Восемь выставок за прошедший сезон провела алматинская «Арт-галерея». Среди поддержанных ею художников – Валтер Никкарев, Сакен Бектияров, Александр Болюх, Малик Кайдаров, Сарсенбай Алиев, молодые гобеленщики. Организаторы Аскар Айдаров и Семён Хан пытаются приучить алматинскую публику покупать на вернисажах картины – от самого высокого класса, изысканных и пафосных, до салонных этюдов. Апрельский вернисаж был посвящен художнику из Израиля Юрию ФУНКОРИНЕО.

Продаваться с молотка

Наш человек из-за рубежа – это всегда интересно. «Как вы попали на эту выставку, живя в Израиле?» – естественно было поинтересоваться у Юрия Францисковича.

– В прошлом году вышла книга Баян Барманкуловой по заказу Ассамблеи народа Казахстана, где была опубликована пара моих работ, – рассказывает художник. – Устроители ориентируются на течения, близкие к реализму, вот и пригласили меня. Я специально для этой выставки сделал работы, ведь написанное всегда расходится. В основном на подарки, кто-то из друзей покупает.

– А я только хотела порадоваться, что в Израиле хороший арт-рынок, если работы расходятся.

– Нет, в Израиле свой подход, определенная конъюнктура, а я не хотел бы изменять своему стилю, моему отношению к пейзажу. Это основной жанр, в котором я работаю. Сначала сдерживало, что «Арт-галерея», оказывается, ресторан, но ребята делают нужное дело, стимулируют художников. Многие не имеют возможности выставляться, а ведь это всегда поднимает тонус, появляется желание работать.

– На первых выставках продажа была более живая. Пока у нас аукционы, в том числе и в музее Кастеева, ощутимых результатов не дают.

– Но для Алматы это просто необходимо. Все-таки республика большая, художников много и потенциал у них серьезный. Поэтому надо создавать солидный центр. Пусть он будет мобильным, выезжает в другие города, в Астану.

– Центр продаж и аукционов?

– Да. Накоплено в искусстве много, а люди, имеющие средства, не имеют информации, не знают куда обратиться. Сами же они не очень в этом деле разбираются.

– И не знают, кому доверять? Нужна хорошая репутация, хорошие эксперты…

– …А пока хорошие работы уходят за границу за бесценок. И Казахстан может лишиться большого временного пласта в искусстве, сейчас работы еще есть в запасниках у художников. Работы разных направлений, но каждое, я считаю, правомочно, если в этом есть душа.

– Когда вы говорите о потенциале наших художников, это взгляд на нашу школу извне или вы не расставались с ней, живя за границей?

– Жизнь за границей дала мне возможность сравнивать. А вообще с этим багажом, с этой школой я уезжал отсюда и не собираюсь ее менять. У нас хорошая подготовка была и в высшем Ленинградском училище имени Мухиной, да и здесь, когда я учился, были великолепные преподаватели. Рисунок, например, преподавал Александр Пак, он пришел из Мухинки, новаторский рисунок давал. Бортников, Лебедев, Богомолов заложили основы, из которых потом можно развивать все, что угодно. Они дали нам очень много, причем от души, хотя уже брожения были, что эта школа не нужна. Но они заставляли.

– То есть школа реализма дает возможность работать в любом направлении?

– Я считаю, да. Без этого надо быть гением от Бога, чтобы что-то получилось. Все большие художники шли от нее. Потому что это база. Тот же Кандинский – я как-то в Дрездене посмотрел его ретроспективную выставку, – так у него такие реалистические работы были! А потом он сознательно к модерну пришел – через реализм. Тот же Пикассо. Когда у него двадцать рисунков одного быка, когда он начинает с чистого реализма и потом его трансформирует, но все равно бык-то узнаваем. И Дали прошел школу реализма. Интерес к русской реалистической школе на всех ведущих мировых аукционах не случаен.

Язык и этика

– А почему вы уехали в Израиль?

– Это чисто житейские дела. С одной стороны, не было работы. С другой, туда уехала мать с племянниками, она старенькая, ей 89 лет 1 апреля исполнилось. Я поехал с ней. Да и посмотреть хотелось, воспользоваться свободой передвижения.

– Ну и как? Они нашли там, чем заниматься? А вы?

