Тимур Турлов: Я достаточно давно практикуюсь в ответе на вопрос, почему я не верблюд

Тимур Турлов – предприниматель и финансист, основатель и владелец ведущей публичной инвестиционной компании в СНГ Freedom Holding Corp., работающей под брендом "Фридом Финанс", с капитализацией свыше 400 млн долларов. Родился 13 ноября 1987 года в Москве. Женат, отец четверых детей.

Про начало: "Первые полгода мы плохо понимали, чем будем зарплату людям платить"

– Ваше имя часто мелькает в средствах массовой информации, но казахстанцы вас не очень хорошо знают. Может быть, чуть-чуть расскажете, кто вы, откуда, как вы здесь, в Казахстане, появились?

– Собственно, я начал наш бизнес в ноябре 2008 года, когда банк, в котором я работал, закрыл своё инвестиционное подразделение в Москве, и мы решили сделать наш небольшой инвестиционный бутик. С конца 2008 года до середины 2011 года мы росли в Москве, мы встали там на ноги, мы заработали какие-то первые деньги.

– Когда вы говорите "мы", вы по-прежнему говорите про "Фридом Финанс"?

– Да. В 2008 году нас там было шесть человек, и мы первые полгода, откровенно говоря, плохо понимали, чем будем зарплату людям платить. Чуть позже у нас появился первый достаточно крупный клиент, потом постепенно мы встали на ноги. С середины 2009 года американский рынок пошёл в рост, и уже почти 10 лет не останавливается. Из всех брокерских компаний, хоть мы и были самые маленькие, мы были теми, кто был объективно сфокусирован на американском рынке. То есть давали доступ туда все наши конкуренты, но как-то левой ногой и, в общем-то, чтобы было для ассортимента. У них этим занимался какой-то "бедный родственник": вроде как мы приличная компания, мы должны и это тоже делать. А мы на этом специализировались.

И я считаю, что у подавляющего большинства конкурентов в России возник конфликт: они научились хорошо зарабатывать деньги на российском рынке, в какой-то момент им это было выгодно как компаниям, а вот клиентам этот рынок стал неинтересен. Рынок перестал расти, он стагнирует уже 10 лет на самом деле. Клиенты начали искать какие-то возможности зарабатывать, и они начали их искать в том числе у тех, кто пытался строить инфраструктуру под интересы клиентов, а не пытались затащить клиентов на ту инфраструктуру, которая была удобна им.

Ближе к 2011 году, когда я первый раз оказался в Казахстане, мы в целом уже стояли на ногах, то есть уже был какой-то свободный капитал. У нас не было уже таких вопросов как чем будем платить зарплату в этом месяце и в следующем тоже, наверное. При этом мы очень хорошо ощущали, что мы были очень маленькими в России. Это тоже, конечно, бизнес масштаба, когда для того, чтобы быть прибыльным, для того чтобы быть конкурентоспособным по сравнению с остальными компаниями, тебе нужно всё-таки быть достаточно большим. Когда ты маленький, тебе меньше доверяют, у тебя меньше возможностей дать качественный сервис клиенту. Поэтому я довольно активно думал над региональной экспансией, где мы видим возможность для нашего роста и развития. Мы офис в Казани открыли, у нас офис в Липецке появился.

Про Казахстан: "На рынке не было вообще никого"

– А как оказался в этом списке Алматы?

– Случайно всё получилось. Я приехал в Алматы, потому что, скорее, пытался найти какие-то… я даже не открывать сюда бизнес поехал. Я приехал сюда в мае 2011 года впервые в жизни, у меня не было здесь абсолютно никаких знакомых, просто посоветовали тогда познакомиться с людьми и, условно говоря, совета спросить. Этим всё и ограничилось в конечном счёте.

