Аружан Саин: Я категорически не готова занимать кресло детского омбудсмена

По мере того как скандал с возможным изнасилованием школьника из ЮКО получал развитие, в СМИ и соцсетях всё чаще стали звучать имена Загипы Балиевой и Аружан Саин. Казахстанцы спорят по поводу того, кто на самом деле защищает интересы ребёнка в этой истории. На днях Аружан Саин вместе с другими общественниками подписала письмо-обращение к главе государства, в котором требует прекратить полномочия уполномоченного по правам ребёнка в Казахстане Загипы Балиевой.

Почему общественный деятель, телеведущая, актриса и продюсер не хочет занять должность детского обмудсмена, почему НПО сложно найти взаимопонимание с чиновниками и что происходит в детдомах Казахстана, она рассказала в интервью Informburo.kz.

– Загипа Балиева на днях заявила, что следует отменить доступ общественников в детские дома и создать попечительские советы, которые должны контролировать это. Как вы относитесь к этой инициативе, и как вы думаете, почему она возникла именно сейчас?

– Мы потрясены этим заявлением, которое было сделано на совещании директоров детских домов. Мы чего угодно ожидали, но только не такого заявления. Как нам сейчас пытаются разъяснить, имелось в виду совсем другое, но мы можем констатировать факт: за 12 лет работы только нашего фонда мы видим, что детские учреждения, особенно если это детские дома (а нельзя забывать, что у нас есть интернаты для детей с ограниченными возможностями, есть ещё учреждения, где содержатся детки, у которых ментальные и психиатрические проблемы), – крайне закрытые. У нас есть институт уполномоченного по правам человека и его представители имеют без разрешения, в любое время доступ в следственный изолятор, в места лишения свободы, в колонии, в тюрьмы и так далее, и права людей, которые нарушили закон, с точки зрения государства, больше защищены, чем права детей, которые находятся в закрытых учреждениях.

За всё время нашей работы не было ни одной проверки НПО в детских домах. Кто бы нас туда пустил? Мы реально свои права и обязанности знаем, мы не можем зайти туда с проверкой, на это нет законного права. Но при этом мы стараемся помогать государству, и то, что нам пытаются вменить, что, мол, в детских домах устроили проходной двор, что туда заходят какие-то посторонние люди и так далее... Вы попробуйте зайти в детский дом как физическое лицо. Это совсем не просто, зачастую даже невозможно. И этот режим закрытости создаёт непрозрачную систему работы этих учреждений. А ведь если мы посмотрим на прокурорские проверки в этих учреждениях, например, Генеральной прокуратуры или прокуратуры города Алматы, то помимо многих вопиющих нарушений прав детей на здоровое питание, на качественное медицинское обслуживание были выявлены дети с венерическими заболеваниями, передающимися половым путем!

Если мы даже возьмём ту коллегию прокуратуры Алматинской области в 2016 году, на которой Загипа Яхяновна лично присутствовала, там были озвучены вопиющие факты нарушения прав детей. Я просто не понимаю, как после такого говорить о том, что администрации детских домов работают прекрасно и справляются со своей работой!

Глава государства постоянно твердит о том, что власть должна тесно сотрудничать с неправительственными организациями, потому что в лице НПО выступает народ, граждане. Президент говорит, что функции, с которыми государство справляется хуже, чем НПО, надо передавать в гражданский сектор. Президент говорит, что в Казахстане не должно быть детских домов, что это стыдно для нашего народа, когда есть детские дома и дома престарелых. Мы народ, в лице НПО, мы поддерживаем главу государства и делаем свою работу в соответствии с поставленными целями и задачами, потому что они у нас единые. А нам говорят: запретить допуск фондов и НПО в детские дома.

– Как выстраивается ваше сотрудничество с депутатами Мажилиса? Правда ли, что при принятии поправок в закон о правах детей ваши предложения не хотели учитывать?

– Когда принимались в 2016 году поправки в закон о правах детей, в Семейный кодекс, мы очень плотно работали с Мажилисом Парламента. Несмотря на то, что Загипа Яхяновна не является депутатом социально-культурного комитета и работает в другом комитете – по международной безопасности, она присутствовала на этих совещаниях и рабочих группах. Мы предлагали очень много вещей, которые связаны с тем, чтобы усовершенствовать законодательство в сфере защиты прав детей, в частности детей, оставшихся без попечения родителей. Мы также просили, чтобы были внесены нормы общественного контроля в закон, чтобы вывести систему работы этих организаций в прозрачное русло. Депутаты нас не поддержали.

