Недавно в Алматы прошёл закрытый показ фильма Ермека Турсунова «Шал», снятый по мотивам повести Эрнеста Хэмингуэя «Старик и море». Автором идеи фильма является Маулен Ашимбаев, депутат мажилиса, который по его словам, несколько лет эту идею вынашивал. На закрытый показ были приглашены представители интеллигенции, пресса, кинематографисты. Почему закрытый? Потому что по правилам крупных международных кинофестивалей право мировой премьеры должно быть за фестивалем, и картина не должна прокатываться раньше этого дня.

Тем не менее о картине заговорили. Одна из таких дискуссий состоялась несколько дней спустя после показа фильма. В разговоре участвовали музыковед, доктор искусствоведения Асия Мухамбетова, политолог, главный редактор журнала «Мысль» Сейдахмет Куттыкадам, культуролог, доктор философии Альмира Наурзбаева, литературовед-востоковед Сафар Абдулло, художник-постановщик, доктор архитектуры Алим Сабитов и кинокритик Гульнара Абикеева, которая модерировала дискуссию.

Сафар Абдулло: Вы знаете, когда я смотрел фильм, то все полтора часа находился в таком напряжении, что мне буквально воздуха не хватало. «Шал» – мощная картина с видением настоящего художника, с глубоким философским содержанием. Ничего общего со «Стариком и море» Хэмингуэя я, правда, не увидел. Мне кажется, наоборот, это сугубо степная, казахская, и вместе с тем общечеловеческая картина.

Сейдахмет Куттыкадам: Мне тоже кажется, что это, скорее, соотносится с рассказом «Воля к жизни» Джека Лондона. Если помните, пространство там – «белое безмолвие», среда, которая убивает слабых, и выживает там только тот, кто по-настоящему силён. И на этом суровом фоне идёт борьба не на жизнь, а на смерть между волком и человеком. Мощная метафора Джека Лондона, такая же метафора присутствует и в фильме Ермека Турсунова. Ещё я хотел бы сказать о том, что потоки цивилизации очень разные в фильме: здесь мировой футбол по телевизору, джип, одежда охотников… Человеческая цивилизация в целом находится в тупике. Внешняя глобальная цивилизация оказывает огромное тлетворное влияние на исконные культуры. Главный смысл картины, на мой взгляд, в том, что необходимо противостоять этому глобальному потоку и держаться своих корней. И когда в человеке просыпается исконный дух его цивилизации, его культуры, он выживает. Мне кажется, в этом суть фильма. В фильме есть очень ясные символы – ягнёнок, волчонок, внук – знаки продолжения рода в цепи живой природы. Природе очень тяжело, но она выживает.

Гульнара Абикеева: Я с первого раза не заметила, а вот сейчас обратила внимание на то, в какую игру играет внук на PSP – преследование волков. Это, действительно, одна из проблем современности: мы живём в мире вторичных знаковых систем, то есть не живём реальными эмоциями своей жизни – старики переживают за героев телесериалов, молодёжь сидит за компьютерными играми, даже общение происходит не вживую, а через социальные сети. В фильме повсюду расставлены знаки глобальной цивилизации – мобильный телефон, джип, бейсбольная бита, банка кока-колы, космическая ракета – и всё это никчёмно, разбито, сломано.

Сейдахмет Куттыкадам: С мобильным телефоном, конечно, здорово сделано! Когда старик хоронит одного из охотников, то ставит его мобильный телефон, как намогильный знак. Это подспудный технико-эсхатологический символ.

Гульнара Абикеева: А как вам кажется – о чём фильм?

Асия Мухамбетова: О том, как только казах выходит из дома, он попадает в космос.

Алим Сабитов: А человек другой национальности разве не попадает?

Ася Мухамбетова: Мы говорим об этом фильме, а он – про казаха.

Сафар Абдулло: В фильме поднимается вечная тема – тема человека и природы. О людях, которые нарушили гармонию природы. Ведь старик предупреждает охотников: сейчас не время для охоты на волков – они выводят потомство. Но охотники не слушаются, и получается, что человек, как бы нарушая сбалансированность природы, превращается в безжалостное существо, для которого нет ничего нравственного. Он ради достижения своей цели готов идти против природы. И природа его наказывает. Поведение этих охотников хуже поведения голодных волков… Когда же мы видим взгляд волка, а вернее, волчицы, то он кажется больше человеческим, чем волчьим. Не случайно сцена, когда старик и волк смотрят в глаза другу другу – очень сильная. Впрочем, для большого художника характерен не только высокий уровень смелости, но и высокий уровень анализа. Это мы наблюдали и в предыдущей картине режиссёра Ермека Турсунова.

