Зульфия Байсакова, глава кризисного центра: Дети становятся свидетелями насилия и превращаются в маленьких монстров

Абьюзеры, агрессоры, дебоширы – в каждой третьей казахстанской семье, по оценкам правозащитников, живут такие люди. Или лучше так: каждая третья семья живёт с людьми, которые могут вести себя подобным образом. Законодательство определяет четыре вида семейно-бытового насилия – физическое, психологическое, сексуальное, экономическое. И оно может происходить не только между супругами, живущими в зарегистрированном или гражданском браке, но и между людьми, которые ведут совместный быт. То есть жертвами могут стать – и зачастую становятся – матери, сёстры, келинки.

Куда обращаться тем, кто столкнулся с проявлением силы и власти близких людей, почему необходима отдельная статья в Уголовном кодексе о насилии в семье и можно ли остановить агрессию самостоятельно? Об этом Informburo.kz поговорил с руководителем кризисного центра "Жан-Сая" Управления социального благосостояния города Алматы Зульфиёй Байсаковой.

– Зульфия Мухамедбековна, откуда всё-таки появляются абьюзеры? Это личностные качества человека или к этому приводят какие-то внешние обстоятельства и, так сказать, никто не застрахован от такого поведения в какой-то момент жизни?

– Половина преступлений в сфере семейно-бытовых отношений совершается в алкогольном или наркотическом опьянении, это заявляют сами правоохранительные органы. Другая половина совершается людьми, которые не умеют управлять своим уровнем агрессии. Понаблюдайте за собой: к концу дня появляется раздражение, злость – здесь вам на ногу наступили, там пуговичка оторвалась, тут что-то ещё пошло не так. Но ваш образовательный уровень позволяет управлять возникшими эмоциями, вы не разбиваете чашку о голову своего родственника. Другие собой управлять не умеют и выливают агрессию на своих близких.

Конечно, это в первую очередь человеческие качества, уровень ответственности человека за своё поведение, а оно формируется как семьёй и обществом, так и законодательными нормами. Человек не может совершать то, что он захочет, в обществе, где правовые вопросы решены до конца и выстроено нормальное законодательство.

– То есть законодательство пока не сдерживает агрессоров и абьюзеров?

– Агрессоры и абьюзеры – это люди, которые, в общем-то, понимают: можно совершать противоправные действия и за это ничего не будет. Сегодня в Казахстане это так.

Доходит до абсурда: за преступление, совершённое в сфере семейно-бытовых отношений, по которому документы собирают полицейские, решением суда выносится предупреждение, суть которого примерно можно передать так: в правовом государстве поступать подобным образом нельзя. Всем известно, что никто не освобождён от ответственности из-за незнания закона. Но в данном случае получается вот такое противоречие.

При этом я сделала акцент на том, какие государственные структуры задействованы в этом, они осуществляют свою деятельность за счёт налогоплательщиков.

Суды сейчас просто завалены делами о бытовом насилии. Дебошир ведь не меняет своего поведения. Поэтому полицейский по несколько раз в месяц выезжает на один и тот же адрес.

При этом тратятся наши с вами ресурсы, причём речь идет не только о финансовой стороне вопроса, но и о времени. Полицейский, возможно, смог бы предотвратить другое преступление, а он всё время ездит в одну и ту же семью по фактам неправомерных действий агрессора.

– Когда преступления в сфере семейно-бытовых отношений вышли из разряда уголовных?

– С 2017 года, тогда произошла так называемая декриминализация. Так называемая, потому что бытовое насилие у нас и не было возведено в статус уголовного преступления. Не было отдельной статьи в Уголовном кодексе за совершение преступлений именно в сфере семейно-бытовых отношений. Рассматривались просто факты насилия. Вся ответственность в этом случае возлагалась на потерпевшую.

Представьте женщину с оторванной ногой или опухшими глазами, она должна собирать доказательства, что подверглась насилию со стороны супруга или сожителя. И при этом в полицию нужно попасть в определённые сроки, чтобы полиция направила все документы для возбуждения уголовного дела. По результатам – суд. Это же абсурд высшей степени, некое издевательство.

