Кровавая ёлочка за колючей проволочкой
Эту трагикомическую новогоднюю историю рассказал мне как-то некий перековавшийся рецидивист, с которым свела меня профессия на замысловатых житейских тропах. Стиль и лексикон рассказчика по возможности сохранены.
Не ходите на стрельбища
Этого лоха авторитеты сразу отрекомендовали: "У него сдвиг по фазе. Не надо его трогать. Он будет упираться как бык-рогомёт и ждать вестей от своей цыпочки. А через пару годов тут и кони двинет…"
Но вообще все его жалели. И было за что. Длинный, худой, бациллистый, с вечно какой-то полузадумчивой-полудебильной улыбкой на синеватых губах, он был всё время, как обкуренный. Ничего и никого вокруг не видел. Такой тихий, такой незаметный. И оживал только тогда, когда приходило письмишко от его подружки… Посылку от неё он сразу отдавал общаку, себе не оставляя ни крошки. Зато постоянно мусолил весточку от своей крали. Будто карамельку какую.
Зековские "психологи" уверенно толковали: "Бросит его евойная маруха. Как выпить дать. И вся его мука будет пустой".
Про его историю всё выведал у зама по режиму и рассказал народу шнырь Петюня.
Оказывается, доходяга был офицером в пехоте, старлеем, что ли. Недавно женился. Бабёшку свою любил как бешеный. Ну, она, конечно, того стоила. Петюня видел у старлея карточку его зазнобы. Там так-а-а-а-я витрина. И всё вообще на месте.
Она его вроде тоже обожала. И вот, значит, возвращается наш старлей со стрельбищ, приходит в хату и видит, что его любовь в изорванном халате и без нижней амуниции рыдает на перебуёренной семейной койке. Где они, значит, проводили свои ночи любви и страсти.
- Что такое, почему это?! – кричит наш бедолага – и хвать за табельную волыну.
А она рыдает и говорит: командир, мол, твой, полковник Клюшкин, дорогой мой Теодор (такое имя дали шалые предки бедному старлею), меня снасильничал. А тебе, сказал, за это будет внеочередное звание и квартира.
Шесть пуль из хулиганских побуждений
Тут, конечно, старлей вмазал стакан водки от горя и для храбрости, пошёл в кабинет до своего начальства, достал пистоль и всадил в полковника-пакостника шесть пулек. После чего сдался в плен караулу.
Ему светило года три: ну знаете, на почве ревности, в состоянии аффекта и прочая мура… Но он же благородный, он же офицер. Он же не может марать своей офицерской чести и чести своей супруги. И заладил, как попка, и на следствии, и в суде: убил, мол, дорогого начальника и командира из хулиганских побуждений и личной неприязни на почве алкогольного опьянения.
Ну ему и вкатили эти самые побуждения. Да ещё в нетрезвом состоянии, да с особым цинизмом и особой жестокостью… И отоварили 15 лет. Хорошо ещё до вышака не дотащили.
Его подружка была, конечно, очень тронута таким его благородством и сильно старалась облегчить его участь. Это мы замечали по "дачкам", которые она ему слала. И которые мы жрали всей камерой. И всё грозилась самолично приехать в наши места и добиться у лагерного начальства личной свиданки с милым. А добиться можно было: и "кум" наш и "зампоро" до ихней сестры очень охочие были. И кабинетик специальный у них для этих целей был оборудован. Вначале, значит, сами лично проверят нравственный облик претендентки, а потом уже допускают до свиданки с кем надо.
И писем не жди
И вдруг как отрубило всё сразу: и письма, и передачки нашему Теодору. Даже "кум" сильно огорчился на этой почве. Только он губы раскатал на новую бабёшку, а она – в кусты. "Ох и подлые эти бабы", – ругался кум.
А уж как Теодор убивался – спасу нет. И есть перестал, и спать перестал, и даже на промзоне упираться как прежде прекратил: а ведь так мечтал по УДО откинуться за хорошее поведение.
И что главное, шмара эта его такой стервой оказалась. Нет чтобы прямо мужику отписать: так, мол, и так, нашла себе нового хахаля, прости и всё такое… Так нет же. Он её бомбит письмами, каждый день сочиняет… А всё порожняк. Нет ответа.
Шнырь Петюня даже предложил мне как человеку с образованием (у меня ксива была за кооперативный техникум) накатать письмишко Теодору – вроде как от его бабы. Ну, как бы Теодор – интеллигент, и я тоже. И мне его внутренняя сущность понятнее, чем другим. Петюня даже стянул у горемыки одну писульку от его Елены. Для образца, значит.
Я, конечно, сочинил. Мне-то что. Так, мол, и так, сломала конечность, и писать пока не представляется возможным. Поэтому диктую подружке. А вообще всё нормально, но имеются всякие нюансы: я ещё молода, а тебе сидеть долго, и ты должен понять и простить. Но любить и помнить тебя я буду до гробовой доски. В общем, душевно получилось.
Бухгалтерша администрации перебелила мою эпистоль женским почерком. За шоколадку. И передали её Теодору: вот, мол, притаранил твой сослуживец, прибывший в наши края в командировку.
И лох этот поверил. И будто немного ожил. Но не надолго. Как-то он догадался, что ему фуфло толкнули…
Заначки под Новый год
А тут как раз дело к Новому году шло. Ну, это вообще-то единственный праздник, который отмечают все зэки. Хоть даже под него и амнистий не бывает.
Все мы готовились к этому дню. И администрация тоже. Мы, значит, заначивали кто что мог. Конфеты-подушечки из магазинной отоварки. Чай грузинский на чифир, хлеб. Кто мог, добывал с воли бухалово, ширево, план.