Альмира Наурзбаева: Мне думается, что наше представление о враждебности волка и человека рождается из традиционной западной парадигмы противопоставления природы, как стихии, и культуры, как её упорядочивания. Как мне представляется, в этом фильме сделана попытка снятия этого противоречия. Действительно, и волк, и человек – дети природы, которая изначально находится по ту сторону добра и зла. А вот вторжение цивилизации, человека, оснащённого её, как бы суперсовременными, атрибутами (на джипе, с ружьями) и глухого по отношению к многовековой традиции жить в согласии с законами природы, нарушает гармонию самой жизни и приводит к катастрофе. Помните, в последнюю ночь старик находит одного из охотников, который нашёл прибежище в большой трубе, похожей на отвалившуюся ступень космической ракеты. Это место лишено жизни и святости. А вот до этого старик нашёл пристанище в мазаре золотоволосой Алтынай, где он чувствовал себя в тепле и безопасности. Поэтому, выйдя из мазара, он кланяется и благодарит аруаха Алтынай за предоставленный ночлег.  

Асия Мухамбетова: Вот и я говорю об этом: как только ты вышел из дома, ты в руках Бога и аруахов, на защиту которых только и надейся.

Альмира Наурзбаева: Я считаю, что дом (в его конкретном смысле) для кочевника – это пространство десакрализованного, профанного бытия. Он обретает себя, когда выходит в пространство встречи с природой. Одно дело, он сидел за телевизором – в неком условном, фреймовом мире, который, как и многих из нас, пленил, захватил в свою воображаемую условность так, что она переживается, как реальность (именами футболистов старик кличет своих любимцев из стада овец). Но именно в степи он встречается с настоящей жизнью. Мир за пределами замкнутого пространства и есть космос кочевника. Отсюда и разговор о Боге возникает.

Алим Сабитов: Может быть, главной темой фильма является мучительный путь к Богу или поиск Бога?

Альмира Наурзбаева: Не думаю, что это центральная идея. Пожалуй, это одна из составляющих пути. У фильма кольцевая композиция: вначале у старика и его внука некие внешние разногласия, затем традиционная сюжетная линия путешествия – отгоняя баранов на зимовье, старик теряет дорогу в тумане, преодолевает трудности, борется с волками, и в конце концов его находит внук – самый близкий ему человек.

Алим Сабитов: А можно рассматривать эту ситуацию как запоздалую инициацию?

Сафар Абдулло: Инициацию кого?

Алим Сабитов: Инициацию старика – наконец этот человек по-настоящему входит в реальность бытия и проявляет себя как настоящий человек, в то время как в своём профанном мире он, скорее, старый клоун…

Альмира Наурзбаева: Если говорить об инициации, то об инициации внука – это его взросление: в поисках своего деда и, наконец, его спасения он обретает новое качество (устойчивый сюжетный каркас инициационного мифа). Мне думается, что в начале фильма неподвижность камеры несла определенный смысл: запечатлела статичность, обыденность происходящего в доме, даже тот же вечный конфликт отцов и детей, происходящий везде во все времена, и мальчика, ещё ребёнка, для которого призывы взрослых – пустые слова.

Алим Сабитов: А что в результате испытаний приобретает старик?

Альмира Наурзбаева: Счастье от сознания того, что жизнь его имеет продолжение в истинной любви к нему внука. Они с внуком оказались победителями. Мальчик всей своей душой следует за дедом. Он – преемник жизни.

Гульнара Абикеева: Асия Ибадуллаевна, вы обмолвились, что картина абсолютно тенгрианская. Поясните, пожалуйста, почему?

