Станислав Тян – сын арестованной летом 2017 года экс-главы Комитета фармации Ларисы Пак решился на откровенное интервью. Задержание его матери до сих пор является одной из нашумевших коррупционных историй минувшего года. Журналисту informburo.kz Станислав поведал, чем владеет его семья после громкого скандала, в каких условиях содержится его мать, а также какие действия пытается предпринять в суде защита знаменитой Ларисы Юн-Бойевны.
– Станислав, 10 июля 2017 года Национальное бюро по противодействию коррупции распространило сообщение о задержании должностных лиц Комитета фармации за систематическое получение взяток и лоббирование интересов фармкомпаний, в списке среди прочих значилась и ваша мама. После вы открыто заявили, что задержание прошло незаконно, у вас есть что привести в доказательство своих слов?
– Начну с того, почему я здесь: на маминого адвоката Хамиду Айткалиеву сейчас идёт давление со стороны антикоррупционной службы и Министерства юстиции. Они подали против неё иск, пытаясь лишить Ларису Пак защитника. Я вынужден озвучивать позицию своей семьи, потому как происходит подтасовка фактов. Нацбюро обвиняет адвоката Хамиду Айткалиеву в том, что она разгласила фамилии задержанных в соцсетях, однако после задержания, произошедшего 3 июля 2017 года, они сами же распространили через СМИ пресс-релиз, в котором подробно указали должности и данные участников этого уголовного дела.
– Мы были удивлены формулировкой "задержаны за неоднократное получение взяток". Где презумпция невиновности, почему сообщение было подано в такой утвердительной тональности? Почему не осудив, их уже назвали взяточниками? И потом эта уголовная статья подразумевает взятие с поличным, таким образом, можно в любого прохожего ткнуть пальцем и сказать, что он виновен.
– Таким образом, мы перешли к деталям задержания вашей мамы, о которых до сих пор не говорили в Нацбюро, как всё произошло?
– 3 июля мама вышла из отпуска, это был понедельник. В 11 часов дня она закончила рабочее совещание, вышла из зала. К ней подошли люди, представились сотрудниками Нацбюро, провели её в кабинет. Далее они предъявили обвинения, провели при ней же обыск в её шкафах и прочем. Затем обыск продолжили уже у нас дома, в квартире, где живут мама с папой. Я не знаю, что они ожидали там увидеть: золотые унитазы или сейфы с деньгами, но мои родители живут очень скромно, в итоге среди старой мебели ничего не нашли. Маме позволили сделать один звонок, но мобильный телефон у неё отобрали, по памяти она вспомнила только номер дочери. И с городского номера мама набрала моей сестре, успев произнести: "Мой мобильный отобрали, дома обыск". Так мы и узнали, что именно произошло. Обыск в квартире родителей длился до 12 часов ночи. Мы с сестрой быстро приехали в Астану, подав заявление на получение статуса защитника, чтобы видеться с мамой. Но нам его не дали, маму мы увидели только через несколько недель.
– 6 июля избирали меру пресечения в отношении задержанных, тогда вы имели возможность на короткое время на расстоянии в суде увидеть маму. Она успела вам что-то сказать, обратиться с заявлением?
– Заседание началось в 18.00, и только в три часа ночи судья огласил результат. Маме за это время стало плохо на фоне всех прошедших событий. Когда мы услышали фразу "арест на два месяца", слов не осталось. Нужно понимать, что мама с 2002 года работала в Комитете фармации, за это время безупречной работы она ни разу не брала длительный отпуск, всё время посвящая себя работе. Это был шок для нашей семьи.
– 11 июля, через несколько дней после ареста сотрудников, в кулуарах заседания правительства министр здравоохранения РК Елжан Биртанов прокомментировал происходящее, сказав, что всё равно бы не повысил вашу маму до должности председателя Комитета фармации. В беседе с журналистами он также отметил, цитирую: "что касается вовлечённости, безусловно, тут скрывать нет смысла". Ваша мама была в курсе реакции министра, находясь в СИЗО?
