Сергей Лукьяненко: "Я оставил для себя одну лазейку, чтобы продолжить "Дозоры"

– Сергей Васильевич, если бы вы сейчас перенесли героев ваших "Осенних визитов" в наше время, как бы сейчас развернулась эта история, и кто из них в результате победил бы?

– Я и сам на эту тему думал. Как ни странно, мне кажется, что, по большому счёту, ничего бы не изменилось. Единственное, может быть, события стали бы более жёсткими, более резкими. Понимаете, мы по-прежнему остаёмся в некоей ситуация подвешенности развития цивилизации, подвешенности того направления, в котором пойдёт мир. Направлений очень много, вариаций очень много, кто победит, не знаю. Скорее всего, победит снова какой-то условный посланник развития. А в каком направлении он будет развивать мир, непонятно.

"Осенние визиты" – это одна из моих самых любимых вещей, хотя и очень старых, и мне очень странно, что её ни разу не пытались экранизировать. Дело в том, что за все мои книги уже по два-три раза брались режиссёры, покупали права, писали сценарии. Но, к сожалению, кино – такой процесс, где полезный выход – это одна пятидесятая от задумок. А вот "Осенние визиты", даже когда я сам их предлагаю, говорю: "Возьмите, посмотрите, ведь это же легко сделать, это будет хороший серьёзный увлекательный фильм", – от них просто все шарахаются. У меня ощущение, что они получились слишком хорошими, чтобы современные режиссёры не боялись за них браться. У нас, к сожалению, режиссёры боятся говорить о серьёзных вещах.

– А не хотите сделать "Осенние визиты 2.0"?

– Я повторюсь: боюсь, что ничего принципиально не изменится. Изменится антураж, у персонажей в карманах появятся сотовые телефоны, какие-то события станут, может быть, ещё жёстче, но, в принципе, останется всё то же самое.

– Достаточно пессимистично звучит. Получается, что позиция мистера Мак-Кинли – это единственно верная позиция?

– Нет, это просто говорит о том, что где-то четверть века наше общество – я имею в виду и Россию, и Казахстан, и вообще всё постсоветское пространство – находилось в состоянии заторможенности и непонимания того, куда идти, чего добиваться, к чему стремиться. Какие-то движения были, но при этом они не приняли глобального характера. Поэтому и нет пока однозначного ответа на вопрос: что в мире победит. Только сейчас наконец начинается какая-то попытка понять происходящее в мире, понять своё место в мире. Посмотрим, к чему это приведёт.

– Когда вы писали "Звёзды – холодные игрушки", ещё тогда, задолго до российско-украинского конфликта, вы "предсказали" войну между Россией и Украиной. И один из героев книги рассказывает внуку, что единственной альтернативой стала независимость Крыма. Сейчас вы бы предпочли видеть Крым в его нынешнем статусе либо полностью независимым государством?

– В некоем идеальном мире, где в полной мере осуществлялись бы права народов на самоопределение и на всё остальное, наверное, предпочёл бы видеть независимым. Потому что некая "другая Россия", выбравшая другое направление развития, как, например, у Василия Аксёнова в "Острове Крым" – это была бы интересная возможность, интересная альтернатива. И когда начались крымские события, я ожидал, что что-то такое, видимо, и будет реализовано, что, скорее всего, это будет независимая страна в тесном союзе с Россией. Может быть, формально независимая, но на самом деле являющаяся своего рода сателлитом. Но обстоятельства, скорее всего, просто этого не позволили. По сути, решение о приёме Крыма в состав России – это решение, которое реально поддерживало 90 процентов крымчан. Я там бывал неоднократно, и у меня сомнений в этом нет. Это решение просто было сделано как некая точка невозврата и как некое, скажем так, прекращение старых правил игры. То есть всё поменялось, мир изменился, всё теперь будет иначе. Я понимаю, что это далось очень тяжело тем, кто решает. Но в то же время очевидно, что в тот момент и при всех сопутствующих обстоятельствах это было единственно возможное решение.

– То есть нынешний статус-кво Крыма как промежуточное состояние перед окончательной независимостью вы не рассматриваете?

– Нет, теперь уже все другие варианты исчерпаны. Крым теперь может перестать быть русским только после глобального уничтожения мировой цивилизации. Я совершенно не шучу. Любая попытка отобрать или отдать Крым – допустим, если в России придут к власти какие-то иные политические силы – приведёт к такому взрыву, которого мало не покажется никому.

А насчёт того, что тогда я писал… Корни всего этого кризиса, противостояния, войны были видны ещё тогда (дилогия "Звёзды – холодные игрушки" – "Звёздная тень" была написана в 1997-1998 годах. – Авт.). Я на самом деле совершенно не идеализирую власть России, потому что я считаю, что в течение 20 с лишним лет Россия просто совершенно не обращала внимания на то, на что внимание обращать надо было – на ближайших соседей, на Украину, на ситуацию в Крыму, на то, как накручивается эта волна противостояния, отторжения. Это, конечно, большая ошибка руководства того времени.