Наши предложения относительно банка данных о детях, оставшихся без попечения родителей, вошли в этот закон исключительно благодаря тому, что их поддержал Маулен Сагатханович Ашимбаев, который является попечителем нашего фонда и знаком с проблемами не понаслышке. На тот момент он являлся депутатом Парламента, возглавлял комитет по безопасности, и уже от отчаяния, что у нас не получается в профильном комитете поднять наши вопросы и законы, мы обратились за помощью к нему.

Я не видела со стороны депутатов, честно вам скажу, такого горячего желания выслушивать и каким-то образом учитывать мнение НПО по тем законам, которые они принимали. Более того, они самораспустились, и, по идее, этот закон должен был остаться на дальнейшее обсуждение, потому что работа над ним не была завершена. Мы должны были этот законопроект обсуждать после их переизбрания. Но этот закон пошёл в Сенат в сыром виде, причём по дороге из Мажилиса в Сенат его ещё кто-то переписал. У нас есть все таблицы, которые мы обсуждали по этому закону, мы потратили кучу денег на то, чтобы ездить к ним в Астану, и на сегодняшний день позиция нашего фонда такая: так как мы видим, что депутаты Мажилиса не учитывают наше мнение при разработке законов, мы не будем участвовать в рабочих группах и в обсуждении любых других законов до того момента, пока мы не будем убеждены в том, что они не будут использовать наши НПО для легитимизации принятия, мягко говоря, сырых законов. Потому что они говорят, что в обсуждении вопроса участвовал Фонд ДОМ, но молчат о том, что они нас игнорируют.

– Наш детский омбудсмен говорила о том, что она готова выстраивать диалог с НПО и, в частности, с вами. Но как будто бы наоборот: с вашей стороны нет какой-то готовности общаться. Как на самом деле обстоят дела?

– Мы хотели обратиться к Президенту, попросить, чтобы закон, о котором мы говорили выше, не принимался, потому что мы не были согласны с тем, что там прописано. Но мы говорили с Загипой Яхяновной, по её инициативе (хотя она тоже может это отрицать сейчас), она сказала: мол, вы не переживайте, сейчас, когда я займу эту должность – УПР (уполномоченного по делам ребёнка), мы выровняем все эти неполадки с законом, мы будем работать.

Мы поверили и не стали обращаться к главе государства с просьбой не подписывать этот закон – он лежал у него уже на подписи. А после того как Загипа Яхяновна стала уполномоченным по правам ребенка, это был апрель 2016 года, она приезжала сюда, сидела здесь в этом кабинете, со всеми теми документами, которые мы передали ей из рук в руки. И мы говорили с ней о том, в какой сфере может помочь наш фонд в защите прав детей, и о том, что мы хотим и готовы сотрудничать. Мы очень высоко оценили её визит. В плане детской онкологии, нейрохирургии и другого, – по здравоохранению, в плане защиты прав детей-инвалидов у нас очень много вопросов, которые нуждаются в срочном решении. И в частных случаях – частные случаи касались ряда детей, в том числе и детей, которые пострадали от насилия в Детском доме №1 Алматы, и мы просили вмешаться и поддержать.

Это был ещё 2016 год, только два месяца шло следствие, и уже было дикое противодействие, как сейчас с мальчиком из ЮКО, и мы передали все имеющиеся у нас документы и информацию. Мы просили её вмешаться, в том числе и в ситуацию с девочкой с иголками, и передали ей медицинские выписки и также всю информацию. С ней была на встрече Аяш Мурсалимовна, её помощник, и все документы они увезли в Астану. Почему сейчас она говорит о том, что ничего не получала, я не знаю. На тот момент у неё не было приёмной. И с нашей стороны был такой огромный кредит доверия, что мы не ожидали, что впоследствии всё это будет выглядеть как её слово против нашего.

– Но вы готовы идти на диалог с Загипой Балиевой?

