Примечательно, что выставка "Халық жүрегіндегі қаламгер" ("Писатель, который в сердце народа") оказалась едва ли не единственным заметным мероприятием, приуроченным к вековому юбилею Ильяса Есенберлина.
Видимо, предвыборный магарыч, вечеринка в честь 550-летия ханства и очередной виток экономического кризиса не оставили в бюджете места для чего-то большего, чем крохотная экспозиция личных вещей и архивных документов. Сильно сокрушаться по этому поводу тоже не хочется, поскольку легко представить себе формат мемориальных сатурналий, которыми нас не смогли попотчевать.
Представлять ничего и не надо. Это был бы просто расширенный и размноженный вариант того, что было на открытии выставки пару недель назад. Традиционно унылые речи номенклатурных академиков, сентиментальные сентенции писательских отпрысков, оркестр национальных инструментов в лице студентов одиозной теперь уже консерватории Курмангазы и танцы с песнями в исполнении детских коллективов. При всём благодушии такой формат нельзя назвать адекватным времени, а главное, задачам, которые он декларативно преследует.
В каком-то смысле прошедшее мероприятие можно сравнить с каплей воды, которая при своём объёме способна дать исчерпывающее представление о свойствах вещества.
В этой частице помимо всех приличествующих ритуальных канонов мы видим и нечто, что ярко и местами болезненно проявило себя в последние годы: конфликт двух историософских концепций, отстаивающих в равной степени консервативные и насквозь мифологизированные, но при этом глубоко враждебные другу другу идеологемы.
Первая проявилась в не предвещавшем никакого беспокойства выступлении престарелой учительницы литературы из гимназии имени Есенберлина, которая, выйдя на импровизированную сцену, не без волнения, но хорошо поставленным, педагогическим голосом (словно читала сочинение лучшего ученика) сообщила собравшимся:
"Когда было создано государство (Казахское ханство. – Авт.) сразу же был взят курс на сближение с русским народом и теми народами, которые жили на территории казахской степи. И кажется, что Ильяс Есенберлин и его главный герой Жанибек снова и снова учат нас, казахстанцев 21 века, что единство и дружба народов – тугой пучок стрел, который невозможно сломать через колено никакому врагу, даже самому сильному".
Такого неожиданного тематического поворота не ждал, видимо, никто. Всё было в рамках приличий, но атмосфера и без того прохладной залы Государственного музея РК ощутимо заиндевела. Пожилой женщине вежливо и недоумённо похлопали.
После интермеццо Олжаса Сулейменова, который едко отозвался о своих коллегах по цеху, не явившихся на торжество, и неизбежного "Камажая", к микрофону пригласили даму уже в чине университетского профессора, которая начала свою взволнованную речь на государственном языке, но примерно на середине не смогла сдержать обуревавших её чувств и перешла на русский. При этом её голос непритворно дрожал от слёз:
"Во времена соцреализма, когда наши историки замалчивали, что у казахского народа была своя государственность, он взял на себя смелость написать роман об Аблай-хане, который так же, как сейчас, держал государственный суверенитет между Китаем и Россией. Написать об этом в советское время было подвигом!"
Профессор рассказала также о личной встрече с писателем, который на её вопрос об источниках сокровенного знания доверительно сообщил восторженной тогда ещё студентке, что в этом нелёгком деле ему помогли всевышний и Динмухамед Ахмедович Кунаев.
Ничем не примечательное, как уже было сказано, действо приобрело характер философической дуэли, в которой позиции оппонентов оказались представлены в химически чистом и оттого совершенно карикатурном виде.
Столкнулись два национализма: евразийский интеграционный, паразитирующий на советском символическом наследстве, и народившийся либеральный, взращённый… на том же самом материале.
Одна из самых травматичных тайн современного казахского национализма – его рождение в недрах советской барокамеры. Рождение мучительное, трагическое, сопряжённое с чудовищными потерями, но совершенно необходимое для перехода к индустриальному типу развития.
Учёная дама даже представить, наверное, не может, какой мрачной иронией звучат её слова о советском тоталитаризме, столь непримиримом к казахской истории и культуре, - в музее, построенном при советской власти. Сразу после плясок, придуманных советскими хореографами. На вечере памяти классика казахской литературы, которая публиковалась в СССР миллионными тиражами. На алфавите, который ввела опять-таки советская система, обучив заодно грамоте народ, большинство которого никогда не имело к ней доступа.
Меньше всего, конечно, хотелось бы впадать в легкомысленную глорификацию советских практик, в которой действительно было много трагических перегибов и преступных ошибок, и работа в национальном вопросе представляла собой одно из самых грандиозных противоречий, когда развитие национальных культур сопровождалось их же суровым прессингом, а поощрение этнокультурных различий шло рука об руку с русификаторской политикой и выстраиванием региональной вертикали.
Но даже этой амбивалентности ярые поборники форсированного нацбилдинга упорно не желают видеть, сводя всю без остатка историю пребывания Казахстана в составе России исключительно к колониальной эксплуатации. Признать позитивную и магистральную (несмотря на все ужасы, голодоморы и байконуры) роль плановой экономики в созидании современной казахской культуры, означает для них лишить себя единственного психологического и политического ресурса для борьбы за власть и привилегии.
Упоминание Кунаева в этой связи очень характерно. Понимая, какой популярностью пользуется покойный политик у широких народных масс и особенного у старшего поколения, они не могут объявить его пособником коммунистического зла, а потому на полном серьёзе убеждают самих себя, что он был неким казахским Шиндлером. Едва ли не тайным алашординцем, проникшим на командные высоты СССР исключительно для того, чтобы тайком, поминутно рискуя быть разоблачённым, самоотверженно защищать интересы родного этноса. В этой курьёзной ситуации все достижения Казахстана 60-70 гг. рисуются как исключительная заслуга Динмухамеда Ахмедовича, осуществившего все стройки, прорывы и успехи не благодаря, а вопреки Госплану, Политбюро и советского проекту как таковому.
Впрочем, непримиримые оппоненты национал-демократов из числа обитателей "русского мира" ничуть не лучше, хотя в основных тезисах они с ними согласны: Советский Союз – всего лишь стилистический извод русского империализма, а нынешние интеграционные процессы, облегчающие капиталу северного соседа захват казахстанских рынков сбыта, - являются ни много ни мало возрождением СССР в прежних границах и на тех же социально-экономических принципах.
Божий одуванчик, отрекомендовавший произведения Есенберлина как практические пособия по пролетарскому интернационализму, конечно, выразил по наивности слишком уж рафинированную и несколько устаревшую версию этой идеологемы, но концептуальная суть нынешней евразийской вакханалии именно такова.
Историю казахско-русских отношений нам предлагают рассматривать по сути через пересказ учебников за авторством Дугина как вечное стремление к счастливому альянсу, лишь изредка прерываемое почему-то колониальными грабежами, набегами, восстаниями, карательными экспедициями и сапёрными лопатками.
Оба этих подхода глубоко враждебны подлинной истории и возникшей при этом культуре, в которой своё почтенное место занимают, безусловно, и произведения Ильяса Есенберлина, несмотря на то, что писатель он был, прямо скажем, не слишком значительный. (Его место в мировой литературе где-то рядом с Валентином Пикулем и Морисом Дрюооном).
Единственный персональный выход в ситуации обоюдной лжи – перестать в ней участвовать и сделать шаг навстречу реальному культурно-историческому наследию. Например, прочитать все книги Есенберлина. Или сходить на его выставку.
В Государственном музее она продлится до первого августа.