– Недавно вы писали в вашем ЖЖ, что ради спасения страны возможно её либо временное, либо полное уничтожение. Вы можете назвать страны-кандидаты?

– Да пусть себя сами называют. Я там единственное добавил, что это не относится к России, на мой взгляд. А так, в принципе, такие ситуации в истории тоже бывают. Грубо говоря, в какой-то момент спасением будущего государства Израиль стало прекращение его существования как независимого отдельного еврейского государства, с тем чтобы потом, через многие-многие годы, оно вновь собралось и организовалось. Такое тоже бывает.

– Ну, бог с ней, с политикой, вернёмся к вашим книгам. Если вы пишете про Чужих, вы к ним как-то настороженно относитесь. Это экстраполяция нынешнего окружения страны, в которой вы живёте?

– Ну, скажем так, чужие у меня тоже бывают разные. Есть чужие, с которыми, наоборот, отношения хорошие, а бывают и свои, с которыми отношения плохие.

– Вы признались недавно, что вас снова тянет к "Дозорам", что вы написали большой рассказ "Снежный король" на "дозорную" тему. Вы на уровне рассказов так и остановитесь? Нет желания продолжить? Или написать ещё что-то такое же глобальное, такой же большой "сериал"…

– Возможно, я когда-нибудь вернусь к "Дозорам", чтобы написать, как живёт человек Антон Городецкий среди Иных. Дело в том, что когда он лишился своей магической силы, я дал себе зарок, что я её ему не верну. Мне приходило много писем от читателей, где они придумывали свои варианты, как это всё можно переиграть. Самый популярный вариант: пусть его укусит вампир – и он станет Светлым вампиром. Я так представил себе Светлого вампира: это, наверное, не тот, кто кусает и пьёт кровь, а тот, кто кусает и свою кровь тебе вливает. Нет, конечно, все эти варианты закрыты. Но я для себя оставил лазейку, и я этого не скрываю. Можно рассказать про человека, который обладал огромной, немыслимой силой, возможностями, а потом их лишился. Он всё знает, он всё помнит, он по-прежнему знаком с Гесером и Завулоном. Жена у него волшебница, дочь – волшебница, а сам он уже обычный человек. И это может быть очень интересной историей, на мой взгляд. Это, может быть, когда-нибудь я напишу.

Что касается других сериалов, то не всегда понятно, во что превратится книга. Например, когда я писал "Ночной дозор", я был уверен, что это одиночная книга, что у неё не будет продолжения. Последний из вышедших – это роман "Кваzи", сейчас пишу вторую часть, которая называется "Кайноzой". И я для себя очень чётко понял, что это будет дилогия. Всё, что я хочу про этот мир рассказать, будет закончено во второй книге.

– Тяжело "тащить" на себе такие глобальные проекты как "Дозоры"?

– Дело в том, что он очень долго "тащился". Я же "Дозоры" писал по сути 20 лет. Шесть книг за 20 лет – это не очень тяжело – по одной книжке в три с лишним года. Между каждой "дозорной" книгой проходило несколько других. Я возвращался, менялся мир, менялся я, менялся персонаж. Все книги очень чётко привязаны к тем или иным событиям. Действие "Ночного дозора" происходит в 1998 году, действие "Дневного" – в 2000-м, "Сумеречного" – в 2003-м. Там везде есть такие временны́е метки, и на самом деле там описано очень много реальной жизни реального мира – как он меняется на протяжении тех лет.

– Есть ли какие-то старые книги, которые вы бы хотели продолжить сейчас, либо рассказы, которые вы бы хотели превратить в нечто большее?

– Рассказы – наверное, нет. Рассказы, как правило, концентрированы, они и пишутся иногда даже труднее, чем романы. Их можно расписывать, но результат будет не лучше первоначального. Есть такой совершенно гениальный рассказ "Цветы для Элджернона" Дэниела Киза, потом автор его расписал в роман, но роман не стал лучше рассказа никоим образом.

Какие-то вещи продолжить – да, наверное. Какие-то вещи переделать – может быть, но мне кажется, что этого не стоит делать, потому что они остались памятником своей эпохи. Тот же роман "Лабиринт отражений" – сейчас я его читаю и улыбаюсь, когда герой мечтает об огромном гигабайтном диске на своём компьютере, – это смешно. Или когда у него модем по телефону коннектится, и он мечтает о более быстром модеме. Это технологии 20-летней давности, но это осталось просто артефактом эпохи, каким-то памятником. Если сейчас всё это переделать, то мне кажется, что книга просто потеряет своё очарование.

Единственное, что я хотел бы, может быть, продолжить – это "Линия грёз" – "Императоры иллюзий", это такая суровая космическая опера. И я написал бы ещё роман в этом мире, потому что эти герои мне очень симпатичны, и я с удовольствием бы к ним вернулся.