– При любом переезде в чем-то проигрываешь, что-то выигрываешь. По-своему там интересно. Я на пенсии уже, вернее, получаю пособие. Ведь чтобы заработать пенсию, в Израиле надо проработать не менее десяти лет на одном месте. Что в моем возрасте нереально. Поэтому спокойно пишу картины – времени много.

– А как ваша семья?

– Семья моя здесь. Сначала были планы перевезти, но оказалось, что там делать нечего. Да и родственники жены все здесь. И сама она с самого открытия работает в КазНАИ имени Жургенова.

– Римма Леонидовна тоже художник?

– Нет, преподает историю искусств, историю костюма. В свое время костюмом очень серьезно занималась, одевала к праздничным мероприятиям артистов. И дочь окончила академию имени Жургенова, человек творческий, она режиссер экранных искусств. Но в Израиле огромный контингент людей с хорошим образованием, с хорошими задатками не могут себя найти, потому что страна маленькая, спрос тоже. И там без протеже никуда не сунешься.

– А идущая война, Юрий Францискович, не заставляет вернуться?

– Знаете, любая война это – потрясение. Но народ как бы немного привык. Вернее, даже не привык – привыкнуть невозможно. Но не форсируешь свои эмоции страха, принимаешь все, как есть. Там такой регион, который, наверное, никогда не успокоится. К сожалению, все это политика. И даже не межнациональный вопрос, – все завязано на ресурсах. Где-то обязательно должен быть конфликт, он отвлекает людей. Я как раз живу в Кирият-Шмоне, в том городке на севере Израиля, на который более тысячи снарядов упало. Такой небольшой городок, тысяч на двадцать жителей, очень много русскоязычного населения. Я там даже трех алматинцев встретил. И немножко странно бывает смотреть: какие-то определенные города обстреливаются, а в центре жизнь кипит, многие уезжают туда во время войны к родственникам, снимают временно квартиры. Поэтому в центре перенасыщено, а на окраинах мало людей остается. Ну, есть бомбоубежища, все эти атрибуты войны… Когда она идет не один месяц, все не так остро воспринимаешь.

– А знание языка обязательно в Израиле?

– Я перед отъездом язык не изучал, хотя были возможности. Но там в течение пяти лет бесплатно можно пройти так называемый Ульпан – школу разного уровня. Но и ее я не прошел. Первое время было трудновато, а сейчас обиходные слова я знаю, и в принципе уже отпадает необходимость. Куда не пойдешь… в учреждениях государственных обязательно есть волонтер, который помогает в переводе. И много двуязычных работает в социальной сфере. Собственно, и телеканалы русские есть, кабельное телевидение, радио русское вещает на весь Израиль. Так что дискомфорта я не испытываю.

– А волонтеры бесплатно оказывают помощь в переводе?

– Нет, они что-то получают, но это на добровольных началах, многим людям просто нечем заняться, особенно пожилого возраста, они с удовольствием работают, потому что это еще и общение.

– У меня приятельница уехала в Германию, очень активная женщина-редактор лет пятидесяти. Она там тоже в муниципалитете любую работу берет, потому что не привыкла без дела, без общения.

– Многие таким образом заняты. Не сидят дома на диванах у телевизоров.

– Но вот языковая ситуация. Мне педагог из КазНПУ им. Абая сказал, что у них на кафедре русской и мировой литературы ученые советы будут проходить на казахском языке. И, похоже, волонтеров для перевода не будет.

– Я за то, чтобы государственный язык люди знали, это не подлежит сомнению, это данность. Но так быстро невозможно внедрить его для пятидесяти процентов населения, по сути дела, не владеющего языком. Просто надо это сделать умно, а не так чтобы волевыми методами. Надо чтобы школьник научился говорить, и говорил, став взрослым. Нужна не одна пятилетка. После перестройки смотрите что произошло: появилось очень много книг переводной литературы с русского на казахский. Ведь потом все это ушло в макулатуру, сбыта не было. Сейчас со знанием языка получше. Но одним махом решить – не получится. Но этого писать, наверное, не надо.

– Почему не надо? Это надо обсуждать, вы же, Юрий Францискович, видите ситуацию хоть и заезжим гостем, но заинтересованным – у вас здесь семья, друзья. В «Мегаполисе» эта тема постоянно присутствует, потому что мы не должны загонять болезнь вовнутрь. Должен быть обмен мнениями: мы знаем, что пишет казахская пресса по этому поводу, у нас есть переводная рубрика. Сейчас даже появилась газета «Дайджест.KZ». Мы же не должны существовать в параллельных мирах, мы одна страна, одно государство.