– Мы встречались неоднократно на каких-то круглых столах и так далее, где другие НПО, как и мы, предлагали свою помощь. Например, Зульфия Байсакова (Союз кризисных центров Казахстана) предлагала работу по телефону доверия 150, который давно работает очень эффективно, говорила, что она всю эту информацию систематизировано уполномоченному будет передавать. Зачем нужно было делать отдельный колл-центр и тратить такие бешеные деньги – 164 миллиона тенге, нам тоже непонятно, когда есть уже давно действующий инструмент, есть мы, НПО, и мы эту помощь все предлагали.

В итоге получилось так, что на те вопросы, по которым мы просили помощи, к сожалению, реакции не было. И мы почувствовали, что мы опять в положении, когда работаем сами. Мы работаем с теми органами власти и чиновниками, которые хотят и настроены менять ситуацию к лучшему, защищать права граждан и взаимодействовать с нами. Они есть, они всегда есть, это зависит от того, кто министр, кто аким, но такие люди во власти есть, и мы с ними работаем. А в ситуации с уполномоченным получилось вот так...

Я ещё обижена, потому что в Шымкенте, когда ночью была пресс-конференция, Загипа Яхяновна сказала, что я не приезжаю на конференции, на которые они нас приглашают. Я уже тоже писала про это в соцсетях. Давайте будем работать! Есть каждый раз конкретный ребёнок, ему нужна конкретная помощь, мы есть, и мы эту работу делаем. Но для нас ездить в Астану, чтобы послушать дежурные рассуждения о том, как всё хорошо, – это дорого: билеты, гостиница, нам это никто не оплачивает. А у нас денег мало. Можно сказать: да, фонд миллиарды тенге в год собирает. Но мы эти деньги тратим на помощь конкретным детям, и если мне нужно лететь в Астану, а мой билет туда-обратно стоит сутки реанимации ребёнка в какой-то зарубежной больнице, а эти сутки для него жизненно важны, он может не выжить, если этих денег не хватит, – я не полечу в Астану. Ну что от того, что я посижу в зале, выйду на эту трибуну и в очередной раз я скажу: "люди, давайте будем вместе"? То есть вопрос не в том, что мы игнорируем уполномоченного и специально не появляемся на этих мероприятиях. Вопрос в том, что мы экономически себе позволить этого не можем.

А потом, если это совещание, допустим, в Министерстве здравоохранения по детской онкологии и онкогематологии, ДЦП, трансплантации органов, где принимаются конкретные решения, вырабатываются конкретные пути, шаги, и мы знаем, уже видели и уже верим в то, что это приведёт к сохранению жизни и здоровья наших детей, наладит систему внутри Казахстана, – вот туда я полечу. Если это будет встреча с человеком, который себя уже зарекомендовал, и я знаю, что мне нужно донести информацию и переговорить, и встретиться с его сотрудниками, чтобы объяснить, как нужно что-то поменять в системе, для того чтобы она заработала, и была польза государству, я полечу.

Помимо этого, есть круг людей, которые по каким-то причинам стараются противопоставить нас уполномоченному по правам ребёнка. Они хотят представить всё так, будто мы хотим (мы – это кто-то из нас, НПО, в частности я) занять кресло уполномоченного, что мы хотим какие-то звания и регалии, ещё что-то. Вы видели, сегодня были люди на встрече с министром, они работают по 25 лет и больше, мы работаем 12, Дома мамы работают пять лет. Асия Ахтанова работает 26 лет, сейчас Асия Хайруллина приедет – 20 лет, и если бы мы хотели, мы бы, наверное, кресло уже получили, если не на республиканском, то на городском уровне какие-то должности себе уже отхватили.

– Аружан, никого не хочу противопоставлять, но уже много раз звучали предложения о том, что именно вам надо занять кресло детского омбудсмена, что вы сами думаете по этому поводу?

– Если бы у меня была цель, я бы сказала людям открыто: давайте я пойду в депутаты и там буду защищать права людей. Если бы у меня была эта цель, я уверена, люди бы меня поддержали – не все, но поддержали бы. Но у меня нет этой цели. Я гражданин. Я человек. У меня есть свои права, у меня есть любимое дело – это телевидение, я делаю кучу детских программ, всяких разных других передач. Это творчество, оно мне нравится, это часть моей жизни, от которой я не хочу отказываться.