Мы пообщались, у меня был раунд переговоров с одной из брокерских компаний здесь, мы с ними пообсуждали совместный бизнес. Переговоры шли достаточно тяжело и долго. Я сделал подробный бизнес-план по тому, как мы будем жить. Почти три месяца мы это всё обсуждали, я уже написал подробный "план захвата мира", и когда мне они в итоге сказали: мы, наверное, не будем ничего делать, – то ли я их не убедил, то ли у них обстоятельства какие-то изменились, то ли и то и другое произошло, – я уже как-то был не готов отступить. Я уже себе представлял, что будет через 10 лет, а тут мне говорят, что ничего не будет.

И ещё мне понравилось здесь, я увидел какие-то возможности. Меня зацепила тогда фраза одного из знакомых, что Алматы – такая маленькая Москва, с точки зрения того, что здесь гораздо меньше рынок, и стоимость входа на рынок, стоимость борьбы за узнаваемость бренда будет здесь в 10 раз меньше. При том что качество рынка не сильно хуже.

Алматы – настоящий центр принятия решений, огромное количество собственников, которые живут именно здесь.

Мне понравилась идея, потому что здесь ниже конкуренция. В России объективно высокая конкуренция, даже сейчас в нашей отрасли она высокая, и мы её тоже успешно выигрывали все последние годы, но там процесс происходил тяжелее. А здесь мы приехали и очень удивились: на рынке не было вообще никого. Я сначала не понял: а почему, собственно? Деньги есть, банки есть, с нефтью всё хорошо, капитал движется свободно, люди открытые, образованные, в целом им это всё не чуждо, они на это всё хорошо реагировали, но никто этим не занимался. Почему так произошло, почему нет локальных игроков, почему никто из локальных игроков не пытается эту историю развивать активно?

– Действительно, почему?

– Я потом нашёл ответы на вопросы, нашёл их в том, как развивался фондовый рынок, как он регулировался, очень пережатый он был. И сейчас остаётся всё ещё достаточно, но гораздо более зарегулированным, чем российский рынок, например, с точки зрения возможностей и многих других вещей. Приватизация по другому сценарию немножко происходила, и широкого рынка ценных бумаг в Казахстане в силу исторических причин не возникло, и не возникло сильных игроков, которые бы потом лоббировали какие-то правила игры, позволявшие им зарабатывать на этом рынке.

– А теперь такой игрок есть, и это вы?

– Не знаю.

– Но такая амбиция есть?

– Мне, безусловно, хочется быть тем, для кого фондовый рынок будет главным бизнесом. Во многом это очень необычно для регулятора сейчас, очень необычно в принципе для Казахстана, потому что здесь традиционно single-line-брокеров не было никогда, либо они были частью большой страховой империи, банковской империи, принадлежали какой-то финансово-промышленной группе, и ни для кого из них это не было главным активом. То есть какой-то зампред курировал дочернюю компанию, он был бесконечно далёк от этих собственников и таких амбиций.

– Вот вы рассказали, чем были лучше конкурентов на российском рынке. А как вы победили на казахстанском – за счёт того, что никого действительно не было, вообще никого?

– Вы знаете, мне кажется, один из главных секретов заключается в том, что, во-первых, у нас конкуренция как была очень низкой по непонятным причинам, так и остаётся всё ещё очень низкой. Сейчас, может быть, порог входа стал гораздо выше, чем он был тогда. Но мне правда кажется, что мы смогли построить и проинвестировать много таких вещей, которые порог входа повышают для каких-то игроков отчасти. То есть мы вложили в своё IT несколько миллионов долларов за последние годы, для того чтобы построить эффективную систему внутреннего учёта, интернет-трейдинга, электронного документооборота с клиентами. Не делая эти достаточно большие инвестиции, было невозможно в принципе говорить о какой-то широкой рознице.

Подавляющее большинство наших конкурентов здесь сейчас счета по три дня открывают. Когда было у нас народное IPO, мы открывали по 1000 счетов в день, и производительность всех наших систем инфраструктурных сейчас в разы больше, чем у любого нашего конкурента. На протяжении очень большого количества времени мы в нашу локальную инфраструктуру перекачивали почти все деньги, которые зарабатывали на Западе, на обслуживании наших клиентов, на каких-то собственных операциях на американском рынке.

