Informburo.kz продолжает публиковать цикл статей историка, главного эксперта Института мировой экономики и политики при Фонде Первого Президента Радика Темиргалиева. Во второй части цикла "Образование Советского Казахстана" автор продолжает рассказывать о реализации советского проекта строительства автономной национальной республики в Казахстане. Вниманию читателей предлагается история возникновения Кирревкома. Раскрывая важную историческую роль данного органа власти, автор показывает, какие политические силы взаимодействовали и сталкивались между собой в процессе подготовительных работ, предшествовавших созданию Казахской АССР.
Первую часть цикла – "Большевики и "Алаш" читайте здесь.
Большевики против "Алаша"
К маю 1918 г. появившиеся было надежды алашевцев совместно с большевиками создать национальную автономию окончательно развеялись. Халел Габбасов вспоминал это время следующим образом: "Областной Совет изменил отношение к нам в лучшую сторону и даже освободил частично арестованных. Однако подготовительных мероприятий к созыву Учредительного собрания Всеказахского съезда так и не проводил. По этой причине наши отношения с областным Советом обострились снова. Опять начались репрессии по отношению к казахским работникам"[Движение Алаш: Сборник материалов судебных процессов над алашевцами. В 3 томах. Т. 2. Алматы: Дегдар, 2016. С. 8. 1].
Можно было, конечно, воспринимать изменение отношения как самоуправство местных большевиков, действительно нередко игнорирующих политический курс центрального руководства, но из других регионов также поступали неприятные новости. Так, 11 апреля 1918 г. Совнаркомом Семиреченской области по инициативе ещё одного – наряду с Алиби Джангильдиным – активно героизируемого в советское время казаха-большевика Токаша Бокина был ликвидирован областной комитет "Алаш" в Верном.
Жизнь казахского населения в 1917-1918 гг. повсеместно была крайне сложной, большинству людей едва удавалось сводить концы с концами, добывая пропитание для себя и своих семей. Но даже на этом бедственном фоне ситуация в Семиречье резко выделялась в худшую сторону. Местное казахское население было объято массовым голодом, люди вымирали целыми волостями. И в этот момент большевики ликвидировали единственную местную организацию, целенаправленно старавшуюся облегчить участь коренного населения путём письменных обращений к властям, публикаций в прессе, сбором денежных пожертвований. При этом верненские большевики отмечали, что лучше было бы "влить в областной киргизский комитет "Алаш" лиц, стоящих на интересах трудового киргизского населения, а этого в данную трудную минуту нет возможности исполнить…"[Алаш козғалысы. Құжаттар мен материалдар жинағы. Желтоқсан 1917 ж. – мамыр 1920 ж. Движение Алаш. Сборник документов и материалов. Декабрь 1917 г. – май 1920 г. Алматы: Алаш, 2005. Т. 2. С. 139. 2].
Таким образом, весной 1918 г. большевики упорно отталкивали от себя "Алаш", как, впрочем, и многие другие движения и организации, тем самым умножая ряды недовольных новой властью. При этом на контакт с алашевцами всё чаще стали выходить представители активно растущего антибольшевистского подполья. Это были совершенно разные политические силы, объединённые лишь наличием общего врага.
"Алаш" и "белые"
Первым против большевиков открыто выступило уральское казачество. 28 марта 1918 г. казаки, возмущённые постановлением о роспуске их собственного войскового правительства, разогнали областной Совет депутатов. Советские историки обычно безосновательно указывали, что к данной акции были причастны и алашординцы[История Казахской ССР (С древнейших времен до наших дней). В 5-ти томах. Т.4. Алма-Ата: Наука, 1977. С. 121.3]. Но лидеры уральской группы "Алаш" в это время находились в Москве, где вели переговоры со Сталиным и Лениным.
Более того, уже после расправы уральского казачества с Советом депутатов в официальном обращении к казахскому населению Жаханша и Халел Досмухамедовы призвали народ "ни в каких выступлениях против советской власти участия не принимать и никому при подобных выступлениях никакой помощи не оказывать"[История Западного отделения Алаш-Орды. Сборник документов и материалов. Под общей ред. М.Н. Сдыкова. Т.1. Уральск, 2012. С. 95.4]. Это обращение было размножено большевиками и распространялось с аэропланов над населёнными пунктами в Уральской области. Один из экземпляров был доставлен и казачьему руководству [Там же. С. 387.5].
Поэтому по приезде в Уральск Жаханша Досмухамедов был арестован казаками и освобождён лишь после заступничества некоторых членов войскового правительства. В апреле 1918 г. весь актив "Алаш" в Уральске фактически оказался под домашним арестом.[Там же. С. 183.6] Лишь через некоторое время алашевцам все же удалось выбраться из города и собраться в пос. Джамбейты. Разумеется, это было невозможно без заключения определённых договорённостей с лидерами уральского казачества.
Освобождению алашевцев и началу успешного диалога сторон во многом способствовали давние личные связи. Так, член Уральского войскового правительства Владимир Горшков со студенческих времён дружил с Халелом Досмухамедовым.[Масянов Л. Гибель Уральского казачьего войска. Очерк. Нью-Йорк: Всеславянское издательство, 1963. С. 135.7] Но, разумеется, во главе угла всё же находились исключительно прагматичные соображения.
Уральское казачество, выступив открыто на борьбу с большевиками, естественно, не доверяло алашевцам, ездившим в Москву на переговоры со Сталиным и Лениным. Но казахи были нужны казакам. Только казахское население могло снабжать необходимым продовольствием и лошадьми казаков в ходе начинающейся войны с большевиками. Уже функционирующая национальная организация как нельзя лучше подходила для заключения соглашения по данному вопросу.
Принципиальным требованием казачества к алашевцам, естественно, был отказ от какого-либо сотрудничества с большевиками. Алашевцы должны были публично дезавуировать уже состоявшееся признание советской власти. Это было предложение, от которого нельзя отказаться. За казаками была сила. При желании они могли залить кровью все казахские кочевья Уральской области.
