У Данияра Акишева есть все шансы войти в историю независимого Казахстана в качестве чиновника, ответственного за разрыв общественного договора между государством и народом. Так сложилось, что именно курс тенге стал главным индикатором благополучия казахстанцев: мы следим за табло обменников, потому что изменения на них напрямую влияют на то, что мы сможем себе позволить в будущем. 2018 год, самый тяжёлый для политиков высшего звена, кончился историческим минимумом национальной валюты: доллар достиг отметки в 385 тенге. С января по декабрь произошла, откровенно говоря, 20-процентная девальвация, о которой никто, кроме, пожалуй, депутата Жамалова, публично и прямо не говорил. При этом сама концепция плавающего курса никогда не подвергалась сомнению.
Читайте также: Год молодёжи, министерство маркетинга и политический метамодернизм
Исследования общественного фонда "Стратегия" осенью зафиксировали "неуверенность" населения. Например, в четыре раза выросло число людей, которые не смогли определиться, средний у них уровень дохода или нет. А каждый пятый опрошенный не был уверен в своём будущем – в этом показателе рост был практически двукратным. Такая неизвестность, разумеется, пугает. Когда у тебя нет возможности достоверно оценить настоящее и будущее, ты невольно начинаешь задавать вопросы. На них никто прямо не ответит, а это значит, что придумывать объяснения придётся тебе самому.
Разумеется, кабинет министров под предводительством Бахытжана Сагинтаева, ушедший в отставку 21 февраля, виноват в том, что был насквозь технократическим. Это непреложное свойство гибридных режимов со слабыми общественными институтами – пытаться модернизировать страну сверху-вниз, по выстроенной вертикали, применяя какие-то технологии вроде "проектного менеджмента" или госпрограмм. Эти "менеджерские коллективы" управляют страной как одной большой корпорацией и любят приводить в пример Сингапур, который смог. Но такая стратегия может сработать, когда между народом и органами власти, легитимность которой не носит рационально-легального характера, есть определённый уровень доверия.
Когда Акишев говорил о том, что инфляция растёт, потому что население ждёт роста цен, он имел ввиду как раз отсутствие доверия. Эффект самосбывающихся пророчеств, пересказанный языком бюрократа, потерял шарм и стал объектом насмешек. Однако, например, именно так рушатся банки: стоит всем вкладчикам разувериться в том, что финансовый институт устойчив, он сразу же эту устойчивость потеряет, потому что депозитная база опустеет за пару дней.
Читайте также: Казахстанцы не помнят фамилии министров и не ждут улучшений – опрос Demoscope
Прежде консенсус между народом и властью складывался на основе одного простого правила: мы вам обеспечиваем приемлемый уровень жизни, не доступный никому из ближайших соседей, а вы даёте управлять страной так, как нам хочется. В августе 2015 года государство дало сигнал о том, что договор меняется в одностороннем порядке. Система продолжила функционировать в прежнем режиме, а граждане должны были смириться с новыми условиями. С этого момента доверие начало растворяться параллельно с депозитами; следом росли цены, а реальные доходы сокращались. Негативным фактором было и то, что после февраля 2014 (рост курса доллара со 150 до 180 тенге) регулярно говорилось о том, что ни девальвации, ни свободно плавающего курса в ближайшей перспективе не случится.
Казахстанской власти не повезло: решение о смене монетарной политики пришлось как раз на период глобальных социальных сдвигов. Мы в отличие от большинства наших соседей достаточно открыты миру, и глобализация принесла в страну как минимум два больших тренда. Во-первых, появился запрос на национальную идентичность, которую очень хочется наконец-то сформировать, а потом и сохранить, пока все вокруг унифицируются. Во-вторых, во всём мире происходит левый разворот: социалистические настроения стали популярны и в демократической Франции, и в традиционно рыночной Америке, и в автократической России. Казахстан как страну пусть и догоняющего развития (а с каждым годом мы бежим всё быстрее и быстрее) это тоже не обошло стороной. И судя по словам российского политолога Екатерины Шульман, вопросы "кто мы?" и "где деньги?" станут главными на ближайшее политическое десятилетие для многих государств.