Мы очень сильно поверили в историю о том, что брокер номер один на рынке Казахстана будет стоить хороших денег, и это действительно классная возможность, на которой можно хорошо заработать.

Так получилось, что никто из наших конкурентов оказался к этому не готов, все были заточены в первую очередь на то, чтобы, не знаю, сделать какую-то крупную сделку с институционалом, купить бонды по 101, продать по 101,5, заработать 50 000 долларов на операции, глобально, в общем-то, с уверенностью смотреть в будущее.

Когда у нас в 2011-2012 годах институциональные инвесторы так или иначе исчезли с рынка вследствие объединения пенсионных фондов, ужесточения регулирования, то в нём остались, по сути, только мы, потому что зарабатывать 50 000 долларов, перепродавая какую-то бумажку, стало очень тяжело, а мелкой розницей до этого никто не занимался, потому что в неё надо было вкладывать надолго, с непонятным каким-то ожиданием. А мы как раз не умели ничего другого, мы не умели перепродавать бумажку на полпроцента дороже, мы не умели зарабатывать только на одной сделке, поэтому нам приходилось быть вот этим независимым игроком, который занимался именно частными клиентами в первую очередь.

– Я правильно понимаю, что сейчас казахстанская часть "Фридом Финанс" гораздо больше, чем российская? Фактически вы казахстанская компания с российскими корнями?

– Не совсем. У нас сейчас примерно 40% выручки приходит из Казахстана, 55 – из России. Да, у нас был период, когда у нас казахстанский бизнес был больше российского. Сейчас мы опять обогнали его, мы построили филиальную сеть достаточно активную. Прошлый год, он был таким… В России мы вошли в десятку крупнейших брокеров, закрыли сделку по покупке для конкурентов и всё ещё видим возможности для роста.

Да, мы компания, которая основную прибыль зарабатывает на двух рынках – России и Казахстана. Но я больше времени провожу здесь, я живу здесь, в Алматы, у меня дети здесь в школу ходят и с 2011 года со мной здесь живут. У меня это полноценное постоянное место жительства сейчас.

Про "агашку": "Мы не про олигархов, мы про работу с широким объёмом клиентов"

– Читатели не простят меня, если я вас не спрошу про известную версию, которая всегда высказывается, когда какая-то компания ниоткуда появляется: есть какой-то олигарх, с которым вы работаете, который за вами стоит, он нигде не светится, но на самом деле вы просто ширма, а эти деньги – его. Что за олигарх, с кем вы работаете?

– Классный вопрос. Я действительно достаточно давно практикуюсь в ответе на вопрос: почему я не верблюд.

Вы знаете, мне кажется, что вся история, как мы строили наш бизнес, и это наше большое количество клиентов, которое мы вначале в России получили, то есть весь наш путь в общем очень публичный был почти с самого начала: и как мы заработали наши деньги, и какие важные достижения у нас были, и каких наших ключевых точек мы достигаем в течение всего этого срока за последние десять лет, – оно в целом было достаточно понятным. Ещё три года назад я был стопроцентным акционером самого "Фридома", и в общем-то весь капитал мы собрали вполне прозрачно. И основная масса нашего капитала – это та прибыль, которую мы смогли получить за наши операции на Западе, в России, в Казахстане, из нашей отчётности тоже вполне себе вытекает.

Один из, наверное, главных примеров нашей прозрачности заключался в том, что мы собрали все наши активы в публичный холдинг, и сейчас верхней компанией, в которой я являюсь владельцем 73% на текущий момент времени, является компания Freedom Holding Сorp. – американская публичная компания, чьи акции страхуются на фондовом рынке США. Мы выполняем все требования по раскрытию информации, и если бы у меня была какая-то аффилированность с кем-то, то, я думаю, это тоже было бы как минимум некоей проблемой для нашей большой публичной истории, для истории с листингом США, которую мы сейчас заканчиваем делать.

И мы как раз гордились тем, что у нас всегда было много клиентов, у нас сейчас есть 100 тысяч клиентов, из которых 20 тысяч клиентов достаточно крупных, со средней суммой счета 28-30 тысяч долларов.