– Я прочитал статью Головинского в «АиФ» о праздновании 50-летия Казахского телевидения. И понимаю, что для старых кадров русскоязычных преподавателей и редакторов очень сложно сейчас, поэтому правильно Ауэзов говорит: этика должна соблюдаться. На Западе как? Когда какие-то мероприятия в нашем городке проводятся – все говорят на иврите. Но если собирается состав многонациональный, то обязательно синхронный перевод есть. Какое бы важное или не важное мероприятие, в театрах, на концертах – обязательно перевод есть. А Шаханов в своей статье пишет: неужели русскоязычные не могут выучить пятьдесят-шестьдесят казахских слов? Он же сам свел значение языка на нет. Не такой же язык примитивный? Пятьдесят–шестьдесят слов знает каждый, даже я, не изучая язык.

– На празднование 50-летия Казахского телевидения во время всего вечера только приветствие президента Назарбаева прозвучало на двух языках. И никому из русскоязычных ветеранов слово не дали. Саша Головинский выразил общее возмущение. Мой муж казах, он понимает разговорный язык. Но он тоже был оскорблен за своих друзей, с которыми многие годы проработал на Казахском радио, в «Казахтелефильме». И эти книги по истории телевидения, где нет многих его истинных создателей…

– Недалекие люди таким образом дискредитируют идею государства не только на международном уровне, а вообще в стране. Зачем? Ведь так просто сделать синхронный перевод. Разве это большие затраты? Тем более, такое событие – полвека телевидению. Тут организаторы должны признать свою вину, что это действительно техническая накладка, а там уж кого пригласили – не пригласили, о ком написали – это не касается языка, это уже этика. Но и ее люди, облеченные властью, должны соблюдать.

Художник от слова «хорошо»

– Можно я задам неэтичный вопрос? У вас, Юрий Францискович, такая необычная фамилия, мама, как я поняла, еврейка. А отец? Расскажите историю вашей семьи.

– Какая история? Отца я не знаю. Во время войны мы потерялись. Я родился в сорок первом, в феврале, в Ростове-на-Дону, мать с отцом там жили временно, а вообще семья, бабушка и все родственники жили в Одессе. Во время эвакуации мы были в Казахстане, Узбекистане, а в 1949 году совсем переехали в Алма-Ату. Об отце у меня от мамы отрывочные сведения. Знаю городок в Испании, где он родился. Был он, видимо, приверженцем коммунистических идей, во время гражданской войны в Испании их вывозили пароходами через Одессу. Там они и познакомились с мамой. Я отца никогда не разыскивал. Немногие из моего поколения интересовались своей родословной.

– Так из нас лепили общность советских людей.

– Да, и космополиты мы или интернационалисты, мы же никогда не задумывались вплоть до восьмидесятых годов. Не было нужды, не было конфликтов, все жили, работали. Сейчас империи заинтересованы в дроблении больших государств. Думаю, что этот процесс еще будет углубляться. Не знаю, к чему это приведет, но хорошего не очень-то ждешь. Я не пессимист, то, что происходит в мире и со мной, – принимаю. Ведь какие бы отрицательные последствия у перестройки ни были, они дали свой положительный результат: люди почувствовали, что они не серая масса. Возрождение человека как такового, ощущение себя личностью – это важно. Поэтому сейчас и всплеск в искусстве, много открывается новых имен. Дай бог, чтобы у них был хороший путь. Помогать им конечно надо. Не знаю, возьмет ли государство на себя такую ношу, однажды уже бросив творческую интеллигенцию на произвол рынка? В результате все замкнулись в своем мирке, прекратилось общение, без которого творческому человеку невозможно.

– А жизнь на два дома, на две страны усиливает дефицит общения или вы поддерживаете связи и здесь с нашими художниками, и там – с уехавшими? Вот Миша Раппопорт, говорят, становится успешным художником в Израиле?

– Это мой друг.

– Правда? Он приезжал лет пять назад или больше, мы тогда виделись…

– Он и в прошлом году приезжал сюда, но это была частная поездка. А до этого его Володя Филатов приглашал, галерея «Тенгри Умай», он делал доклад.

– Да, это был международный симпозиум, мастер-классы по современному искусству.