Я не кровожадный человек, либерал по натуре, но считаю, что за преступления, которые совершаются в сфере семейно-бытовых отношений, должно быть адекватное наказание. Тогда мы не будем видеть насилие в школах, потому что оно всегда происходит на примере силы. Сила есть – человек ведёт себя достаточно уверенно по отношению к другим лицам, он знает, что за это ничего не будет. Папа же избивает маму, руку ей сломал. Ну и что? Пришёл полицейский, на этом всё и закончилось.

– То есть сейчас даже за такие преступления, как нанесение вреда здоровью, – просто беседа с полицейским?

– Да, однозначно. Даже защитное предписание, за которое мы бились столько лет, и в 2009 году был принят закон, не работает: его исполнение не отслеживается. Я, например, живу в однокомнатной квартире с мужем-агрессором, выставили защитное предписание, но мужа из семьи не убирают, не выселяют, потому что ему некуда идти. И мы живем с ним вдвоем, спим на полуторке или на одном диване, пользуемся одной кухней. И он продолжает избивать, оскорблять или ещё что-то. Такое мы наблюдаем постоянно.

Поэтому высок уровень недоверия к правоохранительным органам. Причина – законодательство не работает. А оно не работает, потому что его как такового нет.

– В своё время вы в числе других общественников выступали за отмену штрафов для семейных дебоширов. Почему?

– Штрафы – это деньги, которые утекают из семейного бюджета. Происходит правонарушение в сфере семейно-бытовых отношений, жена хочет купить сапоги сыну, а теперь вынуждена эти деньги отдать на штраф. Почему? Потому что когда речь идет о выплатах, например, алиментов частному лицу, то не отдать деньги не страшно. А не уплатить штраф государству – страшно. И, конечно, женщина вынуждена отдавать эти деньги в госбюджет, что совершенно не в её интересах. Мы смогли это доказать, штрафы как форму наказания убрали.

Но вторую часть нашего предложения – ввести для абьюзеров общественные работы, общественное порицание – не приняли. Поэтому мы имеем неадекватное наказание за преступления в сфере семейно-бытовых отношений.

– Что вы предлагаете сейчас? Считаете, что преступления такого рода нужно сделать уголовными?

– Мы предлагаем провести криминализацию преступлений в сфере семейно-бытового насилия. Причём нужна именно отдельная статья, которая так и должна называться – "Насилие в семье".

Если Казахстан хочет быть правовым государством, стремится войти в число развитых стран, то необходимо предложить альтернативу тем видам наказания, которые сейчас есть. Должно быть наказание в виде лишения свободы со сроком, зависящим от степени тяжести нанесённых телесных повреждений. Это первое.

Второе – прохождение психокоррекционных курсов. Сейчас законодатели предлагают медицинскую коррекционную программу. Это неправильно. Я оскорбила мужа – и меня начинают пичкать разными медикаментами для снижения уровня агрессии. Но уровень агрессии должен меняться психотерапевтическими методами, с поддержкой психологов и социальных работников. Агрессоры должны учиться достигать консенсуса в семье, учиться общаться. Мы отработали эту модель. Но, к сожалению, её считают непривлекательной. Вся политика в Казахстане строится на том, куда должны пойти деньги. Они должны пойти в Минздрав, поэтому и предлагается медицинская коррекционная программа.

– Зульфия Мухамедбековна, сколько случаев семейно-бытового насилия фиксируется в Казахстане ежегодно?

– Официальной статистикой я не располагаю, но могу сказать, что, по неофициальным данным, в каждой третьей семье Казахстана один из видов насилия присутствует. Это я могу заявить, и это подтверждается обращениями на телефон доверия и в кризисные центры.

– Радикализация религий, появление новых религиозных течений влияет на количество случаев семейно-бытового насилия?