У нас нет ни одного клиента, который бы имел активы свыше 15 млн. То есть у нас больше миллиарда долларов сейчас клиентских активов, и нет ни одного клиента с активами выше 15 млн, нет ни якорных клиентов, по сути говоря, ни крупных акционеров нашего бизнеса.

Мы привлекли 40 млн долларов капитала, разместив свои акции в конце прошлого – начале этого года, почти все эти деньги мы направили на увеличение капитала нашей казахстанской компании. В этом участвовали почти 300 человек, с тикетом 100 000 долларов. То есть у нас и там не было каких-то очень крупных акционеров.

Мы строим отношения, дружим с огромным количеством людей, я счастлив, что нам удалось познакомиться с сотнями потрясающих талантливых богатых людей, которые помогали мне решать многие проблемы, многие вопросы. Согласитесь, опять же, если вы довольны и счастливы работать со мной, если я даю какие-то хорошие советы, качественно делаю свою работу, то вы всегда хотите работать не с политически ангажированным человеком, а с тем банкиром, который будет профессионально делать свою работу, не примешивая к этому никакой политики.

Я считаю, это один из главных факторов нашего успеха – как раз неаффилированность ни с одной промышленно-финансовой группой. С другой стороны, если у меня возникают какие-то вопросы, есть огромное количество людей, которые так или иначе помогали мне договариваться и находить общий язык с чиновниками, с кем угодно, когда нам нужно было выстроить какие-то правильные отношения. Глобально мы вообще очень мало пересекаемся с государством.

То есть мы не про олигархов, мы не про работу с каким-то крупным бизнесом, мы не про работу с государством, мы про работу с очень широким объёмом клиентов из нашего узкого среднего класса.

Про KEGOC: "Мы скупали просто потому, что видели потенциал роста"

– Есть один упрёк, который, я думаю, вы тоже слышали. Он заключается в том, что вы настолько крупные, что можете уже влиять на рынок. То есть вы своими действиями и своими заявлениями манипулируете рынком ценных бумаг в Казахстане, – есть такое обвинение. И есть примеры, когда вы давали рекомендации вопреки всем остальным, как это было с акциями KEGOC: все предлагали сдавать, а вы говорили, что они будут расти. Что вы на это скажете? Манипулируете вы рынком или нет?

– Знаете, манипулирование – это как минимум административное правонарушение, и учитывая наш объём операций, собственно, к нам нет никаких претензий от регуляторов по этому вопросу. Всё, что мы делали, как мне кажется, мы всегда делали максимально открыто и прозрачно.

История с KEGOC, например, для меня загадочна только по одной причине. Мне кажется, тот потенциал, которые мы видели и последовательно отстаивали в данной бумаге, и с которым в конце концов согласились конкуренты, был очевиден ещё пять лет назад, когда компания только выходила на фондовый рынок.

Когда её саму готовились размещать, то в их проспекте и в решении тогда ещё АРЕМа была написана финансовая модель компании. Поскольку это регулируемая монополия, построение финансовой модели по такой инфраструктурной компании достаточно простое. Объём передачи электроэнергии в целом не меняется практически, прогноз по нему достаточно точен. Тарифы, расходы компании, их структура, обязательства валютные или невалютные, – это вещи, которые могут незначительно влиять в отдельные годы, но они не оказывают существенного влияния на длинный тренд, на те доходы, которые будет получать компания.

И когда после народного IPO эти бумаги начали падать в цене как раз вокруг девальвационных ожиданий, мы просто поняли, что, если мы сейчас не выйдем на рынок и не поддержим его, грубо говоря, то на фоне этого общего бегства из тенге, общего бегства из этой всей истории люди сейчас просто под влиянием паники распродадут за полцены дешёвый и интересный актив, который им дали возможность купить по народному IPO. Мы просто поняли, что сейчас репутацию самой программы разрушат, причём это совершенно неоправданно будет сделано.

