История карагандинского учителя физики, осуждённого за лжетерроризм, вызвала широкий общественный резонанс. Юрия Пака обвинили в том, что он в апреле 2015 года сообщил о заложенной в ЦУМе Караганды бомбе. Несколько экспертиз подтвердили, что голос звонившего принадлежит педагогу. Сам мужчина свою вину не признал. Суд приговорил карагандинца к двум годам лишения свободы.
Супруга осуждённого Ольга Пак всеми способами пыталась доказать невиновность своего мужа. Она заказала независимую экспертизу в Ростове-на-Дону, которая поставила под сомнение выводы казахстанских специалистов. Согласно данным российских экспертов, у звонившего есть дефект речи, которого нет у Юрия Пака. Но суд отказал в возобновлении расследования по вновь открывшимся обстоятельствам, сославшись на то, что экспертиза получена вне расследования уголовного дела и суда.
Читайте также:
Трагедия одного учителя: Юрий Пак вышел на свободу
Сторона защиты также воспользовалась амнистией, сократив срок осуждённого на пять с лишним месяцев. Последняя надежда была подать ходатайство о замене неотбытой части наказания штрафом. 1 июня в исправительном учреждении АК-159/18 посёлка Карабас Абайского района Карагандинской области состоялось выездное заседание суда по рассмотрению ходатайства заключённого. Просьбу Пака суд удовлетворил, подчеркнув, что осуждённый признал свою вину и раскаялся. 17 июня учитель вышел на свободу. Корреспондент Informburo.kz встретился с мужчиной, за судьбой которого более года наблюдают тысячи казахстанцев.
– Юрий, ваш адвокат в день освобождения сообщил, что вы планируете подавать кассационную жалобу. Так ли это?
– Да, скорее всего мы будем подавать. Честно сказать, мы ещё не разговаривали с адвокатом, не делились перспективными планами, тактикой. Но когда я был в тюрьме, была уверенность, что мы обязательно подадим кассационную жалобу. Тем более что у меня есть документ из корпорации Samsung о том, что технические возможности моего мобильного телефона говорят о том, что не могло быть отключения после пяти-шести секунд звонка, но в то же время звонок продолжался. Технически телефон такой возможности не имеет. То есть если счётчик показывает, что разговор длился шесть секунд, значит он длился шесть секунд. Всё, другого быть не может, потому что так телефон устроен. Это более чем экспертное заключение, это заключение производителей телефона. Мы говорили об этом документе в апелляционной жалобе, но это не было услышано. Но мы хотим его привлечь к производству, потому что есть все основания для того, чтобы начать новое расследование или дорасследование с учётом вновь открывшихся фактов. По крайней мере, я так считаю, но какую тактику выберет адвокат, я не знаю. После того что я увидел в апелляционном заседании, я понял, что позиция областного суда такова, что они безоговорочно поддерживают любую позицию прокуратуры.
– Казахстанцев, следивших за вашей судьбой, интересует признание вами вины во время рассмотрения ходатайства о замене неотбытой части наказания на штраф. Вы же до последнего заявляли о своей невиновности. Почему ваша позиция изменилась? Было ли это главным условием вашего освобождения?
– Перед началом судебного заседания я узнал, что мне собираются отказать в удовлетворении моего ходатайства, хотя все факты говорили о том, что этого не должно быть. У меня начали интересоваться: признаю ли я свою вину и признаю ли я её официально? Я стал отказываться, потому что я не делал этого. После этого мы посовещались с адвокатом, он мне объяснил, что такое признание не имеет никакой процессуальной силы. Это больше надо для того, чтобы, наверное, моральное удовлетворение получили правоохранительные и судебные органы. Я подумал и решил, что я могу пойти на такую жертву и ответить положительно на этот вопрос. Когда судья спросил, раскаиваюсь ли я в содеянном, я положительно кивнул головой, этого хватило, чтобы удовлетворить ходатайство руководства колонии о замене неотбытой части наказания на штраф.
– За вас ходатайствовало руководство колонии?
– Да, я активно участвовал в колонии в работе школы, воспитательной, организационной работе, культурно-массовых мероприятиях. Не имел нарушений. Начальнику колонии помогал в проведении информационных акций, воспитательных лекториях, в работе с самими заключёнными. Начальник колонии, зам по воспитательной работе, зам по режимно-оперативной работе довольно хорошо относились ко мне. И они ходатайствовали, чтобы меня отпустили. А это очень большого стоит. Получить ходатайство от руководства колонии – это многого стоит.
– Но вы по-прежнему настаиваете на том, что не виновны?