Но уральская группа "Алаш", вынужденно принимая навязанные условия, в то же время не собиралась удовлетворяться ролью послушного исполнителя воли казачества. Представители национального движения в ответ выдвинули свои требования. Во-первых, казачество должно было официально признать казахскую автономию, во-вторых, оно должно было поделиться оружием и оказать помощь в подготовке военных кадров для алашской милиции. Для казаков, с молоком матери впитывавших чувство абсолютного превосходства над "дикарями-киргизами", согласиться на эти требования было непросто. Но деваться было некуда. Мобильные казахские аулы могли просто откочевать в соседние области, существенно осложнив казакам проблему обеспечения армии.
Тем временем семиреченское казачество в апреле 1918 г. также стало подниматься на борьбу против большевиков. Здесь причиной стал союз новой власти с крестьянами-"новосёлами", так называли переселенцев столыпинского периода, обосновавшихся в Казахстане в начале XX века. Большевистский лозунг "Землю – крестьянам!" пришёлся по душе "новосёлам". Они и без того были крайне враждебно настроены к "старожилам", обосновавшимся в Семиречье несколько десятилетий назад и успевшим захватить самые лакомые земельные угодья. В борьбе за эту землю отряды крестьян под красными флагами творили невероятные зверства, поголовно вырезая целые казачьи станицы. "Семиреченское кулачьё неожиданно стало "опорой" советской власти и Коммунистической партии, а "Советская власть" и "Коммунистическая партия", в свою очередь, сделались проводниками его интересов"[Сафаров Г. Колониальная революция (Опыт Туркестана). Государственное издательство, 1921. С. 85-86. 8], – признавал видный большевик Георгий Сафаров.
На фоне разгоревшихся столкновений члены официально распущенного большевиками семиреченского областного комитета "Алаш" подготовили специальное обращение к казахскому населению, в котором говорилось: "В Верном в настоящее время сражаются, с одной стороны, казаки, а с другой, граждане и советские войска. К вам, киргизам, мы как ваши представители и избранники, обращаемся с покорной просьбой – отнеситесь к данному событию совершенно спокойно, занимайтесь своими делами, ни на какие увещевания – с чьей бы то стороны ни было – не соблазняйтесь"[Цит. по: Григорьев В. К. Противостояние (Большевики и непролетарские партии в Казахстане. 1917-1920 гг.) Алма-Ата: Казахстан, 1989. С. 141. 9].
Комментируя данное обращение, советские историки упрекали местных алашевцев за двурушничество, но объективно сложно себе представить более разумный призыв для безоружного населения. Алашевцы хорошо помнили, что происходило в 1916 г., и старались уберечь свой народ от новой бойни. Но, несмотря на все старания интеллигенции, казахи Семиречья в отличие от Уральской области в стороне от конфликта удержаться не смогли.
Захватывая землю, "новосёлы" беспощадно громили не только казачьи станицы, но и казахские аулы. Пытаясь защитить себя, большинство местных казахов встали на сторону казаков. Естественно, что казаки и казахи также не проявляли милосердия при набегах на деревни "новосёлов". В автобиографическом романе "Мятеж" известный советский писатель Дмитрий Фурманов рассказывает, как он был поражён, узнав, что искони третируемые казаками "киргизы" оказались в 1918 г. в одном лагере со своими угнетателями. "…Думаю я, что мужики-то всё-таки покрепче насолили киргизу, чем казаки…"[Фурманов Дм. Собрание сочинений. Том второй. Мятеж. Москва: Государственное издательство художетсвенной литературы, 1960. С. 59.10], – неохотно пояснил ему местный собеседник.
В это время в Семипалатинской области сформировался тайный антибольшевистский заговор бывших офицеров царской армии. В числе заговорщиков был капитан Хамит Тохтамышев. Это был один из немногих казахов – кадровых военных, сражавшийся в Первую мировую войну. Он помог офицерам установить связь с лидерами "Алаш".
Алихан Букейханов, Ахмет Байтурсынов и другие руководители национального движения формально находились в розыске, но, кажется, особо не таясь, жили в казахских аулах у Чингизских гор. Более того, они понемногу обзаводились оружием, тайком покупая его у красноармейцев, и набирали добровольцев в свой отряд. По всей видимости, достаточно комфортное пребывание "в бегах" им обеспечил влиятельный клан потомков Кунанбая, представители которого (Шакарим, Турагул) являлись убеждёнными приверженцами идей "Алаша".
Алашевцы поддержали офицеров, передав им около 35 тысяч рублей. Помощь была явно несущественной, сделанной по восточному этикету, чтобы просто не обидеть людей прямым отказом и заодно поддержать авторитет казаха-офицера. Алашевцы ещё питали надежды на благоприятные новости из Москвы.
Алаш-Орда начинает работу
После того как позиция советской власти по отношению к "Алашу" окончательно прояснилась, на 18 мая 1918 г. было назначено проведение двух казахских областных съездов: в Семипалатинске и пос. Джамбейты в Уральской области. Первым вопросом повестки обоих съездов стал вопрос автономии. Фактически от декабрьской декларации, провозгласившей создание автономии, планировалось перейти к реальной организации аппарата управления и сил самообороны.
Джамбейтинский съезд прошёл вполне успешно. На нём было принято решение о создании Уильского уалаята (провинции, области) – административно-территориальной единицы Алашской автономии. Председателем Временного правительства данного образования был избран Жаханша Досмухамедов. Представители Уильского уалаята практически сразу же официально заключили соответствующие соглашения с Уральским казачеством, в том числе, о совместной борьбе против большевиков. Рубикон был перейдён.
Необходимо отметить, что решения Джамбейтинского съезда оцениваются довольно неоднозначно. Создавалось впечатление, что Уильский уалаят не является региональной администрацией единой Алаш-Орды, а представляет собой некую самостоятельную, альтернативную казахскую автономию. К примеру, Султан Хан Аккулы полагает, что решение, принятое на данном съезде, стало проявлением "внутриказахского сепаратизма".[Аккулы С. Алихан Букейхан. Собиратель казахских земель. Т. II. Астана: Общественный фонд "Алашорда", 2017. С. 488. 11]
Определённые противоречия между центральным руководством "Алаша" и уральской группой действительно были, и они проявились, к примеру, в декабре 1917 г. по вопросу объявления автономии. Уральская группа всегда была радикальнее настроена, нежели более осторожное центральное руководство "Алаша". Вероятно, создание Уильского уалаята действительно не согласовывалось с центральным руководством. Но Жаханша Досмухамедов был высококвалифицированным юристом, и уральская группа "Алаш" имела правовые основания для данного шага. Постановление II Всеказахского съезда гласило, что в случае "необъявления Алаш-Ордой автономии, населению каждой области предоставляется действовать по своему усмотрению"[Алаш-Орда: Сборник документов. Сост. Н. Мартыненко. Алма-Ата: Айкап, 1992. С.71. 12].