Куче людей, которым мы продавали эти акции (а мы потратили тогда два миллиона долларов на рекламную кампанию, открыли более 25 000 счётов), мы рассказывали о том, почему это хорошее вложение, на котором они смогут заработать, а эти акции падают на 30% после начала торгов. Люди реально первый раз в жизни столкнулись с фондовым рынком и видят, что та бумага, которую они купили, начинает падать и падает каждый день в цене. Почему она падает? Люди не задумываются, просто начинают паниковать.

Мы вышли на рынок тогда, мы поняли, что эта бумага легко может стоить свою балансовую стоимость. В течение пяти лет она её достигла, она стоит свою балансовую стоимость. Бумага с 380 тенге тогда подорожала до 1600. Это её справедливая балансовая цена, это стоимость чистых активов самой компании в конце концов. Её срок окупаемости сейчас меньше 10 лет по её чистой прибыли, и дивидендной доходности будет у KEGOC в этом году больше, чем у "Казтрансойла". Они вообще с рекордными дивидендами в этом году приходят, никто не платит больше, чем KEGOC.

Все теперь говорят о том, что бумага оценена справедливо, никто больше не говорит, что её нужно продавать. А я не понимаю, что изменилось за эти пять лет.

Финансовая модель этой компании как была пять лет назад, такой и сейчас осталась, только тогда почему-то эту историю видели только мы, и было очень модно говорить о том, что мы как-то неверно оцениваем эту историю. Сейчас абсолютно все игроки говорят о том, что она должна стоить, сколько стоит сейчас.

Мы тогда не дали своим клиентам паниковать и распродаться, и забыть как страшный сон весь этот фондовый рынок, люди реально остались с хорошим качественным активом, мы заработали деньги, поддержав этот рынок и скупив часть акций. И, на мой взгляд, сейчас эта бумага является одним из лучших объектов для инвестиций, то есть сейчас её купить какому-то крупному фонду было бы более чем правильно, на мой взгляд.

Про Банк Астаны: "Сколько я на этой истории потерял, я никогда не терял ни на чём другом"

– История с Банком Астаны. Что произошло? Вы занимались IPO банка, оно было успешным. Знали ли вы, когда брались за эту историю, насколько сильно банк зависит от государственных компаний?

– Мы, безусловно, знали о том, что у банка есть определённая концентрация в квазигосударственном секторе. Другое дело, что если посмотреть в принципе на банковский сектор Казахстана, то это была не эксклюзивная проблема Банка Астаны.

Мне казалось, что эти уязвимости были некритичны и не угрожали никак стабильности, а регулятору так не показалось. И именно из-за того, что мы не смогли правильно оценить тогда, как будет развиваться ситуация, по сути говоря, я и потерял так много денег. Это одна из самых убыточных в моей жизни историй.

Да, мы организовывали их размещение. У нас было определённое партнёрство, то есть мы знали ребят, мы понимали какую-то их модель, понимали какие-то угрозы, они показывали нам своих клиентов, говорили: вот смотрите, это контрактные деньги, они там почти на пять лет, они достаточно длинные. В нашем понимании у них было большое количество ликвидности в Национальном банке, которая покрывала эти риски. И, соответственно, когда они к нам пришли и сказали: мы хотим сделать публичное предложение своих акций, – мы тогда оценили их в 0,8 капитала, то есть, грубо говоря, мы привлекали деньги с дисконтом от того, что вкладывал крупный участник этого банка.

Сейчас-то задним умом это для меня тоже начинает выглядеть по-другому, но когда полтора года назад мы всё это обсуждали, мы увидели совершенно другую историю, и не ожидали, что это превратится для нас в такой огромной вызов.

Мы недооценили риски, мы недооценили среду, мы недооценили кучу других вещей и очень хорошо за это заплатили в конечном счёте.

Мы недооценили то, как резко может измениться регулирование, какая паника может возникнуть, грубо говоря, со стороны наиболее стабильной части фондирования, как нам казалось, потому что там речь шла как раз не о физических лицах, речь шла о тех, кто, с нашей точки зрения, имел очень долгосрочные отношения с банком. Оказалось, что они вовсе не долгосрочные, политика изменилась, ветер подул, и подул очень резко. Мы не ожидали, что за год ситуация может настолько радикально измениться.