У меня есть фонд, моё гражданское право – помогать людям так, как я могу. Я это реализую через нашу организацию, ещё у нас есть учредители, есть попечители, есть партнёры, и мы вместе делаем дело. Мне не нужно разрешение, для того чтобы это делать, нам вообще не требуется чьё-то одобрение. Для этого нам не требуется приказ, постановление, должность, погоны, кресло. Нам это нужно, чтобы делать нашу жизнь хоть чуточку лучше. Я на своём месте.

При этом у государства, у власти должны быть люди среди народа, адекватные, через которых с народом можно вести диалог. Мы этого не хотели, но мы на сегодняшний день эту функцию всё-таки выполняем, мы – как НПО. Вопрос к власти: взаимодействуют ли они с нами. И вопрос об уполномоченном – он именно об этом.

То есть я категорически ещё раз заявляю – к нам уже приезжали всякие люди из Астаны, и мы говорили это гласно и негласно, публично, на пресс-конференции: даже если такая просьба поступит – занять должность уполномоченного по правам ребёнка, я откажусь. Плюс ко всему мне её ещё никто не предлагал.

Более того, у нас институт уполномоченного по правам ребёнка неправильно прописан: на наш взгляд, это общественная должность с огромным объёмом работы. Депутат, который получает на самом деле большую зарплату, у которого есть разные государственные льготы и так далее, и пожизненная пенсия очень неплохая, может себе позволить занимать эту должность, хотя загруженность депутата подразумевает полную занятость. Но мы самозанятые люди. Я бизнесмен, я создаю рабочие места, плачу налоги, я кормлю себя не за счёт общественной работы, я живу за счёт своего бизнеса. Я не могу всё бросить и пойти на должность, потому что у меня есть дети и родители, у меня есть брат с ограниченными возможностями, и мне нужно им помогать. Я не могу работать бесплатно, потому что наша семья не является семьёй, где один член семьи может не работать.

Почему так прописан институт уполномоченного, что занимает эту должность только тот человек, который может себе позволить работать бесплатно? Вот институт по правам человека прописан по-другому: там люди получают зарплату, там чётко прописана структура, команда УПЧ, работа его представителей в регионах.

– То есть вы не готовы бесплатно занимать это кресло?

– Я категорически не готова занимать это кресло, это раз. Я знаю кандидатуры других людей, которые могут намного лучше справиться с этой работой, чем я, и поддержаны даже другими НПО. Но я могу высказать свое мнение: люди, не имеющие такой финансовой подушки, которая дала бы им возможность работать бесплатно, не пойдут работать на эту должность УПР чисто из экономических соображений. Они не выживут.

У уполномоченного должен быть аппарат. Вот у нас есть команда, и каждый человек там выполняет определённую работу и за это получает зарплату, а вот в этом институте УПР это всё не прописано. Как это? Почему это? Кто разрабатывал закон об уполномоченном по правам ребёнка? Это было сделано специально, чтобы большая часть людей не могла себе позволить даже претендовать на эту должность?

– А как бы вы в целом оценили работу Загипы Яхяновны?

– Я не буду обсуждать её работу. Могу, опять же, сказать свое мнение об УПР вообще, как об институте. Если бы этот уполномоченный по правам ребёнка был в структуре института уполномоченного по правам человека, то это, наверно, было бы более правильно, на наш взгляд. Либо если бы Комитет по охране прав детей вывели из МОН и сделали его межведомственном комитетом. У нас есть Комитет по охране прав детей, у нас есть уполномоченный по правам ребёнка, у нас есть уполномоченный по правам человека, а ребёнок тоже человек, и уполномоченный по правам человека занимается и проблемами детей тоже. Если сделать это как межведомственной орган, и пусть ответственный как угодно называется – будет он называться председателем комитета, уполномоченным по правам ребёнка, но это будет системно и реально функционирующая структура – то, наверное, будет больше пользы.

– Ситуация с мальчиком из ЮКО. Какие уроки мы извлекли из неё, что она продемонстрировала?