Читайте также: О разводе Казахстана с империей, переходе на латиницу и глобализации. Монолог Екатерины Шульман
Запрос на identity государство угадало раньше всего – программа "Рухани жаңғыру" обращена как раз к титульной нации, ставшей этническим большинством и испытывающей острый кризис самоопределения. Однако тут следует снова сказать о том, что вертикальная модернизация производится либо сапогом товарища майора (привет, СССР), либо когда население доверяет действиям власти. Первое в нашем случае отпугнёт западных партнёров, инвестирующих в нефтепереработку, а второе уже к моменту публикации статьи Президента было разрушено, да и исполнители, которые не понимают принципы функционирования культуры, откровенно говоря, не справились с поставленными задачами. На вопрос "Кто мы?" люди стали отвечать самостоятельно, отвергая при этом и государственную концепцию, и (совсем радикально) этноним "казахстанец". Такими настроениями воспользовались и популисты из Facebook, и депутат Перуашев, внёсший предложение о переименовании Республики, и бывший глава МОРа Калетаев, который предлагал не жалеть, что из Казахстана уезжают не-казахи.
Чуть позже казахстанцам был предложен и отечественный извод лайт-социализма: сначала через пять социальных инициатив Президента, потом – через его послание. Всё это не сработало: доступ к "7-20-25" ограничили, минимальные зарплаты подняли только тем, у кого и так почти нет дохода, тарифы хитро повысили заранее, а потом откатили к предыдущим настройкам. В конечном счёте любая инициатива по повышению благосостояния населения упиралась в качество государственного управления, то есть в его банальную неповоротливость и коррумпированность. А ещё – в уже упомянутую ползучую девальвацию, которая происходила здесь и сейчас. Кроме того, вопрос "Где деньги?" катализировала и банковская система, в которую за последние годы государство залило более 4 триллионов тенге. Никто это не воспринимал как спасение вкладов простых людей, в их глазах такая щедрая "помощь" выглядела как перекладывание денег из одного кармана в другой, и только подстегнула антиэлитные настроения (к слову, ещё один глобальный тренд).
Отставка Правительства и главы Нацбанка, а после 2,3 трлн тенге, выделенные на пробуждение экономики, – это ещё одна версия общественного договора. Касымова и Абылкасымовой нет в составе кабинета министров, многодетные матери получат деньги, малообеспеченные – жильё, а ещё у нас в квартире газ – никакого смога в таком близком 2021 году. Возможно, впервые за долгое время власть поддалась и отреагировала на запросы населения.
Но что это значит в сухом остатке? По большому счёту население в Казахстане делится на две большие группы: на тех, кто уже давно живёт от государства отдельно, и просто не хочет, чтобы его трогали, и тех, кто никогда не был с государством вместе, но не может без него. Первые – безмолвствуют и/или уезжают. Вторые встречаются с акимами и с непривычки до сих пор переходят на крик, несмотря на то, что начальство всем видом демонстрирует свою внимательность к потребностям вопрошающих.
Из-за такой большой разницы между людьми невозможно перезаключить договор одномоментно и с теми, и с другими. Выступление главы государства на съезде партии "Нур Отан" было своевременным и неизбежным, но обращённым только к тем, кто готов на примирение с государственной машиной – хотя бы временное. Логично предположить, что они же здесь и останутся, и они же будут продолжать строить независимый Казахстан. Реальность перестраивается государством так, чтобы система снова смогла воспроизводиться в дефолтных настройках, а не строить сильные институты, которые вообще за деньги не купишь.
Поэтому Дархан Калетаев был прав, когда говорил о том, что не стоит жалеть об уезжающих. Скорее всего, эта миграция носит мировоззренческий характер, то есть люди уезжают туда, где картинка в голове и за окном совпадают. И дело не только в пресловутых русских, которых потом называют "ватниками", то есть непатриотами.
Не стоит забывать и о тех, кто уезжает в страны куда более далёкие и развитые, чем Россия. И их поведению есть объяснение. Пока государство давало им возможность зарабатывать (то есть получать хорошие деньги в переводе на валюту США), покупать квартиры и путешествовать, они чувствовали себя нужными и были готовы приносить пользу стране. Но так уж сложилось, что в нынешней ситуации им не нужны ни национальная идентичность, ни адресная помощь государства в ежедневных нуждах, потому что её рано или поздно придётся обменять на остатки свободы. Да и на два главных вопроса они давно себе ответили, а третий – про участие в принятии важных решений – они не озвучивают, потому что голосовать пока можно и ногами.