– А ваше решение о выкупе акций у розничных инвесторов с чем было связано? Была надежда, что банк будет спасён, или вы просто хотели сдержать какие-то обещания?

– Мы на самом деле начали делать это раньше, летом, в сентябре просто объявили о том, что запущен процесс. Нет, не было никаких надежд, что он будет спасён.

После заявления Президента уже ни у кого никаких иллюзий не было.

И когда месяц банк уже никому ничего не платит, шансы на восстановление падают радикально. Надо было спасать моментально или не спасать вообще. Там убежали все за это время, и в целом было понятно, что, к сожалению, спасать никто не собирался. Поэтому у нас таких иллюзий не было, что мы сможем на этом что-то заработать.

Просто в общей структуре этого размещения были определённые обязательства третьей стороны по выкупу этих акций: у нас были, у наших клиентов, у акционеров банка были определённые опционы, в рамках которых клиенты могли продать свои акции по определённой формуле через год обратно акционерам банка. Понятное дело, что эту опцию все клиенты захотели использовать. А мы выступали в роли организатора всей этой сделки, и нам вставать и говорить: акционер не может перед вами обязательства исполнить… Мы же принесли это сделку клиентам. Поэтому мы в итоге их и выкупили.

Я за свою жизнь понял одну простую штуку: не страшно потерять деньги – страшно потерять доверие. Потому что если доверие к тебе есть, ты всегда найдёшь новые деньги, а вот если к тебе доверия нет, то сколько бы денег у тебя ни было, всё равно от тебя все уйдут. Поэтому для нас это был вполне рациональный выбор. Мы поняли, что не готовы рисковать доверием людей, которым мы принесли эту сделку, и рассказывать про то, кто должен перед ними обязательства исполнять.

Про покупку "Казахтелекомом" акций Kcell: "Я надеюсь тоже внести вклад в развитие компании"

– Хотел с вами обсудить две последние новости на фондовом рынке: сделку "Казахтелекомa" с Telia о покупке 75% акций Kcell и IPO "Казатомпрома". По поводу первого есть предыстория, вам, она, конечно, известна. Мы, в частности, выдвигали версию, что вы являетесь какой-то стороной этой сделки, поскольку вы одно время очень активно скупали акции Kcell, хотя никакого движения по ним на бирже не было без вашей активности. В итоге сама по себе сделка выгодна для вас?

– Я считаю, что она выгодна для Kcell на самом деле, а если она выгодна для Kcell, она выгодна и для нас. Для них это возможность сейчас оптимизировать большой ряд своих расходов, и они впервые получат за очень долгое время неспящего акционера, потому что все последние три года у них был абсолютно спящий и очень забюрократизированный акционер, который пытался выйти из этого актива и не делал практически ничего. И это уже очень дорого обошлось компании на текущий момент времени.

Я считаю, что у компании есть потрясающий потенциал, она дивиденды платила доллар на акцию ещё совсем недавно, сейчас она стоит 4 с небольшим. Безусловно, Казахстан сейчас имеет очень хороший потенциал здесь для развития этого рынка. После той ценовой войны, которая произошла после выхода "Теле2" и "Алтела" на рынок, у нас тарифы на связь в Казахстане стали очень низкими – они одни из самых низких сейчас даже в мире или как минимум в регионе. В Турции в два раза выше, например, в России на 30% выше. И сейчас самый дорогой сотовый оператор в Казахстане, по официальной статистике, это Tele2, а Kcell – самый дешёвый сотовый оператор в Казахстане, при этом он остаётся прибыльным и платит дивиденды. Мы считаем, что мы заработаем свои деньги именно после того, как компания будет оптимизировать свой бизнес. И я надеюсь тоже внести как один из крупных акционеров вклад в развитие компании.

– У вас сколько сейчас процентов?