В отличие от Джамбейты, в Семипалатинске дело пошло не так успешно. 18 мая 1918 г. большевики попросту разогнали начавший свою работу в Семипалатинске казахский областной съезд и предприняли попытку арестовать остававшихся в городе представителей алашского руководства, вынужденных вследствие этого также бежать в степь к своим скрывающимся соратникам. "Я лично вместе с Марсековым, Ермековым, Козбагаровым, Сарсеновым и другими бежали к Чингисским хребтам и там скрывались. Там уже были в это время Бокейханов, Байтурсынов, Дулатов, Омаров и многие другие. Всего там было 20-30 человек"[Движение Алаш… Т. 2… С. 913], – рассказывал Халел Габбасов.
Видимо, там же, у Чингизских гор, было созвано собрание казахских аксакалов пяти уездов. Алашское руководство обрисовало всем участникам данного мероприятия общую ситуацию и сообщило, что теперь у них не остаётся иного выхода, кроме как заключить союз с антибольшевистскими силами. Старейшины дали своё благословление.
Но гораздо более важным, нежели мнение аксакалов, стал начавшийся в конце мая 1918 г. мятеж Чехословацкого корпуса. Переставшие реально оценивать обстановку большевики всё-таки зарвались и сами создали для себя колоссальную проблему, попытавшись разоружить спокойно, согласно договорённостям покидавшую Россию грозную силу общей численностью около 50 тысяч бойцов.
Теперь началось "триумфальное шествие" чехословаков. В течение нескольких дней они разгромили несколько крупных большевистских отрядов и свергли советскую власть в Челябинске, Петропавловске, Кургане, Кокчетаве, Акмолинске, Омске, Томске, Павлодаре, Самаре. Казалось, что это начало конца большевистской власти. Из подполья мгновенно вышли все антибольшевистские группы и присоединились к чехословакам.
В конце мая 1918 г. алашевцы переправили в Семипалатинск сотню своих джигитов и передали тайной офицерской организации 24 винтовки[Алаш-Орда… С. 155. 14]. В начале июня алашевцы укрыли в степи 35 офицеров, бежавших после неудачной попытки захватить оружейный арсенал в Семипалатинске. Для дальнейшей борьбы против большевиков в короткие сроки был сформирован трёхсотенный отряд джигитов под командованием капитана Тохтамышева.
Тем временем местное большевистское руководство, каждый день получая известия о падении советской власти в новых городах, не выдержав психологического напряжения в ожидании неминуемого восстания, 10 июня 1918 г. попросту бежало из города.
19 июня 1918 г. алашский военный отряд под командованием Тохтамышева без единого выстрела вступил в Семипалатинск. "На знамёнах белого цвета на киргизском языке были начертаны лозунги: "Да здравствуют Всероссийское и Сибирское Учредительные собрания", "Да здравствуют верные сыны Родины!"[Алаш козғалысы... Т. 2…С. 171. 15], – описывалось данное событие в одной из газет.
24 июня 1918 г. центральное руководство национального совета "Алаш-Орда", основываясь на решении II Всеказахского съезда, официально приступило к своей деятельности, ознаменовав начало своей работы серией постановлений по самым важным вопросам, включая организацию вооружённых сил.
В поиске признания
8 июня 1918 г. в Самаре начал свою работу Комитет членов Всероссийского учредительного собрания (Комуч). В него вошли многие депутаты данного представительного органа, разогнанного большевиками. То есть с формальной точки зрения некой легитимностью данная организация обладала, но фактически все члены правительства Комуч состояли в партии эсеров, что, естественно, не устраивало тех же кадетов.
Для алашевцев, многие из которых также были избраны в Учредительное собрание, сотрудничество с Комучем было вполне приемлемо. Тем более что эсеры были сторонниками федерального устройства России. Однако власть данного правительства распространялась лишь на территорию Поволжья и Южного Урала, то есть территориально взаимодействовать с Комучем удобно было только западному отделению Алаш-Орды (Уильскому уалаяту).
В Омске с 23 июня 1918 г. власть принадлежала Временному Сибирскому правительству, где преобладали консерваторы, стоявшие на позициях "единой и неделимой" России. Тем не менее центральное руководство "Алаша" полагало, что сможет найти общий язык с сибиряками.
Первым своё отношение к казахской автономии официально выразил Комуч. На имя председателя Алаш-Орды Алихана Букейханова было направлено специальное обращение, в котором говорилось, что введение автономного управления явочным порядком Комитет не может рассматривать иначе, как посягательство на право Всероссийского учредительного собрания, которому только и принадлежит право объявлять автономию тех или иных областей и определять пределы их самостоятельности[Там же. С. 167-168.16].
Тем не менее Комуч хотя бы готов был признать казахскую автономию, просто оговаривая, что это право принадлежит Учредительному собранию, которое вскоре планировалось всё-таки провести. 25 сентября 1918 г. была принята декларация Комуча по Алаш-Орде, в которой с различными оговорками признавалось право казахского правительства принимать нормативные акты, формировать вооружённые отряды и т.п.[Аманжолова Д.А. Алаш: исторический смысл демократического выбора. Алматы: Таймас, 2013. С. 251-252.17]
С сибиряками, воспринимавшими образование автономии как открытое проявление сепаратизма, диалог складывался гораздо сложнее. В июле 1918 г. были опубликованы "Основные положения о границах культурной автономии национальностей Сибири", в которых чётко говорилось, что временное сибирское правительство не может признавать избранные некоторыми национальностями комитеты (например, Алаш-Орда киргиз-кайсаков) органами национально-территориальной государственной власти[Алаш-Орда… С. 135.18].