– Миша великолепный живописец. Он прошел очень трудный путь к успеху, хотя уже здесь был состоявшимся, очень талантливым художником. Сейчас, я думаю, он самый покупаемый и самый дорогой художник в Израиле. Он нашел свой стиль, о нем сейчас пишет вся евритоговорящая пресса, освещающая вопросы искусства. Такие люди, как он, редкость – обаятельный, умный, прекрасно говорит. И очень хорошо разбирается в искусстве. Он пишет большие полотна, и все они уходят за границу.

– А как в Израиле осуществляется продажа работ успешного художника?

– Он связан с определенным галеристом, который обеспечивает его мастерской, материалами, рекламирует его и плюс продажа работ под определенный процент. Как менеджер с ним работает. Без этого в Израиле очень сложно. Мы там не часто встречаемся, но перезваниваемся. Люди сейчас много работают. И в нашем городке общения мало. Хотя есть несколько художников профессиональных, есть и самодеятельные, мы образовали клуб «Радуга». Выставляемся, в другие города выезжаем с выставками. Нас поддерживает муниципалитет, выделяет деньги на материалы, на рамы. Так что какое-то движение есть.

– То есть, Юрий Францискович, представление первых лет перестройки и независимости о том, что творческие объединения не нужны, что такого нет на Западе, не совсем верно? Как и то, что искусство там не поддерживается властью, а выживает само по себе?

– Объединения необходимы, особенно начинающим. Потому что объединение – это сила, оно придает уверенности, в нем люди защищены. Как у нас был комбинат «Онер», был художественный фонд, это была материальная база. Сейчас этого нет, но уже опять начинает формироваться в зачаточном состоянии. Развалить легко, создать заново трудно. Я сам удивился, что в Израиле есть такие клубы, как у нас Дворец пионеров был или районные клубы. Они под опекой горадминистрации, их проекты финансируются. Мы в своей «Радуге» расписываем мероприятия на год, и под это выделяются деньги.

– А творческие союзы типа нашего Союза художников или писателей есть?

– Там не союзы отдельные, а единый Центр творческой интеллигенции в Иерусалиме, он не дает льгот, но может пригласить твои работы на выставку. Или ты можешь посещать за полцены музеи, выставки, театры. Это не сравнить с тем, как работал Союз художников и худфонд раньше у нас, когда были такие заказы, шли такие отчисления…

– Вернемся в Израиль. Вы сказали, что Миша Раппопорт стал успешным художником, а внешние приметы этой успешности каковы? Как он живет, есть ли у него свое жилье? Я знаю, когда Римма Симашко уехала, жила с семьей в съемном жилье.

– Миша с женой все это время снимали квартиру в Тель-Авиве, довольно большую сумму платили. Как слышал, он искал квартиру, и недавно купил. И я очень рад, что он осуществил мечту, у него будет свое жилье.

Монстр из-за забора

– А у вас, Юрий Францискович, часто появляется возможность бывать в Алматы?

– Проблема в визе. Было бы двойное гражданство, как в России, упростился бы визовый режим. Хотя в России уже вводится с Израилем безвизовый проезд. К этому идет Украина, Белоруссия. К тому же в Казахстан ездить очень дорого, проще слетать в Америку, в Испанию, в Германию. И звонить ужасно дорого, видимо, связано с коммуникациями, не та оснащенность, что ли?

– Мне кажется, связано с монополиями.

– Вполне возможно. В Израиле монополисты в транспортной системе, а люди автобусами в основном ездят. Если кто-то сумеет открыть свою хевру, как говорится, свое дело, то стоимость проезда сразу понижается – конкуренция. Ну а я, будучи на пенсии, имею право только 72 дня в год быть за границей. Такие законы, и никуда не денешься, все в компьютере – куда и когда улетел-прилетел.

– А почему ограничение?

– Видимо, чтобы деньги не уплывали из страны. Человек получил пособие и с ним уехал, понимаете? В общем-то, они мне платят ни за что.

– А на взгляд человека, приезжающего из-за рубежа, есть какие-то изменения в нашей казахстанской жизни?

– Мне кажется, Люба, идет улучшение. Еще в начале 2000 годов была нервозность, неуверенность в завтрашнем дне, сейчас такое впечатление, что люди обжились, начинают уже строить планы. Стабилизируется жизнь, в смысле чувств, поведения. Город красивый (Алматы – Авт.), люди красивые, нигде нет таких красивых людей. Приезжаешь и просто радуешься. Но то, как город строят сегодня, разрушая старый центр, это очень жаль. Я знал старый город, в нем было больше теплоты. И если бы не хватало пространства – тогда ладно. Но когда столько простора вокруг, зачем лезть в горы?

