Остров отверженных

Машину немного сносит ветром. Над Кызылордой манная крупа пыльной бури, не видно ни зги уже через десяток метров от автомобиля и «за бортом» бушует море низкорослого тугайного леса. Фактически непроходимые заросли колючки и плюща. Справа почти все тридцать километров пути до лепрозория грязно-серой лентой вьется Сырдарья, и Остров Отверженных когда-то был ее островом. Русло немного изменилось, перешеек тропы к лепрозорию на Талды-Арале стал солидной гравийной дорогой. Больные, несмотря на вполне доступный выезд в город, никому не мешают. И им никто. Потому что – табу.

Одна бы я не поехала. И единственный мой товарищ, понимая, как для меня важна эта вылазка, не мешает мне молчать всю дорогу. Молчу я красноречивей, чем разговариваю, поэтому еще на спуске от центральной трассы к лепрозорию он обещает подержать меня за руку, если мне будет страшно. Останавливаемся у сторожки перед въездом на территорию комплекса и перелезаем под тросиком, который просто натянут поперек тропинки, символизируя существование патруля. Ветер играет «Полет валькирий» в буйной зелени кленов и сливовых деревьев, на солнышке у кирпичных домиков поселения что-то делают по хозяйству люди. Откуда-то взявшиеся здесь, наверное, пришедшие с посетителями, дети едят виноград. Корпус стационара в точности поместье Тара из «Унесенных ветром». Добротный колониальный стиль. Простоит века. Один уже почти простоял. Лепрозорий существует с 1929 года. Не знаю, кому обязано здравоохранение республики за возведение этого объекта, но добротность его конструкций впечатляет.

Честно говоря, от персонала заведения ожидала что-то настороженное, типа «Чего приперлись?» Тем более, что главного врача Асылбека Измагамбетова не было на месте. Он был болен. Странно звучит – «больной врач», но так бывает. Красивая секретарша все же улыбалась мило, и врач-лепролог Анар Нургалиева рассказывала мне о своей работе и пациентах как давней знакомой. И когда я задавала глупые вопросы, терпеливо отвечала. Мы сидели в ее прохладном кабинете, и я, слегка разочарованная отсутствием «ужасов», о которых читала у многих коллег, видавших лепробольных, провоцировала красивую докторшу с умными глазами на откровения.

– Больным не боитесь руку подавать? Заразно, наверное, а?

– Не боюсь. Больным туберкулезом подавать руку гораздо опасней. А их у нас в стране десятки тысяч. Повсеместно.

И в голосе, и в глазах Анар Каримовны появляется немножечко стали:

– Многое из того, что люди думают о лепре, – мифы. Да, считается, что это инфекция, передаваемая воздушно-капельным путем. Но я лично не видела ни одного «случайно заболевшего». Ни я, ни врачи, которые здесь работают намного дольше меня. Наши пациенты – это в основном те, кто получил лепру по наследству, в контакте с очень близкими родственниками. Иногда может показаться, что вот он, больной без причинно-следственных связей, но когда начинаешь копаться в родословной, обязательно находятся «скелеты в шкафу». Кто-то из кровных родственников все-таки болел. Новых больных мы выявляем крайне редко, на учете в основном те, кто заразился еще до изобретения спецпрепаратов. И по Казахстану сейчас лепробольных нет и семиста. Последний выявленный случай заболевания у женщины 1968 года рождения. Самая молодая из пациенток. В ее семье тоже были случаи. Лечили мы ее в 2004-м, с тех пор… тьфу-тьфу, Бог миловал. Я не знаю примера, когда заболел бы кто-нибудь из персонала лепрозория.

Мне хочется посмотреть на больных, но страшно.

– На каких больных? – Анар Каримовна не понимает. – Они ничем от нас с вами не отличаются. Вот из окна виден домик с огородиком. Там живут наши пациенты. То есть учетники. В городе можно встретить вылеченных больных.

– Вылеченных лепробольных???

– Да, при современном уровне медобеспечения на какой-то стадии мы можем считать своего пациента вылеченным и не опасным для окружающих. Условно. Наблюдается он до конца жизни. Это все сложно, мы делим лепробольных по типу, по форме заболевания. В амбулаторных условиях их тщательно обследуют четыре раза в год, в диспансерных – два. С каждым годом пациентов у лепрозория все меньше. Раньше их были тысячи, селились они у нас в Талды-Арале семьями, жили здесь многие годы. Наблюдались сами, потом их дети. Для детей было специальное отделение, их туда помещали сразу после рождения. Работала школа. Кстати, ребенок у лепробольного не обязательно родится с признаками болезни. Они могут не появиться никогда, а могут и проявиться, скажем, лет через сорок, когда у человека уже будет собственная семья, дети. Это не предугадаешь.