– Следование той или иной религии не определяет, является ли человек абьюзером или нет. Есть люди, которые приняли, например, мусульманство и при этом избивают своих жён. Среди последователей других религий и религиозных течений тоже есть те, кто применяет физическое насилие. Псевдорелигиозных течений сейчас очень много. Какую именно религию исповедует абьюзер, неважно.

Просто если человек позиционирует себя тем, кто пять раз в день читает намаз, и при этом регулярно выгоняет бесов из своей жены камчой, то это вызывает вопросы о его религиозной приверженности. Возможно, религия для него просто прикрытие.

– Как изменились формы проявления семейной агрессии за последние годы?

– Раньше не было мобильных телефонов, мессенджеров, чтобы писать гадости. Сейчас это очень используется. Многие семейные тираны используют технологии контроля, слежения – скачивают специальные программы. Когда женщины приходят к нам в приют, мы в первую очередь просим их отключить на телефоне геолокацию. Потому что по геолокации супруги их находят, приезжают, выясняют отношения.

Интернет-буллинг очень распространён. Мужья пишут в соцсетях всякие гадости про своих жен: "Она отдаётся 20 мужчинам в день" и прочее. Сейчас очень легко выбить человека из нормального состояния разными видами преследования, в том числе в социальных сетях.

– Когда такие действия становятся поводом вызвать полицейского?

– Как бы обидно ни было, мы рекомендуем сохранять все оскорбления, делать скрины страниц в соцсетях, это доказательная база. Бороться с этим нужно. Нужно в любом случае обращаться в правоохранительные органы. Любой круг насилия можно разорвать, и это нужно делать. Потому что последствия насилия бывают страшные.

Сначала у женщины занижается самооценка, потом она начинает употреблять психотропные вещества для успокоения, сейчас это почему-то стало очень популярно.

После побоев женщина восстанавливается внешне, но отбитые внутренние органы дадут о себе знать через несколько лет. Поэтому у женщин после 45 лет высок уровень инсультов. Значит, когда-то было насилие.

– Куда можно обратиться, если произошло или постоянно происходит насилие в семье?

– Можно позвонить на телефон доверия – 150, он работает круглосуточно. С прошлого года мы подключили номер, на который можно писать, там есть WhatsApp: 8 (708)106-08-10.

Когда все члены семьи находятся в одном помещении, позвонить с просьбой о помощи так, чтобы никто не услышал, трудно. Поэтому мы подключили телефон с мессенджером. Был случай, когда женщина написала на этот номер, она не знала, в какой части города находится съёмная квартира, где её запер агрессивный муж. Полицейские попросили женщину включить геолокацию на своем телефоне и так её нашли.

Эти номера действуют по всей республике. По ним отвечают профессиональные психологи, они могут дать телефоны того кризисного центра, из какого города поступило обращение. Если по Алматы – то нашего, и дают именно телефон, адрес не называют. Мы боимся агрессоров, не хотим, чтобы они сюда приходили. Хотя некоторые всё же приезжают, и нам приходится вызывать полицию.

– Сколько кризисных центров сейчас есть в Казахстане и равномерно ли они распределены по стране?

– Количество меняется в зависимости от финансирования. По моей оценке, в настоящее время их около 30. Государственных уже 12, они есть в большинстве областных центров и городов республиканского значения. Остальные – негосударственные. Многие входят в Союз кризисных центров.

– Чем государственные и негосударственные кризисные центры отличаются друг от друга?

– Я сама в неправительственном секторе проработала более 25 лет и думала, что лучше НПО никто не может оказать эти услуги. У НПО гораздо лучше понимание сути бытового насилия, они знают, как работать с пострадавшими, как организовать всеобъемлющую помощь, кого, кроме правоохранительных органов, пригласить для оказания помощи. Этого у НПО не отнять.

Преимущество государственных кризисных центров, во-первых, в системности бюджетирования, из года в год оно идёт, и нет такого, что 31 декабря деньги закончились – выходите все. Во-вторых, хорошая материально-техническая база.