– Это даже не по-хозяйски – закрывать горы – главную красоту Алматы. Представьте, было постановление: выше проспекта аль-Фараби нельзя многоэтажки, а ниже можно. В Казгуграде высотка-гостиница, по сути, перегородила проспект, а через дорогу лишние два этажа убирали, выравнивая дом до девяти этажей.

– Такое решение я просто оставлю без комментариев. Думаю, никакого единого плана застройки в городе нет. Я работал некоторое время в градостроительном совете, знаю, как строго шло раньше планирование. А сейчас кто во что горазд. Крупные города имеют свой план, историю, развиваются логически. А здесь вся история ушла на нет, город становится без лица. Многие художники – те же Аканаев, Кацев об этом говорят. Когда-то строились новые объекты – театры, цирк, Медеу, – и люди радовались, они вписывались в планировку, в окружающую среду. Тот же АХБК, который вокруг себя организовал целый район. А теперь приезжаю – монстры какие-то вырастают, как грибы.

– Сейчас из-за каждого забора ждешь очередного монстра. Хотя деньги есть, можно же проектировать что-то интересное!

– У меня такое впечатление, что сейчас в архитектуре большой простор и для способных архитекторов, и для доморощенных. Любой сейчас может создать безграмотный проект и его воспроизвести. А по сгоревшему ТЮЗу просто хочется панихиду отслужить, столько с ним связано у каждого из старых алмаатинцев.

– Его и сдавали-то в 1945 году методом народной стройки. Мне Галина Юрьевна Рутковская рассказывала, как весь город выходил на субботники. Но с чувствами старых алмаатинцев у нас мало считаются. А сохранились ваши монументальные работы в Алматы? Где они?

– Персональная самая первая работа после окончания Мухинки – это фреска в вестибюле хореографического училища. Ее хотели убрать, но, считаю, этого делать нельзя, надо реставрировать, все-таки 1978 год, уже тридцать лет прошло. В академии, в Доме ученых две мозаики. А основной объект – дворец культуры АХБК. Мы начинали проект на творческой даче в Сенеже с Владимиром Сергеевичем Твердохлебовым и архитектором Альбиной Петровой. Но вот казус: на своей персональной выставке заслуженный деятель искусств Казахстана Твердохлебов нас, как авторов (и скульптора Александра Татаринова), не упоминает. Так же, как в Доме ученых, где работало очень много людей, он теперь выступает как единичный автор. Вот это плохо. Ладно, меня не включил, но что возмутило, умершего Сашу Татаринова взять и выкинуть. Саша вылепил все скульптуры на фонтане «Знаки зодиака», Володя же не скульптор. И архитектора Кацева не упоминает. Это известный фонтан возле Академии наук, который в народе называют «заседание ученого совета». Есть у меня и другие объекты по Казахстану и по бывшему Союзу, в Красноярске, например.

– А сейчас пишите здесь что-нибудь? Мне понравился на выставке морской пейзаж с фигуркой на причале.

– Для меня садиться за работу нужно серьезно, основательно, найти мотив, компоновать. А здесь занимаюсь в основном семьей, дачей, она под Талгаром. Рядом живут Андриасян Рубен Суренович, Аравин Юрий Петрович.

– Хорошая компания!

– Друзья туда приезжают… Иногда пишу этюд-два в охотку. А море увлекательно, изменчиво, притягательно. Мне всегда хотелось, чтобы были горы и море. Я живу на севере Израиля (это словосочетание, кстати, всегда у моих друзей вызывает смех: север – Израиля), там Средиземное море и очень старые горы, это видно по камням – вся библейская мифология в них, вся древность. В четырех километрах течет Иордан, я на него пешком хожу, ловлю рыбу. Горы невысокие, но даже горнолыжный сезон есть.

– А ощущение дома где у вас?

– Здесь. Здесь я более спокойно себя чувствую, потому что в семье всегда лучше, да и наскучаешься за время отсутствия. А туда приезжаешь, понимая, что это пока необходимость. Планов на будущее я не строю. Жизнь как на вокзале: и там, и тут.