– Да, я по-прежнему считаю, что я не виновен. Все факты, все документы, которые есть у нас, говорят о моей невиновности. Мы предлагали провести следственный эксперимент, то есть повторить этот же звонок со всеми переключениями в ДЧС, чтобы увидеть, что покажет билинг, мобильный телефон, что покажет "на входе" (входящий звонок. – Авт.) в ДЧС, но почему-то не хотят этого повторять. Думаю, что уже исчерпал все возможности доказать свою невиновность, но послушаю, что мне скажет адвокат.
В апелляционном суде сказали, что были свидетели, видевшие Пака с сотовым телефоном в этот день. Как вы думаете, факт того, что меня видели в этот день с телефоном, может служить доказательством моей вины? Вопрос в том, видели ли меня в этот промежуток времени с сотовым телефоном? Нет таких свидетелей. Есть свидетели, которые видели меня без телефона и не разговаривающим по телефону. А человек, который видел меня примерно через час с предметом, похожим на телефон, считается одним из фактов, подтверждающих мою вину. Это я цитирую из постановления суда. Или человек, который за пять минут до совершения кем-то преступления разговаривал со мной по телефону, – это тоже не подтверждает мою вину? И нет голоса на первых шести секундах звонка, который совершён якобы с моего телефона в ДЧС. Нет записи. А был ли этот разговор? Звонок был. А как он произошёл – опять не может ответить следствие. Был ли это вирус или технический набор? Россияне ответили на многие вопросы, но это всё отметается и говорит о том, что биться будет нереально.
– Какова ваша версия произошедшего?
– Это произошло за несколько дней до выборов президента – в апреле 2015 года. Все правоохранительные органы стояли на команде "Ружьё", выстраивали свою работу так, чтобы поймать преступника. Я за это. Но в связи с тем что смартфоны имеют эту глупую возможность подключения к интернету и там есть вирусы – ну как-то сработал этот звонок. Эти пять-шесть секунд получились. Знаете, что в эти пять секунд звучало? Там голос только диспетчера: "Алло, не молчите, говорите. Алло! Что вы хотели сказать?". По показаниям "Казахтелекома", первые пять секунд поступили в службу ДЧС на номер "112", потом происходит выключение соединения между моим телефоном и пожарной службой и через 14 секунд с телефона ДЧС начинается соединение с номером "102". Мы это доказывали в суде, но там следствие заявило, что соединение было не через 14 секунд, а сразу. Но у нас есть распечатка с "Казахтелекома" – шесть секунд, выключение, 14 секунд, выключение, новый звонок с шестизначного номера, принадлежащего ДЧС области. Хотя этот шестизначный номер не подключён к "112". В суде их представители сказали, что иногда они переключаются на "112", ну так покажите документы. Почему если я говорю, что я не виновен, мне не верят, а они голословно говорят – им верят. Это же двойные стандарты.
Через четыре часа после звонка меня задержали сотрудники отдела по борьбе с экстремизмом. Сначала они не хотели меня арестовывать, не верили своим глазам – на кого наткнулись. Думали, Пак – это ученик. Потом устроили перекрёстный допрос – порядка шести человек ходят по кабинету и задают вопросы из разных углов, чтоб я терялся. Ну я взрослый дяденька, я же понимаю, что происходит. После этого допроса они отдают меня районному отделу полиции. Если отдел по борьбе с экстремизмом ДВД области задерживает, по практике они сами человека берут в разработку и доводят до суда. Но меня отдали в районное отделение ОВД Караганды, где оформили как свидетеля и отпустили домой. Телефон не оформили как вещественную улику или орудие преступления. Мы с адвокатом могли телефон выкинуть. Потом задним числом оформили протокол изъятия, прокуратура его приняла. На мой взгляд, это подтасовка фактов.
Что дальше? Я восемь месяцев проходил по делу свидетелем. Я слетал с семьёй в Турцию! Представьте – подозреваемого преступника выпустили за пределы страны. Я в сентябре приезжаю, продолжаю работать в школе. И в ноябре мне говорят, что провели вторую экспертизу, так как первая не определила, принадлежит ли голос звонившего мне. Вторую экспертизу хотели провести в Астане, но там не приняли образцы, увидев нарушения процедур. Эксперты выставили условия, как должны отбирать образцы. Караганда отзывает свой запрос в Астану и делает по старинке – отправляет в Алматы. Алматы даёт заключение, что это я. Третий следователь нас вызывает, предъявляет обвинение, даёт сутки на ознакомление с делом. Тогда мой первый адвокат – сильный, хороший, который участвовал в деле бывшего премьер-министра, сказал мне: "Я не знаю, что делать. Тебя сажают". И отказался от дела. Моё личное мнение – всем нужны показатели. Других версий у меня нет.
– Какие у вас планы на будущее?