А кум и его черти запирали в ШИЗо всю "отрицаловку", всех "законников" и вообще бузотёров, притормаживали передачки, усиливали предпраздничный шмон.
Конечно, тут тебе не здесь. Ни тебе ёлки, ни Хрыча Мороза, ни дурочки Снегурочки. Ни подарочков. Разве что какая-нибудь неожиданная пакость со стороны вертухаев да кумовьёв. Но всё равно зэк ждет Нового года, как Господа Бога.
Сядем вместе в бараке, заначенного хлебушка пожуем, чифирка похлебаем, а кто и водяры накатит, поговорим, помечтаем… О том, что, может быть, следующий Новый год будем встречать на воле: вдруг какая неожиданная амнистия выйдет. Порадуемся, что вот, разменяли новую пятерку. Или десятку. И уже хоть на чуть-чуть, но меньше тянуть…
Повспоминаем близких, любимых, дорогих. У кого они есть, конечно.
И все как-то забыли про Теодора и его страдания. И вдруг – трах-тара-рах!
Кума с консенсусом
Нас всех досрочно разгоняют по баракам и приставляют к дверям вертухаев. Оказывается, наш старлей Теодор умочил штуку. Захватил каким-то образом в заложницы жену кума, которая, одурев от телевизионных передач про демократию и гласность, вдруг решила с бодуна провести воспитательное мероприятие среди контингента. И пришла в зону, чтобы самолично поздравить вверенных её старому носорогу зэков и узнать, не нарушают ли вертухаи наших неотъемлемых человеческих прав.
И вот Теодор заперся с этой ошалевшей биксой в Ленинской комнате и, прислонив к её кадыку неизвестно где раздобытую им опасную бритву, стал через закрытую дверь выставлять свои условия куму.
Видать, сдвинулся совсем. Потребовал он в Ленинскую комнату ёлку и набор игрушек к ней, а также накрыть ему праздничный стол да с шампанским. И, конечно, немедленно выписать сюда к нему его дорогую и незабвенную Елену. Он, дескать, желает встретить с нею Новый год и поинтересоваться у этой стервы: а чего это она ему не пишет.
Как будто это и так неясно.
Конечно, в старые добрые времена вертухаи расстреляли бы этого дурака прямо через дверь. Да вместе с заложницей. Потом поменяли бы столярку, заштукатурили стены и сказали бы всем, что так и было. А у кума отняли бы красную партийную корочку и выгнали с работы за утерю бдительности.
Но тут же как раз самый разгар был, когда "Мишка Горбатый" про демократию мёл, про консенсус и менталитет. И потом, не рядовая всё ж баба впросак попала.
Начали тут Теодора уговаривать то по-хорошему, то по-плохому. А ему плевать: безотлагательно предоставить всё в соответствии с заявой, и никаких консенсусов!
Черти вокруг ёлки
До нас, конечно, сведения доходили через десятые руки. Вроде поставили Теодорику ёлочку, дали игрушек, накрыли поляну. Он, бедолага, даже икры чёрной потребовал и армянского коньяку. Всё предоставили.
Ну, а пока, значит, в ожидании сведений о своей Елене Теодор будто бы потребовал, чтобы парочка-троечка кумовских чертей вокруг ёлки хороводилась, пела "В лесу родилась ёлочка" да читала стишки про Деда Мороза и дедушку Ленина. А он, значит, выдавал им наградные: ёлочные игрушки и щелбаны. Одной рукой. А другой так и держал бритву у горла мадам Кумы.
Конечно, он сдуру подписался на такое дело. И ему так и так был бы каюк. Его бы всё равно пристрелили. Но добила его всё-таки эта сучка. Из-за которой он готов был 15 лет париться на нарах.
Менты, говорят, разыскали её быстро. Замужем за полковником. Не тем, конечно, которого Теодор грохнул. А за другим, который пришёл на место замоченного. Теодорова бикса отбила нового полковника от его полковничихи. Тут и подумай, а надо ли было Теодору вообще стрелять в предыдущего полковника? Может лучше было получить наградные: квартиру да досрочную звёздочку. Но эта любовь творит с человеком всяческие пертурбации.
Быть или не быть?
В общем в Ленинскую комнату менты-спецназовцы быстро кинули параллельный телефон, и Теодор получил возможность поговорить со своей дамой сердца по прямому проводу. Говорят, она ему сказала, что считает невозможным даже разговаривать с человеком, попавшим в тюрьму за убийство из хулиганских побуждений и не ставшим на путь исправления. Что она проклинает тот день и час, когда связала свою несчастную судьбу со злодеем, способным взять в заложники женщину. И что он для неё не существует.
И Теодор перестал существовать. Для неё. Для кума. Для его жены. И для озлобленных вертухаев, грозившихся засунуть ёлку, вокруг которой Теодор заставил их плясать, ему в… В общем, знаете куда.
Но этот несчастный недоумок кинул их всех. Он, угрожая бритвой, трахнул кумовскую жену. Которая, как мы думаем, дала бы ему и без бритвы. А потом перерезал себе горло. От уха до уха.
Кровищи было – жуть. Мне с Петюней пришлось драить потом Ленинскую комнату. Еле отмыли и отскоблили. А гипсовый бюст хрыча Ильича в Ленинской комнате пришлось поменять. Теодор вырезал бритвой прямо у него на лысине: "Нет в жизни счастья!". И еще приписал бранное слово, чего вообще-то никто не ожидал от этого тихого и затюканного интеллигента. Наверное, тут свою негативную роль сыграл армянский коньяк, который Теодор выдолбил весь, прямо из горла, и зажевал икрой.