От кого закрывали и как открывали женщину-мусульманку

От кого закрывали женщин на исламском Востоке? Вроде бы вопрос риторический, всем известно – от кого. От вечно озабоченных прохожих противоположного пола. Ну, а как ещё уберечь слабую женщину от нескромных взглядов, нежелательных искушений и порочащих связей (всего того, что называется на нынешнем Западе "сексуальными домогательствами")!

Однако практика показывала иллюзорность метода. Даже самая непроницаемая паранджа была слабой и недостаточной защитой от загнанных под неё страстей. Об этом ярко свидетельствуют многочисленные рассказы знатоков и целый пласт утончённой любовной лирики – в персидской, арабской и тюркской литературе (равную ей по сладострастию трудно сыскать).

Так из-за чего же весь этот сыр-бор с защитой, которая действовала постольку-поскольку?

Многие исследователи не без основания полагают, что все эти фараджи-паранджи, чадры, никабы, чачваны и хиджабы вообще-то изначально были направлены вовсе не на ограждение морали слабой половины человечества, как то подчёркивают мусульманские ортодоксы и считают правозащитники на Западе, а являлись элементами индивидуальной обороны в той перманентной войне, которую человечество издревле вело со злокозненными влияниями пострашнее и потусторонними силами куда более грозными, нежели похотливые устремления соседей по махалле.

Представляя, какое грозное значение в жизни Среднего Востока имел "дурной", или "злой глаз", можно понять, от чего женщина даже в самое пекло выходила из дому закутанной в чёрный балахон и смотрела на мир через чёрную волосяную сетку. По традиции некоторых народов, стоявших у истоков Ислама, чёрный цвет уже сам по себе надёжно оберегал от всяких волшебных бедствий, в том числе и "сглаза". Так что изначально, возможно, в нарочитой закрытости и не было ничего личного, а лишь желание подстраховаться и обезопасить себя в этом опасном и зловредном мире.

Но постепенно всё это приобрело совершенно иные значения и крепость превратилась в клетку, а паранджа стала синонимом тотального бесправия "закрепощённой женщины Востока" (в западном понимании). Благодаря исламу локальная традиция обернулась непререкаемым законом для значительной части населения планеты, попавшей в "зону покрытия" новой мировой религии, пришедшей из Аравии. Началась повсеместная борьба ортодоксов с местными традициями. За женщину. Где-то, как в Средней Азии и Индии каноны победили, и женщину закрыли от греха подальше, а где-то, как в степном Казахстане, справиться не смогли.

Туркестан (Западный Туркестан!), куда входили наши южные области, относился к тем регионам исламского мира, где закрытость женщин была максимальной. Особенно в среде горожан – "сартов". Вот как описывает выходной наряд тамошних дам русский источник начала прошлого века:

"При выходе на улицу женщина надевает особого покроя халат (паранджа), который должен её покрывать с головы до пяток... На лицо женщины под халат надевается занавеска "чиммат", густая сетка из чёрного конского волоса, заменяющаяся у девушки белым кисейным платком. Не закрывают лиц девочки в детском возрасте до 9-10 лет, так как с 11 она уже может выйти замуж, женщины-нищие-калеки и особенно древние старухи…; женщины, поступившие в публичные дома "джаляль-ханэ", носят одну только "паранджу". Наряженные в широкие безобразные "паранджи" и "чимматы", сартянки совершенно теряют всякое сходство с людьми, и при их манере ходить мелкими, ровными, быстрыми шагами, высматривают какими-то безмолвными автоматами".

Российская империя в своих среднеазиатских владениях, вообще-то предпочитала не ломать вековых традиций и не конфликтовала по мелочам с исламским догматизмом. Хотя отдельные попытки и предпринимались, они воспринимаются ныне как исторические анекдоты. Вот один только пример.

Однажды, к К.П. Кауфману, генерал-губернатору Туркестана зашёл возбуждённый Н.А. Колзаков, начальник Ташкентского уезда. И с волнением сообщил, что под влиянием благотворных перемен нового правления в крае туземки начинают снимать паранджи. Что повергло патрона в лёгкое изумление – никаких предпосылок для того, чтобы самая закрытая на Земле жительница Средней Азии вдруг взяла и открыла личико, губернатор не видел.

Тогда Колзаков, дабы не прослыть голословным, заявил, что на ближайшем приёме будут присутствовать несколько таких "раскрепощённых женщин Востока" и его высокопревосходительство сможет самолично полюбоваться их лицами. Что, к восторгу Кауфмана и случилось – на балу (неслыханное дело!) находилось несколько молодых туземных женщин без покрывал.

"Кауфман был очень доволен таким видимым успехом своего управления краем и в память первого присутствия в его доме туземок, решившихся открыть свои лица, одарил их серебряными, так называемыми "подарочными вещами", главным образом кубками с надписью "от Туркестанского генерал-губернатора".

Об этом случае вспоминал позже один из бывалых туркестанцев А.Н. Куропаткин, будущий военный министр России. Вспоминал, с трудом сдерживая ехидную ухмылку. Потому что, как открылось на следующий день, "приведенные к Кауфману на бал туземки – женщины с открытыми лицами – были не знатные сартянки, а обитательницы публичных домов, нанятые Колзаковым".

Понятно, что в эпоху идеологических сражений XX века "схватка за женщину" числилась среди наиболее ожесточённых и бескомпромиссных. Оторвать "угнетённую рабу Востока" от патриархального быта для новой власти означало привлечь на свою сторону половину населения Туркестана. С чем, в конечном итоге, эта новая власть успешно справилась.

Что до чадры, то она считалась наиболее зримым олицетворением закрепощённости своей носительницы, а потому её исчезновение стало самым видимым успехом в борьбе с оковами прошлого. Все перипетии этой классовой битвы за "открытое личико" в 20-30 годы прошлого века в Туркестане достойны того, чтобы поговорить о них специально в другом месте.