Даже Уральское казачество, официально приветствовавшее образование Уильского уалаята и заключившее с ним официальный договор, относилось к Алашской автономии достаточно неоднозначно. Так, на одном из совещаний председатель Уральского войскового правительства Гурьян Фомичёв неожиданно заявил: "Алаш-Орда, Уильский Оляят, Туркестан – не знаю таких правительств"[История Западного отделения Алаш-Орды... С. 118. 19].
При этом Алаш-Орда, несмотря на отсутствие официального признания антибольшевистских правительств, продолжала осуществлять свою деятельность, формировались военные отряды, собирались налоги с населения. Казахское население во многих регионах воспринимало алашскую администрацию как законную власть. Один из чиновников после специальной поездки в казахскую степь отмечал, что как бы то ни было, представителями русской власти приходится считаться с уже имеющимися в степи киргизскими административными учреждениями, поскольку эти учреждения не нарушают общей административной системы и полезны самому киргизскому народу, изменяя или уничтожая те из них, которые совершенно негодны или вредны[Алаш козғалысы… Т. 2… С. 238.20].
К осени 1918 г. после переговоров Комуч и Временное Сибирское правительство пришли к компромиссу, решив объединиться и создать Временное Всероссийское правительство ("Директорию"). Оно должно было стать единым носителем верховной власти в России вплоть до созыва Всероссийского учредительного собрания.
Алашское руководство поддержало эту идею. "Мы едины с демократической федеративной республикой Россия, мы мыслим себя только частью единой России. Те, которые говорят, что создаётся сепаратизм, просто говорят, как рабы старой психологии, которые в самодержавной России привыкли думать, что инородцы – рабы, а представители Великороссии – это рабовладельцы, и от этой психологии не могут отказаться"[Россия и Центральная Азия. Конец XIX – начало XX века: сборник документов и материалов. Отв. редактор Д.А. Аманжолова. Москва: Новый хронограф, 2017. С. 227.21], – заявил на Государственном совещании Алихан Букейханов.
"Упразднение" Алаш-Орды
23 сентября 1918 г. Директория официально приступила к своим обязанностям. 9 октября 1918 г. Временное Всероссийское правительство покинуло Уфу и перебралось в Омск. Ведущую роль в нём стали играть бывшие члены Сибирского правительства. Это был тревожный знак для Алаш-Орды, и наверняка руководство национального движения наблюдало за этими событиями без энтузиазма.
Дурные предчувствия оправдались. 4 ноября 1918 г. был издан указ Временного Всероссийского правительства об упразднении Алаш-Орды. Все дела казахское правительство должно было передать специальному должностному лицу – Главноуполномоченному по Алашу, в ведении которого должны были находиться все дела, касающиеся культурно-бытовых и экономических нужд казак-киргизских народностей.
Это не было спонтанным решением, сибирские "державники" загодя предусмотрели данный сценарий в отношении всех национальных автономий. "Число претендентов на политическую независимость росло с каждым днём. Киргизы организовали своё правительство Алаш-Орду, башкиры декларировали свободу Башкурдистана и организовали своё войско, башкирскую конницу, для участия в боях с большевиками, появилось, как из-под земли, правительство ещё не освобождённого Туркестана, и, наконец, рассеянные по всей Западной Сибири тюрко-татарские племена тоже заявили о своей национальной независимости, неизвестно, на каких территориальных признаках построенной. Можно было вступить на путь непризнания этих эфемерных и искусственных правительств, но проще и лучше представлялось устранение их при посредстве всеми признанной всероссийской власти"[Гинс Г.К. Сибирь, союзники и Колчак. Поворотный момент русской истории. 1918-1920 гг. (Впечатления и мысли члена Омского правительства). Часть I. Пекин, 1921. С. 181. 22], – откровенно признавал член правительства Георгий Гинс, упрямо называя поборников национальных автономий борцами за независимость.
Конечно же, это был серьёзный удар по Алаш-Орде в целом и по её руководителям в частности. Получалось, что всё было без толку. Сначала алашевцев провели "красные", теперь точно так же поступили "белые". Но неприятности на этом не закончились.
В ночь с 17 на 18 ноября 1918 г. в Омске был осуществлён переворот. Все эсеры в правительстве были арестованы. Власть была передана в руки адмирала Александра Колчака, принявшего звание Верховного правителя России. Он и слышать не хотел ни о каких национальных образованиях в составе России.
В числе других на некоторое время был арестован и Алихан Букейханов, находившийся в Омске. Правда, в заключении он находился недолго, не больше нескольких дней. По мнению Султан Хана Аккулы, обрести свободу лидеру казахской автономии позволили его масонские связи[Аккулы С. Указ. соч. С. 521.23].
После всех этих событий руководство Алашской автономии неизбежно пришло к выводу, что союз с антибольшевистским движением оказался напрасным. Некоторое время теплилась слабая надежда, что Алихан Букейханов ещё может быть назначен главноуполномоченным по Алаш, раз уж такая должность была учреждена, но и она вскоре угасла.
Алашевцев стали методично поливать грязью "белые" газеты, утверждая, что идея автономии является лишь прикрытием сепаратистских настроений, и припоминая связи с большевиками. Разведка Колчака также неоднократно информировала руководство, что алашевцы вновь готовы переметнуться на сторону врага. Эти подозрения были небеспочвенны.
Снова к большевикам
Освободившись из-под ареста и вернувшись в Семипалатинск, Алихан Букейханов провёл совещание руководства Алашской автономии. "Бокейханов доложил обстановку и поставил вопрос, как быть в ситуации, когда политические события развиваются в направлении реставрации монархического строя. В такой обстановке рассчитывать на самоопределение нации нельзя. Поэтому необходимо связаться с Советской властью… В связи с этим нами был послан в Москву Байтурсынов"[Движение Алаш… Т. 2… С. 1024], – рассказывал Халел Габбасов.
Несложно понять, почему миссия возобновления переговоров с большевиками была возложена на Ахмета Байтурсынова. Ему полностью доверял Алихан Букейханов, они были близкими друзьями и настоящими единомышленниками. Основатель главной национальной газеты "Қазақ" являлся фигурой, по своему авторитету в казахском обществе вполне сопоставимой с Букейхановым. Кроме того, Байтурсынов обладал превосходными дипломатическими способностями.