– Freedom раскрывал эту информацию, но нужно уточнить. Мне кажется, на группу приходится чуть меньше 10% акций компании Kcell сейчас. И мы рассматриваем сейчас возможность представительства в совете директоров компании. Я считаю, что мы сможем принести компании пользу по оптимизации финансирования, привлечения денег дешевле, в лучшем управлении и в тех компетенциях, где мы действительно можем чем-то помочь. Я уверен, что Kcell может достаточно быстро улучшить свои финансовые показатели, просто исправляя дисбалансы, которые возникли в её деятельности за последние три года. У неё появится вновь хозяин. У неё не будет больше конкуренции с "Казахтелекомом", которая в принципе была сильным фактором, откинувшим её назад, и из-за которого они потеряли долю на рынке, – если эта конкуренция сократится, то это пойдёт на пользу самой компании. Kcell получит от "Казахтелекома" использование инфраструктуры, вообще, "Казахтелеком" даст им самый быстрый unlock по многим вещам.

Про IPO "Казатомпрома": "Мне жалко, что это размещение не стало народным IPO"

– IPO "Казатомпрома". Как вы его оцениваете? Всколыхнёт ли это наш заболоченный фондовый рынок?

– Размещение изначально трактовалось как размещение какому-то ограниченному кругу институциональных инвесторов, и, к сожалению, у нас было слишком мало времени, чтобы мы могли поработать и попродавать эту историю населению. Тем не менее спрос был достаточно большим: за четыре дня мы получили заявки от более чем 2000 клиентов – это бόльшая часть всех розничных клиентов, которые поучаствовали в этих размещениях. Компания действительно одна из самых, наверное, привлекательных нацкомпаний именно для широкого круга инвесторов.

Очень много наших клиентов, когда мы ещё 2012 году начинали рекламировать эту историю, говорили: не знаю все ваши КЕГОКи, "Казтрансойлы", вот в "Казатомпром" бы пошёл, это вот классная история. А в итоге получилось не самое народное IPO. И если бы мы не приняли решение в последние четыре дня что-то сделать, то в нём, в принципе, поучаствовала пара сотен инвесторов, может быть, 6 сотен инвесторов. То есть мне вот в этом плане жалко, что это размещение не стало таким народным IPO. Жалко, потому что, на мой взгляд, это была история, которая могла объективно послужить развитию розничного рынка в Казахстане, розничного рынка брокерских услуг, и мы могли получить полноценную "голубую фишку", в которую вложились бы тысячи казахстанцев. В целом компанию всё равно оценили.

– Безусловно, сейчас переоценивать потенциал розницы тоже нельзя, потому что я бы не собрал 600 млн долларов с розничных клиентов в Казахстане. Это, в общем, глобально, наверное, возможно рано или поздно, для этого должна быть серия успешных IPO, какая-то культура, какие-то фонды должны появиться, какие-то институциональные инвесторы, те же самые компании по страхованию жизни, которые должны на этом рынке участвовать. Ну собрали бы мы там, я не знаю… Я не думаю, что такое полноценное участие в рознице радикально повлияло бы на цену размещения, потому что там речь шла о привлечении дальше.

Сколько там – 450 млн долларов привлекли? То есть с розницы можно было треть этого собрать, прямо реально выложившись по полной, если было бы много времени, хорошая поддержка и нормальная комиссия, для того чтобы можно было бы в маркетинг инвестировать, в привлечение новых клиентов на рынок. Это всё равно на цену вряд ли повлияло бы, но это зато дало бы большой толчок для развития внутреннего рынка. А так получилось очень скомкано, к сожалению. Очень долго не могли конкретику никакую получить, говорили, что никому вообще розница не нужна в этой истории. Поэтому немножко жалко.

– В начале разговора вы сказали, что когда приехали сюда, написали план по захвату мира. На какой стадии реализации этого плана вы сейчас находитесь? Всё уже захвачено?

– Нет, я даже себе не представлял, что мы сможем сделать то, что мы сделали. Амбиции были гораздо скромнее.