Асия Мухамбетова: По тенгрианству специальных книг, то есть письменных вербальных текстов, практически нет. Чтобы понять, что же это такое, надо увидеть (все смотрят, но надо увидеть) саму нашу жизнь. И тогда на нас свалится масса устной (а сейчас – записанной и изданной) информации в традиционной поэзии, легендах и преданиях, масса невербальной информации в наших обрядах. Все семейно-бытовые обряды – родильные, свадебные, похоронные, кроме сундет-тоя, у нас тенгрианские. Мы не подозреваем, что проживаем самую чистую, святую часть нашей жизни, как тенгрианцы. Картина мира в фильмах «Келин» и «Шал», созданных Ермеком Турсуновым, – тенгрианская. Обсуждая сюжеты его фильмов, мелочно цепляясь к автору с позиций исламской этики, которую сами не соблюдаем, мы забыли громко сказать о том, что этот казахский режиссёр войдёт в историю мировой кинематографии как первый, кто создал в кино зримый, многогранный, мифологически точный, личностно прочувствованный человеком ХХI века, психологически насыщенный и высоко поэтичный образ тенгрианской Вселенной. Исламский пласт нашей культуры – это тонкое и довольно прозрачное покрывало над мощным тенгрианским миром, созданным нашими предками и продолжающим жить в нашем коллективном бессознательном (шутка ли – три тысячи лет, как минимум, жили в этом мире). Поэтому мы приняли образ мира, созданный Ермеком Турсуновым, как нечто родное, глубоко укоренённое в наших душах, и это помешало нам осознать, насколько этот «знакомый» нам образ абсолютно нов для кинематографа, которое благодаря его фильмам обогатилось кинокартиной мира, доселе ему неизвестного. Тенгрианская Вселенная состоит из трёх миров. Жители Верхнего мира в фильмах Е.Турсунова – хищные птицы, они практически не участвуют в действии, но обязательны, как ипостаси мира Тенгри, человек на коне с собакой – жители Среднего мира, но человек, лишившийся коня, становясь пешим, спускается в Нижний мир, где обитают и волки. Этот трёхчастный мир Тенгри дарован человеку, и только в нём, как бы ни был полон динамики и заразительного энтузиазма футбольный фанатизм Шала, протекает его истинная жизнь. Мир этот необъятен, загадочен и непредсказуем, амбивалентен, он – родной дом человека… и грозит ему гибелью. Но Шал, живущий по законам Тенгри, спасётся, а нарушителей ждёт смерть. Волки, убиваюшие охотников и преследующие Шала – это карающая рука Тенгри, волчица, которая сжалилась над ним (простила или испугалась?) – это его, Тенгри, милость.

Сейчас с каким-то поразительным единодушием тюрки тянутся к своей древней религии, тенгрианству. Это явление земными организациями не направляется (планы Академий наук, партийные программы, правительственные указы), никем не возглавляется, тем более – не режиссируется. Оно – стихийно. Его истинность – не от земли. Ермек Турсунов включён в это, идущее свыше, течение. Он создал киноформулу этого грандиозного явления в духовном мире разных, казалось бы, давно потерявших связь тюркских народов. На такое способен только великий художник.

Сафар Абдулло: У Айтматова в «Плахе» глава называется «Мечты волчицы», и там тоже есть тема, когда у волчицы Акбары люди забрали волчат. Тема волков в казахской литературе и кинемато­графе – это не новая тема…

Сейдахмет Куттыкадам: Вообще-то много ассоциаций и с «Коксереком» Мухтара Ауэзова.

Сафар Абдулло: Тут можно вспомнить и стихотворение Олжаса Сулейменова «Волчата»:

Шел человек,

шел степью долго-долго.

Куда? Зачем?

Нам это не узнать.

В густой лощине он увидел волка,

верней – волчицу,

а точнее – мать.

 

Она лежала в зарослях полыни,

 откинув лапы и оскалив пасть,

из горла перехваченного плыла

толчками кровь,

густая, словно грязь.

Кем?

Волком иль охотничьими псами?

Слепым волчатам это не узнать.

Они, толкаясь и ворча, сосали

большую, неподатливую мать.

Голодные волчата позабыли,

как властно пахнет в зарослях укроп,

они, прижавшись к ранам,

жадно пили

густую, холодеющую кровь.

 

И вместе с ней

вливалась жажда мести.

Кому? Любому. Лишь бы не простить.

И будут мстить

в отдельности, не вместе,

а встретятся –

друг другу будут мстить.

 

И человек пошел своей дорогой.

Куда? Зачем? Нам это не узнать.

Он был волчатник, но волчат

не тронул:

волчат уже не защищала мать.

1961

Гульнара Абикеева: Чингиз Айтматов, Мухтар Ауэзов, Олжас Сулейменов, Джек Лондон – как хорошо, что картина вызывает такие ассоциации. Это говорит о том, что фильм вписан не только в наш локальный культурный контекст, но и общемировой. Но рядовой зритель не будет же обо всем этом думать, он просто придёт посмотреть фильм. У меня такой вопрос: зачем эта картина нужна казахстанскому зрителю?

Асия Мухамбетова: Она показывает силу духа. Человек не сдаётся. Старик же говорит: «Ты можешь убить меня, но не победишь».