Разведать возможность возобновления переговоров с Советской властью было решено через башкирское национальное движение, которое, также разочаровавшись в своих союзниках, решило перейти на сторону большевиков. В начале декабря 1918 г. башкирское руководство организовало неудачный заговор против атамана Дутова. В нём принял участие и представитель Алаш-Орды Мустафа Шокай.
Ахмет-Заки Валиди в своих воспоминаниях, касаясь событий первой половины декабря 1918 г., в числе важнейших отмечает "прибытие представителей Алаш-Орды, вместе с ними приехал от казахов Азимбек Биремжанов и писатель Мухтар Ауэзов. Они тоже, из-за противодействия Колчака и союзников созданию национального правительства, были вынуждены идти на соглашение с Советами". [Валиди Заки Тоган. Воспоминания. Книга 1. Уфа: Китап, 1994. С. 276. 25]
Далее Валиди сообщает, что в начале февраля 1919 года "прибыли из Казахстана два представителя, имена которых уже позабылись. Один из них, кажется, был поэт Магжан, он и раньше приезжал сюда… Эти двое привезли письмо от Ахмеда Байтурсуна из Тургая, вели с нами переговоры о том, как обстоят дела с переходом на сторону Советов… Через тех представителей мы ещё раз выразили пожелание, чтобы для мирных переговоров с Советами прибыл и Ахмед Байтурсун"[Там же. С. 280-281.26].
В общем, курс упразднённой "Алаш-Орды" был ясен, с декабря 1918 г. началась активная подготовительная работа по переходу на сторону Советской власти. Но, поскольку в отличие от Башкирии территория Казахстана по большей части оставалась под контролем "белых", открыто объявить о своём переходе на сторону большевиков алашевцы не могли.
Алаш-Орда при Колчаке
"После указа 22/4 октября 1918 года мы сидели без дела, не зная, что будет дальше"[Алаш-Орда… С. 139.27], – сообщал Алихан Букейханов колчаковскому правительству о своей деятельности после указа. При этом местные органы, созданные правительством автономии, продолжали функционировать. Так, 20 ноября 1918 г. понадобился специальный приказ командира степного корпуса о закрытии продолжающего свою работу Алашского городского управления в Семипалатинске. Поясняя, чем занимаются алашские волостные и уездные советы, Букейханов ответил: "Они управляют степью. Ведают теми делами, которые были подведомственны крестьянским начальникам. Работают по набору милиции. Действуют они тайно. Улаживают дела таким образом, чтобы киргизам не приходилось обращаться к русским властям"[Там же. С. 141.28].
Интересно также, что в этих переговорах с колчаковским правительством казахская сторона официально обозначалась как "представители Алаш-Орды". Как отмечает Д.А. Аманжолова, в этот период "алашординцы всё-таки пытались сохранить хотя бы минимум самостоятельности"[Аманжолова Д.А. Указ соч. С. 26529].
Несмотря на "упразднение", открыто функционировало Западное отделение Алаш-Орды. Жаханша Досмухамедов, даже не маскируя своих действий, просто проигнорировал постановление о ликвидации Алаш-Орды. "В 1918 г. зимой Колчак послал к хану (имеется в виду Ж. Досмухамедо.в – Авт.) преемника генерала Лебедева для принятия от хана власти. Хан власть не сдал",[История Западного отделения Алаш-Орды. Сборник документов и материалов. Под общей ред. М.Н. Сдыкова. Т.1. Уральск, 2012. С. 138.30] – сообщала разведка "красных" своему руководству. Позднее, в июне 1919 г., направив доклад в адрес Колчака, Ж. Досмухамедов подписал его как "председатель Западного отделения Алаш-Орды". В общем, официально непризнанная и к тому же "ликвидированная" Алаш-Орда продолжала существовать.
Комиссар Степного края
Алиби Джангильдин, приложивший большие усилия, чтобы воспрепятствовать достижению соглашения между большевиками и алашевцами, в мае 1918 г. праздновал свой триумф. Переговоры центрального руководства с "буржуазными националистами" были сорваны, алашевцы перешли в лагерь "контрреволюции", тем самым окончательно дискредитировав себя в глазах большевистского руководства.
14 мая 1918 г. Джангильдин получил знаковое повышение. Если, являясь комиссаром Тургайской области, он как бы сменил на этом посту комиссара Временного правительства Букейханова, то теперь он стал чрезвычайным комиссаром всего Степного края. Несколько упрощая ситуацию для лучшего понимания, можно сказать, что большевистское руководство признало Джангильдина первым официальным руководителем Казахстана. По крайней мере, он сам явно воспринимал это назначение таким образом.
После этого Джангильдин получил от Ленина задание сформировать в Казахстане национальную дивизию и доставить груз оружия и боеприпасов советским войскам Туркестанского фронта. Это был показатель очень серьёзного доверия со стороны "вождя мировой революции".
Поскольку почти вся территория Казахстана находилась под контролем "белых", Джангильдин, в своё время совершивший кругосветное путешествие, разработал оригинальный план обхода линии фронта через Каспийское море. Выйдя из Астрахани и высадившись на полуострове Бузачи, Джангильдин, пустив в ход все свои дипломатические способности, сумел заручиться поддержкой одного из самых влиятельных лидеров местных казахов из рода адай в лице Тобанияза Алниязова.
Прибывший морем на двух шхунах большой начальник-казах во главе вооружённого до зубов отряда из нескольких сот человек, с большим грузом оружия и боеприпасов произвёл сильное впечатление на главу адаевцев. Алниязову, весьма богатому скотоводу, бывшему волостному правителю, естественно, и дела не было до большевистской идеологии. Его главной заботой была непрекращающаяся война с туркменами. Соответственно, нужно было оружие, а взять его было негде. Кроме того, Алниязову чрезвычайно понравилась озвученная Джангильдиным идея создания отдельной казахской республики с последующим вхождением в её состав Мангышлакского уезда. Находясь в составе Закаспийской области вместе с туркменами, адаевцы были отрезаны от остальных казахов. Собственная республика могла обеспечить необходимую поддержку.
