"Радостный поток жизни вторгался в девственное безмолвие… Люди были настроены празднично… Весёлый и шумный кош – кочующий аул, пожалуй, способен разбудить древние утёсы от вековой дремоты… Всё кругом, точно на великом пиршестве, дышит хмельной радостью, буйной силой. И трудно удержаться, чтобы не скакать, не кричать и не смеяться во всё горло".

Сюжет самого, пожалуй, вдохновенного рассказа Мухтара Ауэзова – "Красавица в трауре", разворачивается на фоне весенней перекочёвки аула на джайляу. Сегодня, когда большинство жителей Казахстана стали горожанами, а из сельчан лишь незначительная часть занимается отгонным животноводством, волнующее значение этого ежегодного события подзабылось даже в самой патриархально настроенной среде. А в былые времена, по мнению наблюдателей, дни перекочёвки на летние пастбища были у казахов праздником не менее значимым, чем Наурыз.

"С праздником весны связан другой общественный праздник, пользовавшийся особой популярностью в кочевом быте народа – день перекочёвки рода или целого аула с зимовок на летовки ранней весной…" – сообщает авторитетный свод по казахской этнографии "Казахи".

Нет, вовсе недаром утилитарное в своей основе действо напоминало собой одновременно и праздничную демонстрацию трудящихся, и карнавал, и пикник на природе! Сохранились воспоминания, что торжественно разодетую процессию возглавляла признанная аульная красавица на белой кобылице со специальным знаменем в руках. А прибыв на новую стоянку, первым делом устраивали той, с обильным угощением, играми, состязаниями и пением.

Не здесь ли квинтэссенция радости вольной жизни в Степи?

Однако, чтобы осознать значение момента с высоты нашего урбанистического далёка, нужно сперва перезимовать зиму в тёмной землянке, или заполненной дымом юрте, когда нескончаемый буран норовит разметать отары и завалить войлочное жилище, когда каждая оттепель грозит самым страшным – джутом, когда люди, замкнутые в тесном пространстве, начинают болеть и раздражаться по малейшему поводу. Завывание ветра, перемешанное с голодным воем волков, остервенелым лаем собак и испуганным блеянием овец, составляет единственный набор звуков, доносящихся снаружи.

Но самое печальное, что только может быть в жизни номада, – это его вынужденное пребывание без движения, без воли. Вот потому-то с таким нетерпеливым чувством ожидает он первых признаков надвигающегося тепла, так радуется тёплому свету подымающегося солнца и с такой нежностью вглядывается в робкие ростки бурых былинок на оттаявших боках яров. И вот, наконец, наступает тот вожделенный момент, когда можно позабыть зиму, собраться, сняться с опостылевшего места зимовки и отправиться в заветный путь.

"Беспрерывные переходы, или перекочёвки киргиз-казаков с места на место нисколько не кажутся им тяжёлыми, напротив, они находят в оных одно из первых удовольствий и почитают себя счастливыми, что не привязаны к земле", – резюмирует наш геродот Василий Лёвшин.

Самым ярким, впечатляющим моментом кочёвок к джайляу была, разумеется, красавица на белой кобылице. Впрочем, не всегда на кобылице. Иногда лошадь заменялась наром. Неизменным было лишь присутствие красавицы.

"С… далёких времён осталась у казахов традиция любовно украшать ковровыми изделиями навьюченного верблюда, для которого специально изготавливали попоны с вышивкой и всевозможными подвесками. Караван навьюченных верблюдов обычно водила девушка в богатом наряде на коне-иноходце или на головном верблюде…"

Это выдержка из книги Узбекали Джанибекова "Эхо…" Согласитесь, есть в этой девушке-вожатой что-то очень архаичное, матриархальное. Как давно она появилась? Кто знает. Во всяком случае её можно обнаружить в эпосе, например, в знаменитой поэме "Кыз-Жибек", 500-летие которой отмечалось недавно. Но, понятно, дата условна – когда конкретно появился в эпосе тот или иной сюжет или образ, сказать невозможно.

"Снова девушка одна
Возглавляет караван
И ведёт на поводу
Тридцать наров – все желты!
…А под ней самою нар –
Краше всех, могуч и яр!
А сама, сама она –
Словно полная луна,
Как серебряный сазан,
Разыгравшийся в воде,
Гнёт она свой гибкий стан…"

Вот она, поэзия степной жизни в чистом виде! Согласитесь – это красиво. Вернусь к тому, с чего начал:

"И трудно удержаться от того, чтобы не скакать, не кричать и не смеяться во всё горло. Общее возбуждение увлекало и заражало не только молодых. Не было в ауле ни одного человека, которого не коснулась бы неосознанная смутная мечта о чём-то необычном, прежде недосягаемом, а ныне таком близком".