На фоне самого кровавого потрясения в истории человечества такие маленькие семейные трагедии, как эта, связанная с моим дедом Ильёй Михайловичем Рыгаловым, выглядит совсем незаметными эпизодом. Но такие крохотные эпизоды часто несут в себе больше, чем тома обобщающих исследований. Масштабы – вещь относительная.
Деда посадили в 1937-м. А до этого он был секретарём одного из райкомов в Уральской области.
Потомственный уралец, он отличался неукротимой энергией и горячим нравом. Приехав в составе каких-то "тысячников" на Украину, в село Николаевка (100 вёрст от Одессы), дед встретил и охмурил 16-летнюю Лену Рыбчинскую, мою будущую бабушку. Свадьба состоялась на следующий день после встречи.
Для невесты судьба решалась целую ночь на бессонном семейном совете (жених всё это время лежал под дверью снаружи). Лишь к утру была найдена достойная оправдательная формула: "Ай, щё буде! Хуже не буде, чем колхоз!". А заодно нашлось и подвенечное платье, предложенное подругой.
В день свадьбы они пошли в сельмаг за подарками. И жених купил целую кипу материала – на платье и на постельное бельё. В доме вдовы с четырьмя дочерями (прадед мой, Николай Ильич Рыбчинский, погиб в первую империалистическую) не было даже простыни. До конца жизни бабушка с теплом вспоминала купленные ей тогда туфли "на вот таких каблуках".
Расписались в сельсовете. Главным блюдом на свадебном столе была… большая бочка солёных арбузов. А ещё – играл цыганский духовой оркестр. "Фарзан – особенно хорошо играл! – рассказывала бабушка. – Не помню, водка была или нет".
Когда молодые приехали в Уральск, то по первости жена сильно тосковала в Казахстане. "Выйду, туда смотрю, туда смотрю – где Украина? Плачу!" И когда получили свою квартиру (а до того жили в бане у родственников), "убралась, как на Украине": занавески, полотенца на иконы и портреты.
На груди у деда была татуировка. Профиль Ленина. "Сильно был предан Советской власти! А выступать как любил! А какой пробивной был, дошлый! Он даже до Сталина доходил, в Кремль, и ещё там куда-то, когда хлопотал, чтобы ему именной наган выдали. Если бы сейчас был жив, то большим человеком бы стал", – вспоминала позже бабушка.
Ещё дед страстно любил детей. И своих, и чужих. Жена с маленькой дочкой (моей будущей матушкой) каждый вечер поджидали его с работы на улице. Завидев их, он бросал портфель и бежал тискать и голубить дочку. А жена подбирала портфель, и все вместе, сияющие и счастливые, они шли домой. Ужинать.
Вскоре у них родился ещё и сын, мой дядька, которого назвали… Володя, конечно же! Владимир Ильич.
"А потом, через полгода после Вадиного рождения, случилась беда. У него была машина, как-то он возвращался откуда-то, увидел детей, они попросили подвезти. Он взял, а по дороге борт открылся, один мальчик спрыгнул, а бортом мотнуло, задело его да и убило насмерть. Если бы в тот момент у него был с собой наган, то он бы застрелился не раздумывая…"
В милицию дед пошёл сам. Ему дали 10 лет.
Сосланный на Дальний Восток, он быстро освоился и даже "выучился на капитана". Так что вскоре получил комнату "с радио и скатертью на столе". Писал, что однажды его на шлюпке унесло к Японии. Еле пробился обратно. Звал жену с детьми приехать, но она побоялась.
Когда началась война, сильно тосковавший по дому дед решил, что у него появился шанс скостить срок. И стал изыскивать возможности попасть на фронт. Но уйти воевать, даже штрафником, долго не удавалось: видимо, на Дальнем Востоке, под боком у Японии, была и своя потребность в таких специалистах, как он.
Но настырность деда всё же взяла своё, и в самом конце 1944 года он попал в вожделенный штрафбат. Вернее, в 157-ю отдельную штрафную роту 67-й гвардейской армии, освобождавшей Прибалтику (как выяснилось позже, освобождавшей вопреки желанию прибалтов, которым и с Гитлером было вполне себе комфортно).
Едва попав на фронт, дед первым делом написал домой:
"15/10 44 г.
Дорогая Лена!
Я жив и здоров, чего и тебе с детками желаю. Я нахожусь на фронте и защищаю свою Родину. Разъясни это моим детям. Останусь жив – вернусь к родной семье, но если погибну, то пусть дети знают, что их отец погиб за Родину, за их счастье. Прошу, будь спокойна и терпеливо жди меня. Враг бежит, и наша задача добить его в его же берлоге. Пиши письма, адрес на обороте.
Твой Илья."
Дома стали ждать письма с особенным нетерпением и тревогой. Но писем от него больше не было. А спустя пару месяцев пришло послание, написанное незнакомым почерком:
"Здравствуйте, уважаемая Елена Николаевна!
Я вас не знаю и вы меня тоже, но с Ильёй Мих. мы были вместе в Приморье и вместе на фронте. 23 ноября его перевели в другую часть, а 29 мы переходили в другое место и на пути встретили двух раненных кр-цев из его подразделения, которые сообщили, что Рыгалова нет, погиб смертью храбрых в борьбе за Родину. До свидания. К вам с приветом, жму правую ручку, желаю счастья.
Михаил Головин (?)
21/XII-44"
Судя по всему, дед исполнил свой план: "другая часть" – это была цена за месяц боёв в штрафной роте. Ему ведь оставалось до окончания срока всего три года, а для этого штрафнику требовалось либо получить ранение (искупить кровью), либо остаться живым в течение месяца боёв, характер которых не предполагал множества выживших. Дед выжил. Он погиб свободным.
В 1970-е годы бабушка, наконец, начала получать пенсию "за мужа". Она до конца думала, что это он и с того света продолжает заботиться о ней.