По этим причинам Алниязов решил оказать помощь большевикам. В своих мемуарах Джангильдин вспоминал, как не торгуясь купил у адаевцев 700 лошадей, 600 верблюдов и необходимое для дальнейшего похода продовольствие. Но это была, скорее, услуга большевикам, нежели возможность получить прибыль для местного населения. К деньгам у людей доверие уже отсутствовало и тратить их всё равно было практически некуда.
Реальная оплата услуги была произведена другим, крайне востребованным товаром. Джангильдин назначил Алниязова своим заместителем по Мангышлакскому уезду и председателем местного революционного комитета, поручив ему "защиту советской власти от белогвардейцев". Таким образом, комиссар формально на законных основаниях смог поделиться с новым соратником винтовками и патронами.
Как нетрудно догадаться, новый председатель Мангышлакского ревкома, которого адаевцы предпочитали называть ханом, строить коммунизм не собирался. Он, как и прежде, воевал с туркменами, даже как-то совершил дерзкий рейд в Хорезм, а если и оказывал услуги советской власти, к примеру, истребляя бегущих от большевиков в начале 1920 г. уральских казаков, то делал это, преследуя свои интересы.
"…Когда во главе уездного ревкома стоял Алниязов Табанияз, Адаевский уезд представлял из себя нечто вроде совершенно самостоятельное хозяйство с ханом Алниязовым. За этот период Алниязов сильно укрепил среди населения свой авторитет и не подчинялся распоряжениям центра. Под своим влиянием Алниязов держал всех родоначальников и был неограниченным диктатором в уезде"[Там же. С. 197.31], – три с половиной года спустя сообщалось в одном из секретных донесений ГПУ.
Но в тот момент Алниязов просто спас Джангильдина, снарядив для сопровождения большевистского отряда большой отряд местных аксакалов. Старики в кочевом обществе были высоко чтимы по вполне прагматичным соображениям, поскольку являлись носителями жизненно важной информации. Они знали все тропы и дороги, обнаруживали источники воды, выбирали оптимальные места для привалов и ночлегов, ориентировались по звёздам, могли лечить людей и животных. При встречах с местным населением аксакалы быстро устанавливали необходимые контакты и пресекали конфликты. Сам Джангильдин признавал, что благополучно добраться с полуострова Бузачи до Челкара он сумел только благодаря помощи адаевцев, а точнее Тобанияза Алниязова.
Доставив в ноябре 1918 г. оружие и боеприпасы, правда, не Туркестанскому, а Актюбинскому фронту, Джангильдин занялся установлением Советской власти в Иргизе и Тургае. Здесь его верным сподвижником стал Амангельды Иманов, назначенный военным комиссаром Тургайского уезда.
Позже, благодаря первому казахскому художественному фильму, Амангельды Иманов в представлении советского общества превратился в главного национального героя Гражданской войны, можно сказать, казахского Чапаева. Его имя в Казахстане носит множество посёлков и улиц в городах, его образ увековечен в памятниках. Фактически Иманов даже затмил Джангильдина, хотя его реальная роль в установлении советской власти была довольно скромной.
Для Иманова выбор между "красными" и "белыми" был выбором между кыпчаками и аргынами соответственно. Он, как и Алиби Джангильдин, был выходцем из кыпчаков, а тургайские лидеры алашского движения в лице Ахмета Байтурсынова, Миржакыпа Дулатова, Ахмета Беремжанова принадлежали к племени аргын. Поэтому выбор был прост. Стремительное возвышение среди большевиков не просто кыпчака, а ещё и односельчанина Джангильдина Иманов воспринимал как подарок судьбы.
Мустафа Шокай, сам происходивший из племени кыпчак, рассказывал по этому поводу: "…Летом 1918 года, когда я посещал Тургайскую степь, он (Амангельды. – Авт.) отправил мне своих людей и попросил "стать нашим политическим лидером" в борьбе против Алихана Букейханова из рода торе и аргынцев Ахмета, Мирякуба". То есть ещё до прихода в тургайские степи Джангильдина Амангельды искал влиятельного и образованного человека для борьбы с аргынами. Отстаивающий идею единой тюркской нации, считающий неверным деление тюрков даже на казахов, узбеков, кыргызов, туркменов, каракалпаков, уйгуров, Мустафа Шокай, естественно, такое предложение отверг.
Как бы то ни было, успехи Джангильдина в течение 1918 г. бесспорны. В отличие от алашевцев, чей авторитет в глазах казахского населения был всё же подорван после серии неудачных переговоров как с "красными", так и с "белыми", Джангильдин в течение 1918 г. сумел существенно укрепить свои позиции в Казахстане и обзавестись поддержкой, по крайней мере, со стороны адаевцев и кыпчаков. Но неожиданно у Джангильдина вдруг появился сильный соперник, причём не среди врагов-алашевцев, а под самым боком.
Тунганчин
12 мая 1918 г. при Наркомнаце была создана специальная структура – киргизский (казахский) отдел, главной задачей которого была подготовительная работа по созданию казахской автономной республики. Заведующим этим отделом стал Мухамедьяр Тунганчин. В советское время он обычно удостаивался оценки историков в лучшем случае как "промежуточный элемент", но следует признать, что это была крайне незаурядная историческая личность.
Будучи чингизидом, потомком Батыр-хана (XVIII в.), до 1917 г. он был вполне ординарным служащим в тургайской областной администрации. После свержения царя Тунганчин понял, что это шанс добиться в жизни чего-то более существенного. Вначале он решил влиться в ряды национального движения и в начале апреля 1917 г. принял участие в съезде казахов Тургайской области. Однако быстро выяснилось, что здесь его с распростёртыми объятьями не ждали.
Против участия Тунганчина в работе съезда публично выступил Миржакып Дулатов, причём охарактеризовал оппонента как агента местного жандармского управления и взяточника[Алаш-Орда… С. 22.32]. Мнение одного из самых уважаемых казахских писателей и общественных деятелей, автора легендарного произведения "Оян қазақ" было фактически приговором. Если так к Туганчину относился Дулатов, значит, наверняка Букейханов и Байтурсынов разделяли это мнение.
