Труд в СССР: как высшее благо превратилось в главную опасность

ЦРУ в годы "холодной войны" выкрало из одного засекреченного советского НИИ одного скромного сотрудника. В Америке его долго пытали, но он всё стерпел и не выдал супостатам ни одного оборонного секрета. Вообще ничего не сказал! КГБ, который ни в чём не уступал ЦРУ, провёл захватывающую операцию по освобождению. Ответственный сотрудник был возвращён на родину и в родной институт. По этому поводу руководство и парторганизация закрытого предприятия решили устроить торжественную встречу вернувшегося героя. В фойе собрался коллектив с цветами и плакатами. Пригласили пионеров и духовой оркестр. Каково же было недоуме­ние собравшихся, когда герой, сухо поздоровав­шись со встречающими, быстро прошёл мимо, сел на своё рабочее место и, обложившись чертежами, ли­хорадочно углубился в их изучение. "Вот что значит настоящий героизм!" – прослезились люди. "Знали бы вы, дураки, – подумал герой, – как там больно бьют за то, что ничего не можешь толком рассказать о своей работе!"

Старый советский анекдот может ныне показаться непонятным анахронизмам. Но в былые времена его суть была понятна всем. Тогда, в эпоху торжества "всеобщей занятости", в стране расплодилось огромное количество работников, которых откровенно не знали чем занять. И тех, кто вообще с трудом представлял суть своего ежедневного присутствия на рабочем месте.

Не случайно у всех выходцев из Советского Союза сохранилось особое почтение к трудовой книжке. Хранимая обычно за семью печатя­ми в железных ящиках всевозможных отделов кадров, эта магическая книжка возникала в поле зрения лишь тогда, ког­да в жизни назревал пере­ломный момент. Возник­нет, мелькнёт и вновь исчезнет. На долгие годы. Наполнившись ла­коничным свидетель­ством очередного трудо­вого подвига. "Уволен". Подпись. Печать (ба­бах!). "Принят" (ба­бах!). "Объявлена благодарность" (Шлёп!)

В те достославные времена, когда водка стоила 3 руб­ля 62 копейки, а народ не стеснялся своего единства с партией, образцовый человек-труже­ник вообще-то видел свою трудовую книжку всего-то один-два раза в жизни. Впервые (правда, не всегда) – робким от­роком, переступая порог отдела кадров родного предприятия, а потом – лет эдак через 40 – отбы­вая на заслуженный от­дых. Случались, правда, герои, сгоравшие на ра­боте до наступления пен­сионного возраста. О них слагались песни и пере­довицы газет.

Культ труда в СССР прививался сызмальства. Не случайно одним из главных государственных праздников был Первомай, который считался ещё Днём солидарности трудящихся. Не случайно в слогане праздника "труд" присутствовал сразу за "миром" и "маем". Право на труд считалось завоеванием социализма и предметом особой гордости всех советских (и прочих народно-де­мократических). Труд с 9 до 18, с обеденным перерывом, двумя вы­ходными днями и профсоюзной путёвкой "По Ле­нинским местам".

Однако в 1980-е годы принцип всеобщей занятости начал сильно пробуксовывать: оказалось, что в оптимистической сути его таились те невидимые механизмы, которые и привели страну сначала к застою, после – к перестройке, а потом и к разрушению. Поголовный труд привё­л к тому, что трудовой народ разучился трудить­ся.

Многие начали воспринимать свою обеспеченную государством занятость как должное и не видели особых стимулов к тому, чтобы гнаться за показателями и двигаться вперёд. Пусть даже и к победе коммунизма. Зачем куда-то гнаться, если можно жить, не горбатясь, исправно получая при этом положенное 5-го и 20-го плюс квартальная премия (вместе со всем трудовым коллективом) и вдобавок бонус к ежегодному трудовому отпуску (ту самую путёвку)? Увы, слаб человек: стоит лишь ему перестать бороться за жизнь, как он становится апатичным и расслабленным.

Всеобщий труд превратился в абсурд. Символом отношения к нему стало нелепое словосочетание "трудо­вая неделя". А рядом с "доблестным трудом" встало доблестное безделье. Люди массово переставали трудиться на своих рабочих местах и, что было симптоматично, начали кичиться своим ничегонеделанием.

Со всем этим лично я (подобно многим) столкнулся на самой заре своей ра­бочей биографии, когда, дабы скоротать время до армии, устроился работать в один из академических институтов производ­ственным рабочим I разряда. Что должен был делать производствен­ный рабочий в отделе, где не было никакого про­изводства, никто не знал. Но должность в штатном расписании была, и штат был заполнен.

За три месяца мною было про­сверлено три дырки в ка­кой-то плате. И всё! Видимо, труд этот (просверливание дырок) очень высоко ценился государством: я получал оклад 70 руб. в месяц (этих денег хватило бы, чтобы долететь от Алма-Аты до Москвы и доехать на такси из Домодедово до города). И хотя в то время эта сумма считалась минимальной зарплатой, никогда уже после я не получал 70 рублей за дырку!..

Особой ква­лификации требовал не процесс сверления, а ритуал сидения на своём рабочем месте – с девяти до шести. Нужно было не спать, не читать, не отвлекать раз­говорами сослуживцев и вообще-то всегда быть начеку. Потому что на­чальство, которое имело обыкновение возникать неожиданно, обладало зорким глазом и грозным голосом.

– А почему это Ми­хайлов у вас не загружен работой?! А?!..

Зато после я гордо писал во всех своих ав­тобиографиях, что тру­довую деятельность на­чал рабочим. В Союзе это не воспринималась иронически.

В 70-80-е годы так "работали" мно­гие. Но не все. Наряду с большой про­слойкой профессиональных бездельников в стране всё же продолжал существовать ещё боль­ший слой "паха­рей", "работяг", "трудяг".

В том-то, наверное, и печаль урока, преподнесённого историей, в том-то и величай­шая несправедливость и неискренность наступившей эпохи: в результате всего этого социально-ис­торического кульбита настало время вче­рашних "бездельни­ков". А скромные трудолюбцы, на гор­бах которых они с комфортом въехали в новый мир, очень быстро оказались не у дел...