– Вы знаете, пребывая в колонии, я научился жить только сегодняшним днём. Потому что, если ты в колонии начинаешь жить будущим, можно сойти с ума. Настоящему криминальному человеку это, наверное, не сложно – он привыкает отбывать срок. А для человека, как я... Помню, несколько раз я был на грани нервного срыва. Когда я видел, как закрывается за мной решётка, мне хотелось разбежаться и разбиться об эту решётку. Ты не можешь пойти куда хочешь, не можешь обнять кого-то, распоряжаться своим временем. Ты на этих 12 квадратных метрах на восемь человек. И когда начинаешь думать, что это надолго, на два года... Жить с тем контингентом, который совершает страшные преступления, который, находясь в колонии, не видит в этом ничего страшного, а более того, считает заслугой, бравирует этим, смеётся над человеческими принципами, начинает издеваться над людьми, которые жили совершенно другой жизнью на воле... Отношение у представителей охраняющей стороны совершенно другое. Для них мы – не люди. Кем бы ты ни был. Они просто должны себя так вести. И ты понимаешь, что ты должен стать или зэком и начать жить по-другому, или, если хочешь сохранить человеческое лицо, постоянно быть на взводе. Ты выбираешь тактику не думать о будущем, не думать о доме, об освобождении, потому что иначе можно сойти с ума, ожидая этого. Поэтому я не знаю, что будет дальше.
– И, наверное, работать учителем из-за судимости вы больше не сможете?
– Закон Республики Казахстан не запрещает мне заниматься преподавательской деятельностью. Но в Караганде практика такая, что ты не можешь устроиться на работу в школу, пока не принесёшь справку о несудимости. И не важно, была ли она связана с профессиональной деятельностью или нет. По идее, можно подать в суд и отвоевать это. Но начинать работу с того, что ты начнёшь судиться с городским отделом образования или школой, а потом жить и работать в этом коллективе, смысла не вижу. Может, прокуратура всё-таки заинтересуется, почему дело обстоит так? Может, какое-то постановление или приказ чиновника к этому призывает? Но это же нарушение закона.
Хочу ли я работать в школе? Вы знаете, я работал в школе не потому, что люблю физику или мне важно было работать в какой-то государственной организации. Мне нравилось воспитывать детей. Это явно моё. Очень часто мне, как мужчине, попадались классы с очень серьёзными проблемами. И не раз это было. Может, поэтому мне в 26 лет предложили должность замдиректора по воспитательной работе в одной из школ Караганды. На что я согласился, потому что увидел, что я могу работать не только с классом, но и со всей школой. Повзрослев, я отказался от всех должностей, потому что административный корпус занимается совершенно не педагогической работой. К сожалению, эти люди работают в каком-то номенклатурном пласту, а я хотел работать с детьми. К 40 годам у меня появилась очень сильная потребность, и я после 12-летнего перерыва опять вернулся к детям. Я с удовольствием три с половиной года занимался детьми. Вот почему, может быть, в суд так много детей пришло, почему так много пришло родителей. У меня в школе был один из самых высоких процентов посещаемости родителей на родительских собраниях. Никогда это не было из-под палки. Открою секрет – я никогда не говорил на родительских собраниях плохо о детях. Я говорил о проблемах своих, как классного руководителя, о новшествах или сложностях в школе, но никогда о детях. Любому родителю тогда будет комфортно ходить на собрания. А о каждом ребёнке я говорил персонально с родителем. И ещё, самое главное, я участвовал в личной жизни каждого ребёнка, куда меня дети сами приглашали. И их родителей я видел в суде. Это были родители, у детей которых я не был классным руководителем, у которых я вёл физику, какие-то мероприятия. Вот поэтому заниматься детьми я бы хотел, несмотря на финансовую составляющую работы. Но я ушёл из школы, так скажем, с позором, поэтому для меня сложно вернуться, особенно в ту школу, в которой я работал. Но внутри себя в свои 46 лет я чувствую довольно много сил, чтобы работать с детьми. Когда супруга передавала мне передачу в колонию и говорила, что две трети собрано учениками и их родителями, когда ты знаешь, как они опекают твоих детей и жену, пока ты "сидишь", то понимаешь – да, наверное, ты что-то изменил или создал.
– Ваши ученики, которые в этом году выпускаются из школы, встречали вас из колонии возле дома...
– Более того, они перенесли свой выпускной на несколько дней. Вот 24 июня я иду на их выпускной, хотя, конечно, мне неудобно. Я считаю, что это неэтично – уже есть у них другой классный руководитель, другая администрация школы. Но они потребовали, чтобы на виньетке на месте классного руководителя была моя фотография и чтобы на выпускном был я. Я сказал: "Это неэтично, ребята. Обидели человека, который в тяжёлый момент вас поддержал". Но они сказали: "Это наше решение. Мы уже взрослые".