Нам, например, передали огромное здание, которое соответствует всем стандартам. Неправительственные организации зачастую не располагают такими помещениями, поэтому не всегда могут открывать кабинеты трудотерапии, отдельные кабинеты психологов и так далее. Государственные кризисные центры обладают большей, скажем так, статусностью: если мы пишем письмо в какой-либо госорган, то ответ приходит сразу.

– На какую помощь женщина может рассчитывать? Как долго можно находиться в кризисном центре?

– Я была одним из разработчиков стандарта оказания специальных социальных услуг жертвам бытового насилия. Он предусматривает одинаковый формат работы для всех кризисных центров – и государственных, и негосударственных. Это проживание, пятиразовое питание, выдача личных вещей и пр. Для жертв – всё бесплатно. Финансирование на одного человека составляет в среднем 4,5 тысячи тенге в день, эта норма одинакова и для государственных, и для негосударственных кризисных центров.

Когда мы разрабатывали стандарты, то определили, что время пребывания должно быть, безусловно, не более шести месяцев. Это правильный подход: нельзя развивать иждивенчество.

И мы стараемся, чтобы все шесть месяцев женщины тут не жили. Потому что искусство социального работника заключается в том, чтобы организовать работу и как можно быстрее помочь жертве выйти на новый уровень понимания и решения её проблем.

– За какой период жизни в кризисном центре женщины обычно меняются? Или это индивидуально?

– Это у всех происходит по-разному. Зависит от уровня образования, от тяги к жизни. У нас, например, второй месяц живёт женщина, у которой было насилие со стороны свёкра. Она всё время жалуется, что у неё ребенок слишком активный. На неё смотришь и думаешь, ты ведь не готовишь, не убираешь здесь, неужели трудно смотреть за одним ребенком. У кого-то, например, по семь детей. А у неё такое отношение к жизни, что все ей обязаны, и если она пришла к нам, то мы должны помочь изменить её жизнь без усилий с её стороны.

Как женщины меняются, можно понять по их самоощущению, поведению. Вы сразу сможете отличить, кто у нас недавно, а кто находится на протяжении двух-трех месяцев. Женщины начинают ухаживать за собой, их дети, которые раньше вздрагивали от любого звука и начинали плакать, становятся более спокойными.

– Насколько охотно сами жертвы обращаются в кризисные центры?

– Из 50 мест у нас 47 заняты, это вместе с детьми. Когда некуда идти, а ситуация в семье дошла до крайности, конечно, женщины к нам обращаются, их знакомые, родственники просят помочь. Многие после восстановления у нас устраиваются на работу. Например, одна из женщин, по образованию музыкант, переехала на север по программе переселения. Здесь муж просто не давал ей житья. Когда она к нам попала, с ней невозможно было говорить – постоянно слёзы. Сейчас она уже успокоилась, психически стала уравновешенной. На новом месте получила жильё, работает.

– Всё-таки можно ли самостоятельно прекратить насилие в свой адрес?

– Нет, самостоятельно – никак. Поэтому есть кризисные центры, организации, которые могут помочь. Туда нужно обращаться однозначно.

Любое насилие надо останавливать. Сегодня оно имеет более лёгкие формы, завтра это будет что-то похуже. Если абьюзер один раз дал пощечину, то через несколько месяцев он будет бить кулаком. А потом это будет происходить всё чаще и чаще.

Многие агрессоры сейчас очень "грамотные", смотрят фильмы, читают в интернете, как бить так, чтобы не оставалось синяков. У нас был случай, когда парень свою жертву бросал на пол и ходил по ней, отдавливая внутренние органы. Это конец 2020 года, город Алматы. Причём это происходило с попустительства его же родной матери. И таких случаев очень много.

Жертвы часто говорят: я боюсь, у меня дети. Не надо бояться. Дети становятся свидетелями насилия, они превращаются в маленьких монстров. Для того чтобы этого не допустить, нужно обращаться в правоохранительные органы. Звонить на телефон доверия или в полицию и заявлять о насилии.