Как замочить садиста-мужа и не попасть при этом в тюрьму

История, о которой пойдёт речь ниже и каковая за необычностью удостоилась в своё время даже публикаций в центральной партийной прессе, случилась на исходе советских времён в самой типичной колхозной семье российского Нечерноземья, в Вятской губернии.

А что на селе – пьют да бьют

В этих краях спокон века мужики беспробудно пьют и смертным боем колотят женщин. Жила-была там семья: Колька Колбехин – механизатор широкого профиля и бригадир, жена его Евдокия – руководитель сельского клуба, да двое грызунов, как величали в тех краях малую детвору. Жили нормально: мужик зашибал приличный трудодень, жинка несла в массы культуру, детишки босотой носились по селу.

Ну а по выходным главарь семьи надирался вусмерть самогонки (сельповский продукт здесь пили только партийные функционеры) и гонял бабу. Причём делал это Колька поначалу так же лениво, как пахал и сеял (поэтому-то, слава господу, и не мог никак забить Евдокию до смерти или хотя какого-нибудь серьёзного увечья). Но супруга его и тем была недовольна. Сама она, вишь, приезжая была, из городских. И когда ей соседские бабы говорили: привыкай, мол, "тута все так живут", – она привыкать не хотела. И всё жаловалась на Коляна в раймилицию. Но он-то – ударник комтруда, стахановец и соучастник бригадного подряда. Его пожурит местный Анискин-участковый и отпустит. А Евдокии за то – лишних кунделей.

Я в эти края попал в командировку от одной из первых в СССР непартийных газет под названием "45-я параллель", что открылась в Ставрополе, где я тогда жил. Тутошние краевые хлеборобы в рамках горбачёвской перестройки добровольно завербовались подымать скудное на продукцию Нечерноземье. И сначала они рапортовали оттуда об успехах, а потом чего-то умолкли. И меня послали разобраться. А чего там разбираться: просто зопили мужики по-нечернозёмски. А кишка для этого тонка оказалась.

Что там за щебет на букву "х"

Наши-то посланцы ставропольской доброй воли и свели меня с семейством Колбехиных: уж больно горазд был Колька пить и бабу учить. Меня сразу от всей этой обстановки заворотило. Во-первых, везде сплошной мат. Не только тракторист какой-нибудь, но даже киномеханик Клюшкин и бухгалтер Еремеич слова в простоте не скажут, а всё через буквы "х", да "ё", да "ж" и "б". Даже, видишь, иной раз по аллее Павлика Морозова бегут куда-то юные школьницы в передничках и чего-то щебечут. Прислушаешься, а там не столько щебета, сколько всё тех же самых букв. И пили все вокруг по-чёрному, и дрались промеж себя, как собаки. Но больше норовили колхозники колхозниц пинать. А я на это смотреть не мог, да всё лез заступаться. Меня, правда, не били: корреспондент, мол, всё в газете пропечатает. Хотя однажды случаем штакетником по ошибке перепало по загривку.

Могу понять, как воротило от такой жизни городскую Евдокию. И как она хотела всё это как-то изменить. Ну, в общем, изменила.

Дальше, однако, пойдет изложение событий в форме рассказа, построенного на показаниях соседей Колбехиных, самой Евдокии и творческих домыслов автора.

Жена пригрозила – мужик не поверил

Мужик вначале гонял её только по выходным. И по-божески. А потом стал чаще зашибать самогонки и драться каждый день да всё свирепее. Тут Евдокия, видя, что дело ухудшается, и сбрендивший мужик может насмерть зашибить и её, и детей, стала его попугивать: мол, ещё раз тронешь – зарубаю. Прямо топором. И топор показывала. Ну, Колёк, конечно, не верил. Где ей, она ж, "интэллигэнция", курям башки рубать не может. И бил ещё сильнее. Даже как-то пару рёбер и руку ей сломал. Левую. Чтоб щи варить всё ж могла.

Но как-то пришёл он домой, накатил стаканяку, похлебал горячего и лёг почивать. С утра просыпается с бодуна и рукой как бы вниз под койку устремляется за кружкой с божьим даром. Ан нет, рука-то не шевелится. Привязанная к кровати потому что, и вторая – тоже. И ноги также. Встрепенулся он, глядь, а рядом сидит его баба и точит на точильном камне топор. И старая радиола во всю играет какую-то музыку патриотичную.

Заплохело тут Кольку́. Похоже, баба, всерьёз решила его кончить.

– Что ты, милая, – говорит. – Для чего топор с ранья точишь?

– Да для тебя, – говорит она. – Надоел. Сказала: зарубаю – и зарубаю.

– Да ты что, – взмолился Колёк, – грех это ведь. Да и клянусь тебе, никогда больше пальцем не трону. Любить буду, на руках носить, пить брошу.

А она молчит и знай всё точит топор-то. Колька – орать, но разве "Рекорд" – радиолу эту – переорёшь.

– Хорошо, – кричит Колька, – уеду насовсем из села, всё тебе и детям оставлю.

А она молчит и точит.

– И маму свою с собой заберу.

Точит.

И обмочился наш храбрец

Потом подошла к нему Евдокия с топором. Он уже верещал от страха. Накрыла ему морду полотенцем. Чтоб, значит, глаз его как бы не видеть. Взяла из-под кровати заранее заготовленный валенок, да как дрызнет его этой обувкой в лоб.

После сдёргивает полотенце с лица со словами: ну, мол, в следующий раз точно зарубаю. А Колёк-то и вот он – готовенький. От страху окочурился герой да и в штаны ещё напустил.

Евдокия в тот же день пошла в милицию – повинилась. Хотя, если б не призналась сама, никто бы ничего и не узнал. Инфаркт, дескать, на почве злоупотребления. Но на суде ей потом вышло снисхождение – год или два будто дали, да и то условно.

Заведите дома валенок

Что касается нашей бригады, приехавшей поднимать Нечерноземье и ушедшей в запой, то я их, по просьбе крайкома партии, вывез домой. Насчёт села Поречного, где женщина порешила валенком мужа-садиста, не могу точно сказать, что там мужики прекратили гонять баб. Но жёны казачков, вернувшихся с Нечерноземья, потом удивлялись, что их мужья приехали какими-то притихшими и присмиревшими. И драться перестали. Их боле всего опрокинуло, что Колёк-то обмочился. Стыдобища ведь.

Так что казахским женщинам тоже не грех завести какие-нибудь такие валенки под кроватью для воздействия на своих мерзавцев, способных избивать слабых и беззащитных домочадцев.