Благодаря заступничеству авторитетных родственников в ходе II областного тургайского съезда, состоявшегося в конце августа 1917 г., Мухамедьяр Тунганчин был принародно обелён, по причине отсутствия документальных доказательств его виновности. Участники съезда вынесли решение "оправдать М. Тунганчина и принять его в свою среду"[Там же. С. 61.33]. Но подобное формальное оправдание уже не могло улучшить его репутацию в глазах казахской общественности. Будучи умным человеком, Тунганчин понял, что выбиться наверх в национальном движении ему всё равно не дадут, а пребывание в "массовке" его не прельщало.
Спустя несколько месяцев Тунганчин мог только благодарить судьбу за этот конфуз. Власть в России взяли большевики, а алашевцы сидели по тюрьмам или находились в розыске. Весной 1918 г. он начал работать в советских органах в Оренбурге. Здесь его и приметил Джангильдин, как раз подыскивавший себе толкового помощника. Образованный казах, рассорившийся с алашевцами, стал просто находкой.
Когда был создан казахский отдел Наркомнаца, именно Джангильдин рекомендовал в качестве заведующего Тунганчина. Таким образом он, вероятно, рассчитывал полностью контролировать работу отдела через своего бывшего подчинённого. Конечно же, он ошибался. Тунганчин, совершив стремительный карьерный взлёт благодаря Джангильдину, очень быстро освоился в новой должности и вскоре стал игнорировать благодетеля. Недавние соратники стали соперниками.
Есть основания думать, что Ленин сознательно выдвигал Тунганчина в качестве противовеса главному казахскому комиссару. Джангильдин, безусловно, пользовался доверием со стороны руководства как убеждённый большевик, как хороший исполнитель, но у "вождя мирового пролетариата" определённо были сомнения по поводу его репутации в казахском обществе.
Весьма показательным примером здесь может служить свидетельство Ахмед-Заки Валиди о реакции Ленина, узнавшего, что председатель Башкирского правительства Мстислав Кулаев является христианином: "При разговоре с Кулаевым он спросил: "Вашего друга зовут Ахметзаки, почему же ваше имя Мстислав?" "Я башкир-христианин", – ответил Кулаев. "Не испортились ли из-за этого ваши отношения с народом? Не лучше ли быть атеистом без всякой перемены веры?" Кулаев почувствовал неловкость, вразумительного ответа не дал"[Валиди Заки Тоган. Указ соч. С. 289. 34].
Широко известное пренебрежительное высказывание Ленина в адрес обрусевших инородцев, "всегда пересаливающих по части истинно русского настроения", также показывает его принципиальное предубеждение и недоверие к таким личностям. Даже вернув себе казахские имя и фамилию, объявив себя атеистом, Джангильдин уже не мог отделаться от прилипшего ярлыка выкреста и заслужить безусловное доверие вождя.
Сознательно или нет, но Центр ставил перед двумя казахскими руководителями одни и те же задачи. В частности, оба функционера получили задание провести учредительный съезд новой казахской республики. Однако ни тот, ни другой сделать этого в течение 1918 г. не сумели.
8 октября 1918 г. обосновавшийся в Ханской ставке Мухамедьяр Тунганчин сообщал Сталину: "За невозможностью создать общекиргизский съезд по военным обстоятельствам мысль о нём оставлена и пришлось ограничиться съездом киргиз Букеевской орды…"[Иностранная военная интервенция и гражданская война в Средней Азии и Казахстане. Т. I. Алма-Ата: Изд-во АН КазССР, 1963. С. 151. 35].
В это же самое время Джангильдин ещё не оставлял надежды провести учредительный съезд в Тургайской области. В октябре 1918 г. он сообщает Тобаниязу Алниязову: "Для подготовления автономии Киргизского края Вам необходимо созвать представителей волостных и городского Советов и на нём избрать пять представителей на Общий киргизский съезд, который соберётся в Тургайской области для выработки конституции Киргизской республики"[Образование Казахской АССР. Сборник документов и материалов. Алма-Ата: Академия наук Казахской ССР, 1957. С. 95. 36]. Но и Джангильдин организовать данный съезд не смог.
Миссия Байтурсынова
Пока казахи-большевики безуспешно пытались организовать проведение учредительного съезда, Ахмет Байтурсынов продолжал вести переговоры с башкирами. 19-20 февраля 1919 г. он даже открыто посетил Оренбург, находившийся уже под контролем "красных", где провёл встречу с руководством башкирского национального движения.
"Командарм Первой армии Гай устроил нам с Ильясом Алкиным встречу с посланцами Казахстана… Руководителями состоящей из нескольких человек казахской делегации были известный писатель Ахмед Байтурсун и Каралды (Каралдин)… И красный командарм, и его офицеры не проявили к нам враждебности. Они уже получили указание из Москвы. В ту пору полиция большевиков (ГПУ) и система слежки ещё не расцвели пышным цветом. Так что в Оренбурге никто не чинил препятствия, подслушиваний наших разговоров между собой или с казахскими представителями не было"[Валиди. Указ соч. С.287.37], – вспоминал об этом эпизоде Валиди.
26 февраля 1919 г. в телефонном разговоре со Сталиным Валиди информировал собеседника: "Киргизы тоже имеют свои полки, я говорю отчасти от их имени, они, в случае удовлетворения национальных нужд, готовы последовать за нами"[Россия и Центральная Азия… С. 232.38].
Джангильдин, вероятно, не был в курсе этих переговоров. В телеграмме от 7 марта 1919 г. он просил экстренной помощи руководства Туркестанской АССР, поскольку алашский военный отряд, по его мнению, готовился к захвату Тургая и Иргиза[Амангельды Иманов. Статьи, документы, материалы. Под ред. С.Б. Бейсембаева. Алма-Ата: Казахстан, 1973. С. 94. 39].
Находясь в Ташкенте на съезде Советов, 17 марта 1919 г. Джангильдин получил телеграмму от Иманова с уведомлением о прибытии в Тургай нескольких десятков деятелей "Алаша" для переговоров. "Националы" заявили о своей готовности признать советскую власть. Два дня между Джангильдиным с одной стороны и Байтурсыновым и Дулатовым с другой шли переговоры "по прямому проводу".