– Напишете?

– Если будет время, скажем так. Всегда очень много проектов, всегда очень много книг. Я работаю над одной книгой, вторую держу в уме плюс ещё очень большое количество сценариев. То, что в последние годы не выходило фильмов, не означает, что я не писал сценарии, которые хвалили, покупали, говорили: "Сейчас-сейчас", но далеко не всегда это воплощается в жизнь.

– Как вы предпочитаете писать сценарии? Они должны сильно отличаться от книг, как вы, например, поступили с "Дозорами", или как Стругацкие поступили со "Сталкером", либо вы предпочитаете держаться ближе к оригиналу?

– К моему, может быть, даже удивлению, в большинстве случаев это необходимо менять. Даже когда кажется, что книга очень кинематографична, при переносе её на язык кино изменений больше, чем при переводе на другой язык. То, что казалось в книге естественным, хорошим, на экране начинает звучать фальшиво. Герои внезапно начинают говорить пафосно, события становятся странными, немотивированными. То есть тут выбора особого нет – переделывать надо.

Но я сейчас работаю над одним сценарием, так вот как раз там я поражён, насколько мало всего приходится менять. Попытки что-то изменить, на мой взгляд, в сторону большей кинематографичности продюсеры пресекают словами: "Нет, давайте вернёмся к тому, как в книге". Я даже не уверен, что они правы. Но мне просто очень приятно, что они любят книжку и хотят увидеть такую более точную экранизацию. Но, может быть, стоило всё-таки что-то и поменять.

– Можете назвать какой-то фильм, который снят очень близко к книге и который бы вам понравился?

– "Собачье сердце" – очень хороший пример… (долгая пауза) А знаете, кроме "Собачьего сердца", больше ничего и не назову. "Зелёная миля" (по роману Стивена Кинга. – Авт.) очень близко, но, мне кажется, всё-таки шедевр не получился, книга более, скажем так, шедевральна. Если вспоминать того же Кинга, то было совершенно гениальное "Сияние" старое, а потом был фильм, снятый под руководством самого́ Кинга лично, гораздо более близкий к тексту, но "не работающий". Получилась просто иллюстрация книги, и всё.

– Сейчас всё бо́льшую и бо́льшую роль в России начинает играть церковь. Вы как к этому относитесь?

– Я бы не сказал, что всё бо́льшую и бо́льшую. Конечно, роль церкви выросла, но это только по сравнению с советскими временами, когда церковь существовала как какой-то третьестепенный институт. Мне кажется, что сейчас церковь занимается тем, чем она должна заниматься – работой с людьми, с душой, и, собственно говоря, никуда больше лезть не надо. Не зря было сказано: кесарю – кесарево. Церковь не должна пытаться подменить собой институт государственной власти, влиять на какие-то государственные и политические решения. Зачем? Это не нужно, это превращение её не в то, чем она была задумана и для чего создана. Церковь должна думать о людях и о душе́. Любая религия должна думать только об этом, а не о каком-то влиянии на материальные стороны жизни.

– Но когда какие-то православные активисты пытаются запретить какие-то концерты, выставки, вас это коробит?

– Коробит. Это глупость, на мой взгляд, это неправильно. Здесь существует хороший принцип "каждому своё". Если какое-то мероприятие, спектакль неприятен православным активистам, то они просто имеют полное право на него не ходить. В то же время никому не должно быть дано право, грубо говоря, прийти в храм и начать там петь, плясать и выкрикивать какие-то лозунги. На мой взгляд, точно так же, как получили наказание за пляски в церкви экзальтированные девушки из Pussy Riot, точно так же хорошо бы получить наказание каким-нибудь оголтелым активистам, которые врываются на выставку и начинают кричать: "Закрыть её! Это плохо!" Это не ваше дело.

– Не хотите ли использовать как-то церковь в своём творчестве?

– Я думаю, нет, потому что это очень тонкая материя. Здесь очень легко задеть чувства людей верующих. К таким вопросам нужно подходить очень осторожно. У меня есть дилогия "Холодные берега" – "Близится утро", где описывается мир с некоей альтернативной христианской религией. Я знаю, что он вызывает некую слегка испуганную реакцию у людей, глубоко воцерковленных. Так не задумывалось. Просто когда я писал эту книгу, я был человеком неверующим, скажем так, агностиком, и я это всё писал как определённую игру ума. Но закончив книгу, я пошёл и принял крещение, и поэтому я считаю, что, скорее, это всё-таки книга христианская. Поэтому не стоит… Попытки играть с человеческой верой, с религией редко приводят к чему-то хорошему в литературном плане.

Встреча с Сергеем Лукьяненко пройдёт сегодня в Доме приёмов на Мира (ул. Желтоксан, 167, ниже пр. Абая). Все подробности на сайте "Лектория".