– Эта ситуация продемонстрировала в очередной раз следующее: когда происходят такие вопиющие случаи с детьми, органы образования на местах, которые подчиняются местным властям, ведут себя стандартно. Их первая мантра: ребёнок врёт, ничего не было, – потом, как обычно, всплывает некая экспертиза, на которую они ссылаются.

В случае наших детей из первого детского дома Алматы вообще непонятно, как они проводили экспертизу, потому что ребёнок на тот момент уже был в семье, и с ним никто не проводил никакую экспертизу. Но тем не менее сотрудники управления образования вышли вместе с представителями детского дома и сказали: "Мы провели экспертизу". Мы у них спрашиваем: "Себе сделали или кому? Каким образом?" Дальше идут попытки замурыжить и не дать хода уголовному расследованию, и это стандартная ситуация. Это вопрос уже к власти: как она собирается с этим бороться. То есть управления образования не заинтересованы в том, чтобы преступления против детей были расследованы полностью и в соответствии с законом. Повторюсь: так было в ситуации с детскими домами в Семее, в Алматы. Так же было и в ситуации в ЮКО.

Что должна была сделать директор школы, независимо от фамилии, которую она носит? Пришла бабушка, она ей рассказывает страшные вещи, она говорит о том, что ребёнка насилуют. Что должен сделать любой гражданин Казахстана – любой директор, начальник, чиновник любого уровня, неважно. Граждане нашей страны, по закону, обязаны сообщить о совершившемся, пусть предположительно, преступлении в полицию. Она должна была позвонить в полицию, вызвать тут же представителей ДВД или РУВД и передать бабушку с ребёнком правоохранительным органам. Потому что она не имеет права ни проводить никакие психологические беседы с ребёнком, ни проводить никакие следственные действия, ни вызывать на беседу всех этих потенциальных насильников. Речь идёт не о том, что они учебники у него забрали, плюнули в него резинкой, побили за школой. Речь идёт об уголовно наказуемом преступлении. Это повсеместно нарушается. Все пытаются решить своими силами как какие-то внутренние свои проблемы, а не идти предусмотренным для этого законом путем.

Если бы директор поступила по закону... А если у неё ещё действительно одна фамилия с руководителем ДВД, она бы ещё позвонила и сказала: родственник, у меня ребёнка обижают, возьми, пожалуйста, под свой контроль, это ведь ребёнок. Тогда вообще было бы всё по-другому: они были бы героями, они были бы людьми, которые защитили ребёнка, разобрались в ситуации, как положено по закону.

Проведённая тогда честная и своевременная экспертиза сняла бы не только неясные вопросы, но и напряжение в обществе, которое всё больше и больше не доверяет власти. Ещё и депутат мог выехать в эту школу. Он же уважаемый человек, приехал бы, сказал: я депутат, так-то рос, вырос человеком, и вы тоже можете, дети, так же. То есть всё было бы по-другому, если бы каждый сделал всё по закону, если бы сразу они это заявление приняли, начали бы расследовать, не дошло бы до этого обращения к народу. А потом получилось ещё хуже: ребёнка сняли с поезда полицейские, то есть потом началось такое… Для нас эта ситуация – такой шок, и мы понимаем, что в регионах ситуация намного сложнее и хуже.

– У нас часто не принимают во внимание именно независимые какие-то экспертизы?

– Заявление о том, что экспертиза незаконная была бы, если бы родители провели её здесь, в любом судмедэкспертцентре – это тоже не соответствует законодательству. Каждый гражданин может провести экспертизу где угодно, если он не согласен с выводами официальных органов. Это наше законное право, и нельзя называть это незаконным.

Примет суд и следствие во внимание экспертизу или нет, это вопрос к следствию и суду, но это отнюдь не вопрос к родителям пострадавшего. Но это альтернативное мнение. Если человек считает, что он прав, и он хочет это доказать это, для него независимая экспертиза – это единственный путь.

– Как вы работаете с чиновниками, когда нужна реальная помощь, сколько усилий нужно приложить, чтобы был какой-то результат, и с какими именно госорганами сложнее всего работается?

– Так получается, что помимо основных наших проектов "Подари детям жизнь", "Казахстан без сирот", "Аутизм победим" мы периодически сталкиваемся с ситуациями, где нарушаются права детей, и к нам поступают обращения. С Министерством здравоохранения на сегодняшний день у нас идёт очень плодотворная работа, с момента прихода Елжана Амантаевича Биртанова мы видим, что там идут реальные изменения, и мы включены в несколько рабочих групп по дорожным картам, таким как онкология, ДЦП, орфанные заболевания и другие.

