Фильм Руперта Сандерса "Призрак в доспехах" имеет, на первый взгляд, неочевидную ценность для урбанистов и градостроителей: он изображает город будущего. Тот самый город будущего, который будоражил самые блестящие умы во все времена.
Это не город, а высокотехнологичная клоака, выгребная яма, где пороков уже скрывать не нужно. Общество окончательно разложилось, традиционные социальные связи разорвались, люди живут у подножий небоскрёбов в смрадном подземелье, куда не проникает солнечный свет. Человек повержен, человек низведён. Миром правят преступные корпорации. Весь мир – оголённый нерв. Все смела мегамашина Мамфорда. Проулки, тротуары, старые здания, такси, рынки, – всё то, что составляет суть знакомого нам урбанизма, – уничтожено. Человеку не остаётся ничего другого, кроме как прыгнуть с высокого здания в темноту, раствориться за секунду до удара, стать голограммой. Город преодолел форму и распался на пиксели.
Кто-то скажет, что это вымысел, что таким город не станет никогда. Я укажу на один из признаков близкого распада здесь.
В субботу 17 сентября 2011 года несколько сотен нью-йоркцев с транспарантами и лозунгами собрались в нижнем Манхэттене и направились в сторону Уолл-Стрит, чтобы захватить его. Они были немало удивлены, узнав, что захватить его не удастся: оказалось, не все общественные пространства в городе общественные. Оказалось, их отовсюду могли прогнать хозяева. Оказалось, город никому не обещан. Какая ирония: участники демонстраций против общества потребления, неравенства, жадности капитализма очутились в распроданном с молотка городе.
В результате всё, что им досталось, – это ненужный никому до тех пор Зукотти-парк, которым владела компания Bookfield Office Properties. Протестовать пришлось на птичьих правах, ожидая выселения со дня на день.
И горожане стали задаваться разными вопросами. Например, зачем людям право на протесты, если им негде этим правом воспользоваться?
Но урбанистов и градостроителей интересовала другая проблема: кому на самом деле принадлежат наши города, если не всякий парк, который выглядит, как общественное пространство, является таковым?
Дело в том, что этот город в 60-х годах прошлого века стал обменивать кое-какие послабления девелоперам на строительство и поддержание общественных пространств. Образовались так называемые POP – privately owned public space. Оксюморон в самом названии – "частное общественное пространство". Короче, таких POP насчитали в Нью-Йорке более 500 и ужаснулись. Всё это положило начало новому дискурсу в среде о природе общественных пространств в городах Европы и США и вызвало к жизни целый корпус текстов. Суть их сводится к одному: в общественных пространствах города живёт сама демократия, живёт гражданственность; их благополучие и наличие должно быть приоритетом городских администраций.
С этим знанием перенесёмся в родные города. У нас ситуация несколько другого порядка: мы страдаем классическим для современных городов случаем замещения общественных пространств торгово-развлекательными центрами. Им мы отдаём лучшие места в городе, а они, в свою очередь, обладая почти неограниченными ресурсами по концентрации людей, стали бесстыдно имитировать общественные пространства. Но попробуйте нарисовать плакат против ношения меха и попротестовать с ним в ТРЦ – разница проявит себя незамедлительно.
В то время как в подлинном общественном пространстве, таком как городской сквер, например, мы учимся разговаривать, находить консенсус, принимать мир в его разнообразии, вырабатываем чувство ответственности и долга перед обществом, ТРЦ – это всегда чужая игра и чужие правила.
Всё в них только и направлено на то, чтобы мы потребляли больше, чем нужно, чем бессознательней, тем лучше. Надо ли говорить, что с той частотой, с которой мы их посещаем, аполитичность и гражданская аморфность становятся условными рефлексами.
"Меня часто называют отцом торгового центра. Я бы хотел воспользоваться этой возможностью и отказаться от отцовства раз и навсегда. Я отказываюсь выплачивать алименты этим бастардам. Они разрушили наши города", – это слова изобретателя ТРЦ Виктора Грюена, архитектора, австрийского еврея, бежавшего в США.
Наши дети не понимают, откуда берётся помидор на столе, а джинсы – в шкафу, им кажется, что всё растёт на полках супермаркетов и модных бутиков одежды. ТРЦ – это великий регулятор: мы делимся на бедных и богатых. Постыдная сегрегация и общественная деградация как образ жизни. Они высасывают жизнь из улиц, уничтожая идентичность города, самый его характер...
В общем, с усилением всех этих эффектов наши города уверенной поступью движутся в сторону особенной формы урбанизма, хорошо описанной и оформленной в эссе Рема Колхаса: город-генерик. Город как аэропорт, без традиций, без культуры. Пост-город. Атомизация общества, распад социальных связей, социальное разобщение и изоляция – вот он, образ жизни в пост-городе.
Самоценность же города заключается в разнообразии, в спутанных связях, возникающих так же спонтанно, как нейронные связи. Это плавильные котлы, места, где рождаются величайшие цивилизации и культуры.
Нет ничего плохого в единичных ТРЦ. Но тревожна растущая диспропорция. Хорошие города балансируют между общественным, коллективным и частным. Достаточное количество общественных парков, площадей, скверов – это психологическое пространство, психологический простор, необходимый человеку для комфортной жизни в городе и удержания города от распада в целом.