Альмира Наурзбаева: Даже с прагматичной точки зрения Казахстану нужны такие картины, чтобы демонстрировать миру то, что наш кинематограф высказывается на современном киноязыке, поднимая проблемы современности, проблемы вечности. Как бы то ни было, уровень развития кинематографии оценивается не количеством фильмов, а высоким уровнем художественного и интеллектуального решения вечных проблем. Разве это плохо, если мир заговорит о Ермеке Турсунове, нашем соотечественнике и современнике, как о художнике, поднимающем на новом уровне вопросы человеческого бытия?

Асия Мухамбетова: Помните «Буранный полустанок» – едут хоронить Казангапа? Во-первых, герой едет на верблюде, а на верблюде у нас ездили только искатели бессмертия – мифический Коркут-ата и реальный Асан Кайгы. Увязалась собака за ними. Всадник и собака – это уже формула эпического батыра, как в «Кобланды». Дальше – высоко в горах беркут, взлетев из гнезда, видит внизу маленькие точки – верблюда с человеком, собаку и машину. То есть здесь присутствует небесная вертикаль. В картине «Шал» она есть – когда старик молится, вверху летит то ли ястреб, то ли орел. Когда он ночует в мазаре, тоже есть ночное небо и птица, которую он, как душу, побеспокоил. Не помешал бы план сверху, как бы взгляд Тенгри с орлиной высоты на старика, идущего по степи с овцами. Мне также не понравился статичный план в самом начале фильма – разговор в доме старика, снятый через окно, – почти десять минут камера стоит неподвижно.

Альмира Наурзбаева: Я тоже об этом хотела сказать, что немного не дотягивает работа оператора. Изобразительный ряд мог бы быть богаче, мобильней. И это придало бы фильму больший размах эпичности.

Сейдахмет Куттыкадам: Не согласен с вами. Фильм эпичный – все факторы эпоса тут налицо. Герой выходит в большое путешествие и сталкивается с силами природы – туман, бескрайняя степь, выпавший снег, волки. И он борется один на один, защищая своих подопечных – овец. У него есть помощники – духи предков, аруахи в образе золотоволосой Алтынай, священного дерева. Он – настоящий герой, потому что охотники со своим суперсовременным оружием не смогли противостоять волкам, а он может, вступает с ними в прямую схватку и более того – выживает.

Гульнара Абикеева: Согласна с вами. Такой мощный старик! Удивительно, но сыграл его непрофессиональный актёр – Ерболат Тогузаков. Он работает на киностудии «Казахфильм» разнорабочим, но в нём чувствуется такая сила личности! Вообще рисунок этой роли исполнен, как в лучших фильмах Акиры Куросавы.

Алим Сабитов: Я хотел бы обратить внимание вот на что: есть старик и мальчик, а между ними как бы поколенческая пустота. Где взрослые мужчины? Скорее всего, это охотники – 35-40 летние ребята, попавшие в мир западных ценностей и комфортно в нем живущие до поры до времени. Но их проблема, по фильму, состоит в оторванности от родных корней. У старика есть корни, у охотников – нет. Если говорить об инициации, то суть ее в том, что мальчик через старика приобщается к казахскому космосу, о котором говорила Асия Ибадуллаевна, он обретает корни.

Сафар Абдулло: Если вернуться к вопросу о том, что даёт этот фильм, то я думаю, что он отвечает на несколько глобальных вопросов современности. Во-первых, он подчёркивает, что очень важно уважение к традициям предков. Во-вторых, он предостерегает от чрезмерного вовлечения в процесс глобализации. Фильм говорит, как важно соблюдать этические нормы. Конечно, мы можем говорить о справедливости, правде, благородстве – обо всех этих доступных немногим понятиях. Но мы поняли бы их лучше, если бы внимательно смотрели на то, что мы видим, и видели то, на что смотрим. Современный мир – страшный мир. Когда бомбили Ирак, никто не задумывался над тем, что это один из самых древнейших очагов человеческой цивилизации. Ещё в фильме говорится о необходимости обретения знаний. Старик борется за своих овец потому, что он хочет, продав их, дать внуку образование. В общем, в фильме очень много смыслов. Замечательная картина! Мне кажется, что здесь говорится о том, что человеку необходимо придерживаться достаточного уровня порядочности, веры в себя, тогда всё будет хорошо… Я не сомневаюсь, что картина будет принята не только в Казахстане, но и получит ещё массу призов на международных фестивалях.

Альмира Наурзбаева: А у меня вот такой вопрос: что означает это дерево, на которое всё время натыкается старик?

