Про славного барымтача, рассорившего двух царских генералов. Часть 1

Быть может, правильнее произносить его имя Досжан, но я сохраняю его в том написании, в котором оно было известно по источникам XIX века. Тем более что имя это вполне может быть нарицательным.

Он не делал историю, а лишь мелькал на её фоне, привнося в неё определённое беспокойство и несомненный колорит. И если бы не тот день, когда судьба свела его с Николаем Северцовым, никто сегодня, кроме прямых потомков, скорее всего, ничего не помнил бы о его судьбе.

Широкую известность у русской читающей публики Дащан приобрёл именно благодаря своему случайному знакомцу – Николаю Алексеевичу Северцову, известному исследователю Средней Азии. Дащан в то время состоял на службе у кокандского датхи Туркестана, а Северцов, пользуясь продвижением русских войск по Сырдарье, спешно открывал для науки берега великой реки Средней Азии. Одна из его экскурсий-разведок и закончилась опасным ранением и пленом. Случилось так, что к злополучному пленению русского учёного наш герой имел самое непосредственное отношение, а к счастливому освобождению из плена – косвенное.

Свои злоключения Николай Алексеевич отобразил в известном документальном очерке "Месяц плена у кокандцев", одним из героев которого и стал Дащан. Вот какое впечатление произвёл он на своего пленника:

"Наружность его была, однако, не такая, как у большинства киргизов, коренастых, скуластых, плосконосых и широколицых, которые хоть в самом деле ловки и проворны, а смотрят увальнями, неповоротливыми, в халатах, сидящих на них скверно… Небольшого роста, тонок и строен, с маленькими руками и ногами: a gentleman robber, хоть и не белой кости, не султанской породы, а плебей, простой киргиз."

Вообще, то нескрываемое тепло, с которым относился Николай Алексеевич к человеку, к которому, по идее, он не должен был испытывать никаких симпатий, характерно не только для оценок Северцова и свидетельствует как минимум о неординарности и харизматичности Дащана. С ним было приятно поговорить. Причём не только по-казахски. Ещё в молодости, кочуя с аулом между зимовками на Сыр-Дарье и джайляу под Троицком (где-то там он и родился), Дащан выучил русский язык, которым в середине XIX века владели лишь немногие казахи.

Но ему не суждено было долго оставался мирным скотоводом. Натура была не та. "Наследственного богатства не было, неугомонная удаль не давала ему покоя, – он с ранней молодости стал промышлять разбоем, что по киргизским понятиям вовсе не предосудительно, – и прославился по степи как батырь первостепенный", – продолжает романтизировать натуру Дащана Северцов. Постепенно наш герой стал знаменитым и уважаемым барымтачом.

Барымта (баранта) – изначально акт юридический, а не криминальный. Эдакая экономическая вендетта степняков. Своеобразный вариант "кровной мести" номадов, но без пролития крови (по крайней мере, большой крови). Однако времена менялись, а с ними вместе менялись и значения, былое всё более выхолащивалось, и Алексей Лёвшин, первый исследователь казахского быта, ещё в 1832 году констатировал: "В прежние годы баранты производились, как говорят, только по приговору судей или старейшин и тогда только, когда виноватый решительно отказывался удовлетворить истца. Ныне же всякий обиженный, обокраденный или недовольный собирает шайку наездников, приезжает с нею к своему неприятелю, нападает на его жилища и угоняет табуны и стада его".

Однако своё героическое реноме степные смельчаки сохраняли даже тогда, когда грань между разбоем и барымтой размылась окончательно и превратились в настоящую напасть в краях кочевников. Тем более что эпоха потрясений и раздоров, отнюдь не закончившаяся с исчезновением джунгаров, весьма способствовала процветанию и обоснованию самого промысла.

"Есть удальцы, – пишет Северцов, – для которых не награбленный скот, а процесс баранты составляет наслаждение; те перекочёвывают из рода в род, ища баранты, как кондотьеры; и так как это уже виртуозы в деле набегов, то их везде и принимают, и ценят...."

Так что в середине XIX века по Степи всё ещё гремела слава отдельных "профессионалов", с одинаковой виртуозностью промышлявших как романтичной барымтой, так и банальным разбоем (в зависимости от обстоятельств.) Одним из таких маэстро степных дорог, овеянным ореолом изрядного "робингудства", и был наш Дащан.

---

---

Но это – в глазах соплеменников. У представителей русской власти, постепенно подбиравшей под контроль жизнь своих новых подданных, было по сему поводу совсем иное мнение. Для верноподданных слуг Белого царя и апологетов западной юриспруденции было загадкой, отчего это цыганин, укравший кобылу у крестьянина, считался конокрадом, а джигит, уведший целый табун из чужого аула, становился героем. Ведь формально и тот, и другой считались подданными одного государства, подвластными, соответственно, одним и тем же законам.

Впрочем, законы военного времени, по которым развивалась тогдашняя история в долине Сырдарьи, сильно отличались от гражданских, и потому лихих джигитов-конокрадов не судили строго. При условии, что те уводили табуны у супостатов. Главные беды славного Дащана произошли не от того, что он зарабатывал на жизнь тем, чем умел, а от того, что он встал не на ту сторону. Со временем он и сам осознал свою промашку, но слишком поздно, когда это уже не повлияло на его судьбу.

Когда слава Дащана вышла за рамки приличия, началась настоящая охота на нашего героя. Вот сюжет для классического вестерна! Если бы всё происходило не в степях Туркестана, а в прериях Дикого Запада, то оборотистые американцы запросто бы сотворили из такого исторического персонажа прибыльного героя продаваемых комиксов, литературных бестселлеров и высокобюджетных кинолент.

Первый раз его поймали специально посланные для того казахи, служившие при русских войсках в форте Перовский (Ак-Мечети). Любой обожатель сочувствовал лихим подвигам барымтача лишь до той поры, пока лихое искусство проявлялось где-то на стороне. Потому у Дащана хватало не только друзей, но и врагов. Из них-то и была сформирована специальная команда для поимки злодея.

Возросшая активность властей была, похоже, спровоцирована самим Дащаном, покусившимся на монополию Империи. Ему инкриминировали нападение не на очередного законопослушного соплеменника, и даже не на случайного русского крестьянина, а на питейного откупщика, что уже сулило серьёзное отношение и большие неприятности.

Приграничной администрации важно было не только поймать, но и осудить его. По законам Империи. В назидание другим. Поймали. И осудили.

Захваченный своими обиженными соплеменниками и доставленный на расправу в форт Перовский, Дащан был осуждён военным судом. Для власти важно было продемонстрировать на его примере свою решимость и состоятельность. Суд над Дащаном должен был стать прецедентом и назиданием для других. Отсюда и осуждение – максимально жёсткое и показательно жестокое.

Дащана приговорили к ссылке в Сибирь. Но перед этим подвергли наиболее изощрённому и унизительному наказанию – шпицрутенами…

Окончание читайте здесь.