Также мы, как и ряд НПО, входим в комиссию при Министерстве здравоохранения Республики Казахстан по направлению граждан на лечение за рубеж. Раньше у нас были постоянные жалобы на нарушение этих прав не только детей, но и взрослых, что люди не получают квоту на лечение за рубеж. Она вроде им положена, а время идёт, сроки нарушаются, решения не принимаются, и так далее. Сейчас эта работа практически налажена, и за это я хочу сказать спасибо и лично Елжану Амантаевичу, и Актаевой Ляззат, которая является вице-министром, потому что поначалу мы писали большие аналитические отчёты, как мы начали работать в составе этой комиссии, у нас появилась информация, доступ к тем процессам, алгоритмам, которые происходят внутри.

Мы не выносим эту работу в СМИ и соцсети, спокойно помогаем государству отладить процессы и соблюдение прав граждан. То, что касается программы "Аутизм победим" – здесь у нас автономный проект, мы пока не обращаемся к государству за помощью, потому что проблема аутизма очень большая, но у нас реально нет пока таких инструментов, которые мы могли бы попросить или предложить для внедрения. Мы занимаемся социализацией детей, у нас центр, это большая работа, это, безусловно, помощь государству, но мы не просим ни денег, ни законов, ничего. Кстати, этим эффективно занимаются наши коллеги – другие НПО.

То, что касается "Казахстана без сирот", – этот проект работает вот уже 12 лет. Здесь, конечно, мы испытываем проблемы. Вот на днях прошла встреча с министром, у нас появилась надежда на то, что что-то пойдёт в положительную сторону. Но всё равно в этом Комитете по защите прав детей с 2013 года и до сих пор сидят люди, по поводу которых мы имеем очень чёткое отрицательное мнение. И, кстати, именно они пишут законы, которые выносятся в Парламент. Об этом мы писали и в Правительство Республики Казахстан, и министру образования, причём не одному, но, к сожалению, эти люди до сих пор там сидят. А наше глубокое убеждение: там должны работать патриоты и люди, которые как минимум настроены на то, чтобы исполнять те задачи, которые ставит народ и Президент перед обществом.

Что касается обращений граждан по поводу нарушения прав детей. Мы сотрудничаем с правоохранительными органами, с прокуратурой, с органами исполнительной власти. Как сотрудничаем? Мы пишем обращения, если там нарушаются права, если не предпринимаются меры, и требуется прокурорский надзор, если есть проблема в коммуникации – граждан не слышат в органах управления, образования, здравоохранения, соцзащиты и так далее, на местах. Мы уже обращаемся к акимам, от имени граждан пишем туда обращения, вплоть до того, что мы помогаем людям, которым уже требуется решение их проблем в суде, то есть уже ситуация дошла до того, что они нигде не смогли свои права защитить. У нас есть юристы-волонтёры, которые помогают гражданам, мы граждан консультируем и помогаем в регионах правильно писать эти исковые заявления или обращения, доходим до Верховного суда, когда нам приходится обращаться в Генеральную прокуратуру, и мы уже вынуждены обращаться к обществу за поддержкой через средства массовой информации или социальные сети. Но это редко, то есть большая часть той работы, которая проводится, просто скрыта ото всех. То, что в итоге выходит на общественный резонанс, это единичные случаи. Это как верхушка айсберга, и под ним огромная, большая работа, которая проводится негласно, мы это делаем ежедневно по многим и многим ситуациям.

– Как вы думаете, почему госорганы начинают реагировать только после того, как в соцсетях резонанс начинается, как с мальчиком из ЮКО, девочкой с иголками?