Сейдахмет Куттыкадам: Я думаю, что в этом случае это символ блуждания его по жизни. Старик заблудился. Сначала по нему он понял, что далеко ушёл. Когда он второй раз выходит на него, то спрашивает у Бога, за что ему дано такое наказание. Мне кажется, что это и блуждание всех нас.

Алим Сабитов: Можно ли сказать, что, попав в туман, он попадает в иное пространство? Считается, что территория беита (казахского родового кладбища) – это другое пространство, там течёт другое время и т.д.

Асия Мухамбетова: Он выходит из профанного пространства обыденной жизни, где есть футбол, стычки с внуком, ворчание на молодёжь, алчные охотники, и выходит в священное пространство истинной жизни, где всё течёт и оценивается по законам Бога.

Сейдахмет Куттыкадам: Алим в чем-то прав. После этой ночи он обретает силу. Что мне показалось неправильным, так это то, что старик называет внука Шайтанбек. Он мог бы называть его как угодно, но не так. Казахи всё-таки так внуков не называют. Обереги могут иметь шутливый характер, но не инфернальный.

Сафар Абдулло: Но ведь речь идёт об абсолютно советском шале, выросшем при полнейшем атеизме. Он же говорит в фильме, что никогда не обращался к Богу с молитвами. Но он более нравственен, чем тот охотник – «новый казах», который построил мечеть и имеет свой собственный «дом бога» и при этом идёт охотиться на волков, когда волчата у них ещё не подросли.

Гульнара Абикеева: Да, но в фильме «Шал» есть потрясающие эпизоды снов старика, когда он видит себя маленьким мальчиком, и видит маму, и хочет попасть к ней, но их разделяет маленький забор.

Асия Мухамбетова: В финале калитка в заборе открывается, как двери рая, старик скоро умрёт и встретится с ней.

Сейдахмет Куттыкадам: Нет, внук вытащил его, он ещё поживёт.  

Сафар Абдулло: Я отношусь к этому вопросу, как Хайям, который сказал, что никто не вернулся с того света, чтобы рассказать – каково же там.

Асия Мухамбетова: Данте вернулся и рассказал в своей «Божественной комедии». У египтян была «Книга мёртвых».

Гульнара Абикеева: Давайте вернёмся к фильму. По актёрской игре, по трагическому накалу страстей мне фильм напоминает японское кино.

Сафар Абдулло: «Легенда о Нараяме»?

Альмира Наурзбаева: Нет, всё-таки, мне кажется, больше Куросава. У Имамуры богатый, цветистый изобразительный ряд, а у Куросавы более суггестивные фильмы – локально схваченное и сконцентрированное кино. Вспомните те же «Семь самураев» или «Расемон». Мне думается, что Ермек Турсунов работает очень тонко с мифологемами, органично сопрягая мировой сюжет с казахской, более того – тюркской духовной основой.

Сафар Абдулло: А мне кажется, что когда смотришь фильм «Шал», то находишься в каком-то эпосе – мощнейшем драматизме, подобном некоторым батальным сценам из гениальной эпопеи «Шах-наме» Фирдоуси, или что-то в этом духе. Мощнейший драматизм.

Асия Мухамбетова: «Царь-рыба» Астафьева или «Пегий пёс, бегущий краем моря» у Айтматова, только там действие происходит на воде, а здесь на суше.

Алим Сабитов: Поэтому Ермек и обозначил как носителя своей картины сюжет повести «Старик и море» Хэмингуэя.

Гульнара Абикеева: С одной стороны, мы всё время уходим в сторону от фильма, с другой стороны, все эти культурные ассоциации говорят о том, что фильм «Шал» поднимается до этого общекультурного, общегуманитарного уровня. Давно казахстанские фильмы не вызывали чувство гордости за казахское кино. Последняя казахстанская картина, которая заставляла нас думать о каких-то философских вещах, была картина того же Ермека – «Келин». До этого, наверное, это были фильмы Серика Апрымова – «Охотник», «Аксуат», но он относится к казахской «новой волне». То есть очевидно, что с картиной «Шал» вырисовался новый лидер казахского кино. И это происходит ещё и потому, что он – драматург, писатель и думает прежде всего о смыслах, контекстах, знаках и символах. Для киностудии «Казахфильм», как, впрочем, и для всего казахского кино, картина «Шал» – этапная. Обычно, когда фильм выходит на экраны, требуется какое-то время для его оценки. Мы ждём каких-то внешних маркеров – призов кинофестивалей, статей зарубежных авторов. Но в данном случае речь идёт о картине, которая сделала определённый прорыв в нашей культуре, и это очевидно по нашему сегодняшнему разговору, за который я всех хочу поблагодарить.