– Но, согласитесь, как это ужасно. Живешь, уверовав, что семейное проклятье тебя обошло стороной – и вдруг годам к сорока пяти у тебя отваливается пальчик…

– Глупости, как это «отваливается пальчик»? Он не может сам по себе отвалиться, хотя бы потому, что есть кожа. У очень запущенных больных, вопреки людским страшилкам, они не отваливаются, мы их ампутируем. Я не помню, когда последний раз наблюдала такое… лет, наверное, шесть назад. К этой мере врачи иногда прибегают, работая с людьми, которые болели еще до середины шестидесятых, когда стали применять спецпрепараты. Более молодых пациентов мы уберегаем от подобной участи. Медикаментов, и весьма действенных, достаточно. А у стариков… Да, у некоторых из них произошло так называемое «расплавление костной ткани», и ампутация здесь – единственный выход.

– Страшно больно, наверное…

– Боли они почти не чувствуют. При заражении лепрой в первую очередь начинает снижаться тактильное ощущение. Обычно и приходят люди к врачу, когда замечают, что обожглись, к примеру, до пузырей, и не заметили. Но это, я повторюсь, сейчас бывает крайне редко. Да и мы знаем наверняка, что эндемическая зона лепры находится в Аральском, Казалинском районах нашей области, в Курмангазинском, Балыкшинском – Атырауской области.

– Люди приезжают оттуда сюда и остаются у вас навсегда?

– Ну почему навсегда? После курса лечения человек может ехать обратно. Жить, работать, общаться с родными. Менять место жительства. При миграции он просто встает на учет в том месте, куда выехал, чтобы мы его не потеряли из виду. Рецидивы сейчас бывают крайне редко. Зачем привязывать к четырем стенам имеющего права и свободы человека? Кстати, если у поправившегося лепробольного появится соматическое заболевание, он имеет такое же право лежать и лечиться на общих основаниях в любом медучреждении страны. Но… наши пациенты все люди немолодые. Когда заболит печень, сердце, проблемы со зрением, они едут сюда. Знают ведь друг друга. Еще здесь психологический климат ровный, без эмоциональной окраски, возникающей при контакте здоровых и инфицированных людей. Очень хорошее обеспечение всем необходимым.

Наверное, мир все-таки отторгает от себя прокаженных. Это слово давным-давно в медицине уже не употребляют. Запрещено. Оскорбительно. Иначе чем объяснишь, что тридцать пациентов лепрозория попросились сюда на поселение? Живут маленькой дружной деревней. Едят одинаковую еду четырежды в день, на ночь заползают в одинаковые пижамы. Когда есть нужда съездить в город, выписывают им врачи пропуска. Можно на день-два, а можно и на недельку, у детей пожить, внуков понянчить.

– Они ведь, несмотря на то, что их наказала судьба, очень заботятся о своих семьях, – Анар Каримовна мило улыбается. – Бывает, просятся на поселение, чтобы пожить на всем готовом, а пенсию по инвалидности или старости детям отдавать. Спокойно в Талды-Арале и тем нашим пациентам, у которых судьба не сложилась.

А вот у одного пациента судьба сложилась именно в лепрозории. Он полюбил медсестру. Взаимно. Дело кончилось свадьбой и крепышами-детками. А бабушка Курбан в лепрозорий приехала доживать. Она 1915 года рождения и болеет более половины жизни. Болела еще тогда, когда таких, как она, в сущности нечем было лечить. Сейчас девяносто лет за плечами, кровать и кресло, ампутированные конечности. Двенадцать друзей по инвалидному корпусу заведения. Абсолютная ясность рассудка. Любит бабушка, когда санитарки два раза в неделю возятся с ней в купальне, когда подают густой кефир, когда все не спеша пьют чай. Посетителей любит. Когда санитарка спросила Курбан-аже о согласии сфотографироваться, та поначалу забеспокоилась. Для чего фотографироваться, а то, как, неважно выгляжу? Объяснили, что для газеты. А что с того? Рядом пошутили: «Шал сызге тауып беремыз». Найдем, мол, вам мужа-старичка. Бабуля улыбнулась, муж – это хорошо.

Идем мимо кирпичных домиков, посадок поселенцев, рабочих, копающих траншею под новый водопровод, к своей машине. Нас, чужаков, разглядывают. И только. Я понимаю. Недоверие больных к здоровым. Отмеченных – к обойденным. Островитян к путешественникам. Спиной чувствую взгляды, но в душе фитиль перегорел. Больше не боязно и не интересно. Только вопрос. Почему именно тот мужичок в пижамке средь бела дня, курящий под виноградной лозой? Почему бабушка Курбан? Почему сорокалетняя незнакомка, ставшая «последним свежим случаем заражения»? Потому, что располагает только Бог?

Над Кызылордой висит душное пыльное марево, а я будто побывала в кино. Не хочу посмотреть этот фильм во второй раз. Но и забыть его не смогу…