– Это всё связано с тотальной безответственностью. Сидит некий чиновник в своём регионе. Пришёл к нему гражданин, у гражданина есть права, он за реализацией этих прав приходит в тот или иной госорган. Это может быть полиция, это может быть акимат, соцзащита, образование, здравоохранение, – что угодно. Если эти права не реализуются, человек, может быть, чего-то добьётся, если он пойдёт на республиканский уровень за защитой своих прав, за получением положенных ему тех или иных государственных услуг, и так далее. Но есть те люди, которые на местах проигнорировали обращения этих граждан, их судьбу, потому что зачастую в тех обращениях, с которыми работает наш фонд, речь идёт о жизни и смерти, о судьбе конкретного человека, о том, как она сложится. И это не просто недополучение тысячи тенге в месяц надбавки к какой-нибудь льготе.

Люди, которые в регионах сидят на местах, не несут наказание за бездействие. Каждая безответственность порождает следующую, ещё большую безответственность не только этого чиновника, но и других. Поэтому здесь нужна конкретная вертикаль власти, которая подразумевает и достойное исполнение своих должностных обязанностей со стороны каждого работника, будь это госслужащие в данном случае, и ответственность за то, что он эту работу делает плохо. И вот если бы это работало! В детском учреждении в Семее, когда было доказано насилие над многими детьми, был выявлен этот насильник, он получил 20 лет лишения свободы, но не получили наказания те люди, которые работали в этом учреждении, администрация и руководство, управление образования, которые в то время покрывали эти преступления. Они же не поддержали детей, они же не защитили их!

В каждой ситуации мы видим, что говорят одно и то же: экспертиза не подтвердила, ничего не было, дети врут. Потом следствие доказывает обратное, а ответственность никто не несёт. Тогда, получается, следующий детский дом и следующее управление образования будут вести себя точно так же, потому что им за это ничего не будет.

– Как реально сегодня обстоят дела с детскими домами? Вы уже много лет ведёте сайт "Усыновите.кз", но на нём довольно скудная информация. Почему органы опеки неохотно делятся данными?

– Потому что они саботируют меморандум, заключённый нашим фондом с МОН. Сегодня мы обратились к министру с просьбой реанимировать работу по меморандуму, который заключён у нас с Министерством образования в 2012 году.

Для того чтобы органы образования, при которых функционируют органы опеки на местах, давали нам производную информацию о детях, и мы могли бы выкладывать на сайт не конфиденциальную – производную информацию по всем детям, право которых – жить и воспитываться в семье, а не в детском учреждении.

– А в целом как много преград стоит перед усыновителями?

– Первая проблема в том, что даже если граждане собрали документы, найти в этом банке данных ребёнка очень сложно. Там целый спектр вопросов – это вообще тема отдельного интервью. Мы просто констатируем факт, что та база данных, которая на сегодняшний день существует и должна помогать усыновителям, своих функций по большей части не выполняет.

Потом начинаются вопросы по поводу того, что дети находятся в семье. У нас очень много вопросов по правовому полю. Допустим, ребёнка взяли под опеку, чтобы быстрее забрать из детского дома, а потом подают в суд на усыновление. И здесь вопрос к судам: они почему-то требуют найти биологическую мать, которая уже три раза написала отказ, привезти её, чтобы она отказалась при судье. И это вопрос к Верховному суду.

Сейчас мы пишем письмо в Верховный суд, там будут изложены все наши просьбы о том, чтобы было чётко разъяснена позиция по таким решениям, потому что каждый раз приходится просто бороться. Это очень судьбоносные вещи для каждого отдельного ребёнка.

– В прошлом году была история с вашим противостоянием движению "Немолчи.кз". В чём, на ваш взгляд, истинные причины и чем закончилась эта история, нашли в итоге консенсус?

– Против нас была организована информационная кампания. Это приобрело большой резонанс. Здесь стоял вопрос: почему против нас? Потому что замять дело не удалось. Всё пошло по закону. Следствие длилось более девяти месяцев, суд длился больше трёх месяцев. А каждый человек, который подвергся насилию, имеет право на конфиденциальность. Никто не имеет права разглашать имён, фамилий – даже подозреваемого, не говоря о жертвах. И право того человека, который осуждён по этому делу, было нарушено – не нами, оно было нарушено теми якобы защитниками, которые, прикрываясь защитой его, на самом деле осуществляли защиту директора детского дома и системы, которая построена на коррупции и хищении денег, направляемых на содержание детей.