– Не уверен, что она знала о словах министра. Но ей рассказали, что её коллеги из Комитета и Минздрава подписали петицию о её освобождении. Мы тогда собрали около 100 подписей, все фармацевтические ассоциации подписали это ходатайство, люди из ЕврАзЭС. Пользуюсь случаем, хотел сказать огромное спасибо откликнувшимся людям, маме было очень важно знать, что её поддерживают. Это было важно ещё потому, что у нас с сестрой отобрали статус защитников, предварительно приравняв отказ от дачи показаний, как допрос. Хотя я отказывался от дачи показаний, используя право не свидетельствовать против себя и своих близких родственников, о чём известил Генпрокуратуру. Я был на всех следственных действиях, не понимаю, как Нацбюро хочет меня позвать в суд в качестве свидетеля, если я был в статусе защитника и присутствовал на следственных действиях? Эти два факта с точки зрения закона являются взаимоисключающими и противоречат друг другу. Кроме того, в работе с мамой был использован приём инкоммуникадо, когда не дают видеться с близкими родственниками. Такими методами оказывалось на неё давление.
– Лариса Пак 15 лет находилась на госслужбе, были ли у неё за это время инциденты с коллегами, представителями фармкомпаний, с которыми она работала бок о бок?
– Я затрудняюсь ответить на это вопрос... Мама ничего не говорила об этом.
– После того как вы подали жалобы в Генпрокуратуру, дело как-то сдвинулось с мёртвой точки?
– Там как раз-таки приняли меры прокурорского реагирования, после чего ситуация изменилась. Не знаю, связывать ли это с тем, что 21 ноября мама объявила голодовку. Она передала заявление через адвоката, заявляя, что у Нацбюро нет против неё доказательств. Следователи запугивали её, говоря, что возьмут в оборот её детей. У моей супруги есть предприятие с товарами народного потребления, которое они тоже начали проверять, приходили ко мне на работу. Дважды маму вывозили на допрос, не задавая при этом вопросы, связанные с обвинением, а это тоже нарушение закона. Просили её дать показания на кого-то... Это всё я говорю со слов мамы. Сотрудник Нацбюро Олеся Кексель маму вызывала в отдельный кабинет, угрожала расправой над детьми. Говорила: "Признайтесь в том, что это вы брали взятки". Она хотела, чтобы мама оговорила себя и кого-то ещё, мы всё это отобразили в жалобе в Генеральную прокуратуру. Кексель предлагала маме заключить процессуальное соглашение о признании вины. Начальник следственного департамента Нацбюро Перов также фигурировал в этом беспределе. В итоге мама перенесла инсульт.
– 30 ноября суд выносит вашей маме меру пресечения в виде домашнего ареста. На тот момент каким было состояние её здоровья?
– Ещё во время заключения мама попала в железнодорожную больницу Астаны, где работают непонятные врачи. Ей оказывали непонятные процедуры, всё время выставляя разные диагнозы. Маму при нас отвезли в отделение интенсивной терапии, отправив нас с сестрой за едой и памперсами, потому что у мамы начался энурез. Как только мы вышли за двери, её на каталке в одной футболке и памперсе увезли обманом в СИЗО. Там сокамерники поделились с ней какой-то одеждой, их там сидело по восемь человек. Когда меру пресечения изменили на домашний арест, мама уже передвигалась в инвалидном кресле. Сказалась и голодовка, когда она больше недели ничего не ела и очень ослабла.
– Если говорить фактами, какое имущество есть у Ларисы Пак и её детей?
– Мы с супругой владеем двухкомнатной квартирой в Алматы, взятой в ипотеку в 2007 году. Кредит по ней нам оплачивать до 2031 года. В 2017 году мы приобрели автомобиль Hyundai Tucson, частично рассчитавшись по ипотеке. Нацбюро утверждает, что эти покупки мы сделали на незаконные средства, хотя мы им предоставили доказательства, что деньги за ипотеку были переведены со счёта нашей фирмы, то есть это нами заработанные деньги. За мамой и отцом числится квартира 60 м2 в Астане, полученная в 2006 году по программе приватизации жилья для госслужащих. У сестры есть квартира, купленная по программе рассрочки.
– Как сейчас содержится Лариса Пак? Опишите условия, при которых она ждёт приговора суда?
– Она находится в квартире под домашним арестом до 3 февраля. Меня и мою сестру по ходатайству Нацбюро оградили от общения с мамой. Папа у нас в преклонном возрасте, и он сейчас единственный, кто может с ней находиться и контактировать. Маме запретили пользоваться телефоном, говорить с кем-либо, ходить куда-либо. Только адвокаты и сотрудники Нацбюро могут навещать их, я даже не пытался позвонить домой, потому что боюсь спровоцировать плохую ситуацию. Доходит до смешного: я прихожу к дому, звоню папе, он спускается, у подъезда с ним разговариваем. Приношу им продукты, так и ждём суда в надежде на справедливость.