Получается, мы просто стояли рядом с пострадавшими детьми (у нас по каждой ситуации есть письма-просьбы о помощи), а полиция и прокуратура и суд довели до конца это дело. Несмотря на такое сопротивление, несмотря на то, что нам пришлось пережить с этой информационной кампанией, директор детского дома сейчас отбывает наказание, связанное с лишением свободы.

Дело шло больше года. Она осуждена за то, что, во-первых, допустила насилие над детьми. Она знала о том, что это делают с детьми в детском доме, и плюс ко всему после прокурорских проверок (год мы добивались их проведения) были доказаны факты хищения и коррупции. И с ней осуждена сотрудница управления образования. То есть они не хотели, чтобы мы довели дело до конца, потому что сейчас создан прецедент – виновные понесли ответственность за преступления.

Та информационная кампания была, по нашему глубокому убеждению, вовсе не в защиту насильника, а в защиту системы, потому что сейчас, вновь повторю, есть прецедент, и теперь все дела должны пойти по этому принципу. Честно говоря, нам это всё очень неприятно, но мы не можем выставить впереди себя детей – жертв насилия, их приёмных или кровных родителей. Я не могу сейчас поставить маму перед журналистами, перед народом: вот этот мальчик, вот это мама, рассказывайте всё, чтобы все плакали, а нас никто не ругал. Мы не можем так сделать, потому что ребёнок имеет право на защиту, ему всю жизнь жить, его бабушку показали по всем телеканалам. Она не может сейчас жить с ребёнком, потому что, если она с ним за руку по улице пройдёт, все будут тыкать: "А, это вот этого мальчика изнасиловали", – понимаете? Поэтому мы будем стоять впереди них: Дома мамы, Улагатты Жануя, наши ребята, – стоять под дерьмом, которым нас сейчас будут поливать, и мы знаем, что они будут нас оговаривать и распространять клевету, потому что там есть интересы, из-за которых хотели это дело замять, его не хотели расследовать.

А здесь возникает вопрос: почему мы вообще должны это терпеть? Что на детей, родителей, на нас – клевещут, обвиняют в торговле детьми, даже в продаже их на органы, в корыстных интересах, в каких-то мировых заговорах на сиротах, в присвоении каких-то земель и зданий детдомов? Более того, в том, что мы, НПО, так боремся за гранты! Ещё раз повторю: наш конкретно фонд ни на какие гранты никогда не подавал, и не получал их. Не международные, ни государственные. Это наша принципиальная позиция: неправительственная организация не должна существовать на правительственные деньги – это раз! – и Казахстан – не та страна, чтобы мы не могли решить свои проблемы без участия международных, иностранных денег – это два! У нас всё-таки дети не голодают, как в некоторых странах, и не умирают от эпидемий.

Марианна Гурина, кстати, защитила свои права в суде. У меня просто времени нет подавать эти иски. Но сегодня вопрос к властям: если по заявлению гражданина К. о клевете были предприняты меры по закрытию некоторых СМИ и выемке компьютеров, телефонов и заведению уголовных дел, то почему, когда мы писали в Генеральную прокуратуру в феврале 2017 года письмо о защите наших детей – жертв насилия от клеветы, их приёмных семей и нас – НПО, всех, кто им помогал, – почему нас никто не защитил? Год шло следствие, дело закрыли, но никто не ответил за то, что нарушены права детей и наши права! Наши права на защиту от клеветы! А сейчас – когда речь идёт о ребёнке из ЮКО – история повторяется снова!

Как сказала Загипа Яхяновна: "Я всё перенесу, я готова". Я не хочу такие красивые вещи говорить, но мы знали, что это будет, и мы сейчас это всё переносим. И в следующий раз, когда будет ещё один такой ребёнок, нам всё равно придётся это пережить, потому что иначе мы должны сказать: "Мы больше не будет детям помогать, идите к кому-нибудь другому. Почему я должна всё время слышать про себя эти грязные вещи, почему меня всё время должны поливать ложью, почему я должна за вас стоять перед этой системой?" Я это делаю не за них, а потому что у меня растут дети, у нас у всех есть дети, им жить в этой стране. Завтра такое может произойти с любым человеком, с близким, с сыном, дочерью, внуком – с кем угодно, если мы сегодня не будем как гражданское общество выстраивать правовые взаимоотношения между нами и каждым отдельным органом власти на местах и на республиканском уровне.