Точное содержание переговоров осталось неизвестным, но вначале Джангильдин был явно доволен. 21 марта в письме одному из представителей руководства он сообщал: "Только что говорил по прямому проводу с представителями шайки бывших контрреволюционеров. Они собрались в Тургае в количестве пятидесяти человек киргизской интеллигенции из разных областей принести повинную, признали советскую власть и сдают оружие… Имеются представители из Акмолинской, Семипалатинской, Семиреченской и Уральской областей. Теперь можно сказать, что весь Киргизский край объединился под красным знаменем рабочего и крестьянского правительства"[Там же. С. 98-99.40].
В этом же письме Джангильдин информировал адресата, что решил сам выехать в Челкар для встречи и дальнейших переговоров с алашевцами. Однако в последующие дни произошло нечто, вынудившее комиссара изменить свои планы.
25 марта 1919 г. Джангильдин направил радиограмму Ленину, сообщив о собрании казахской интеллигенции в Тургае как о результате эффективной деятельности специально делегированных им агитаторов в Акмолинской, Семипалатинской и Семиреченской областях и запросил дальнейших указаний.
По всей видимости, алашевцы со своей стороны чётко дали понять, что дальнейшие конкретные переговоры они намерены вести только с Москвой. Ответ был получен незамедлительно. Джангильдин получил указание немедленно прибыть в Москву, захватив по дороге Байтурсынова. Прилива энтузиазма у комиссара Степного края это определённо не вызвало. Он просто не понимал, зачем вдруг Ленину понадобился один из самых ярых "контрреволюционеров".
Джангильдин не знал, что в это же самое время в Москве среди большевистского руководства произошла новая серьёзная полемика по национальному вопросу. В течение 1918 г. в национальной политике большевиков утвердилась сталинская формула о возможности создания национальной государственности в форме "самоопределения трудящихся масс данной нации". То есть "буржуазия" не должна была быть допущена к этому процессу ни под каким предлогом. Данную позицию на VIII съезде партии большевиков поддержал и член Центрального комитета партии Бухарин.
Взяв слово, Ленин неожиданно устроил отповедь Бухарину, а заодно фактически и Сталину: "Наша программа не должна говорить о самоопределении трудящихся, потому что это неверно. Она должна говорить то, что есть. Раз нации стоят на разных ступенях пути от средневековья к буржуазной демократии и от буржуазной демократии к пролетарской, то это положение нашей программы абсолютно верно. На этом пути у нас было весьма много зигзагов. Каждая нация должна получить право на самоопределение, и это способствует самоопределению трудящихся"[Восьмой съезд РКП(б). Март 1919 года. Протоколы. Москва: Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Государственное издательство политической литературы, 1959. 41].
Сталин, будучи ранее верным последователем Ленина, послушно меняя свою позицию каждый раз, когда разворачивался вождь большевиков, в этот раз промолчал, но, по всей видимости, был не согласен с вождём. В дальнейшем эти противоречия только усиливались, пока не проявились открыто при образовании СССР.
"Ленин, почти никем не поддерживаемый, отстаивал прежнюю позицию партии. Лозунг "Право трудящихся на самоопределение" был ошибочен, поскольку он годился только там, где уже произошло расслоение на пролетариат и буржуазию. Право на самоопределение должно быть дано народам, у которых расслоение ещё не произошло – например, башкирам и другим отсталым народам бывшей царской империи, – и оно помогло бы ускорить расслоение… Лишь в этом случае русский пролетариат мог бы избежать обвинения в том, что он проявляет "великорусский шовинизм, прикрытый названием коммунизма… Ленин своего добился, и статьи по национальному вопросу в партийной Программе 1919 г. представляли собой наиболее убедительное и законченное краткое изложение позиции партии по этому вопросу"[Карр Э. История Советской России. Книга 1. Большевистская революция 1917-1923. Том 1. Том 2. Москва: Прогресс, 1990. С. 221.42], – комментирует позицию Ленина в данной дискуссии Э. Карр.
Данная дискуссия имела крайне важное значение для алашевцев, дав им шанс возобновить переговоры с большевиками и принять участие в строительстве национальной автономии.
Кратковременный взлёт Тунганчина
Путь в Москву Джангильдина и Байтурсынова растянулся на целый месяц. Выехав из Челкара в начале апреля, в столицу Советской России они прибыли только в первых числах мая. Судя по всему, комиссар не слишком торопился в Кремль. По пути он делал длительные остановки в Актюбинске, Оренбурге и Самаре, принимал участие в совещаниях, решал различные вопросы по работе, сумел заручиться поддержкой Фрунзе.
Джангильдин явно пытался оттянуть встречу Байтурсынова с Лениным. 9 апреля 1918 г. он отправил открытое письмо на имя Ленина, Сталина, Калинина, Троцкого и других руководителей большевиков, в котором указывал, что казахская автономия должна быть образована исключительно на "советской платформе", говорил о темноте населения, опасности, которую продолжают представлять националисты. Только ещё раз получив телеграмму из Москвы с требованием немедленного прибытия, находившийся в Самаре Джангильдин решил не испытывать дальше терпение начальства и отправился в столицу.
Решив потянуть время, Джангильдин едва не совершил роковую для себя ошибку. Пользуясь отсутствием основного конкурента, Тунганчин развернул весьма энергичную деятельность. 3 апреля 1919 г. он был назначен казахским военным комиссаром, приравненным к командующему армией, и получил в своё подчинение все казахские военные части. Реальных национальных военных формирований, конечно, было ещё мало, но в ближайшем времени их число предполагалось увеличить. 5 апреля Тунганчин возглавил специальную группу по созыву Всеказахского учредительного съезда, проведение которого сначала намечалось в Ханской ставке, а затем было перенесено в Оренбург.
Кроме того Тунганчин, почувствовав перемены по отношению к "буржуазным националистам" в Москве, сумел быстро подстроиться под эти изменения. Сначала от своего имени он обратился к руководству с ходатайством разрешить принять участие в готовящемся Всеказахском съезде членам "Алаша". Сталин дал добро и поручил обеспечить личную неприкосновенность все киргизам, не исключая группы Букейханова, боровшейся с оружием в руках против Советской власти[Иностранная военная интервенция… Т. I… С. 119.43]. Помимо этого, Тунганчин включил алашевцев в состав комиссии по проведению Учредительного съезда.
Узнав эти новости по приезде в Москву, Джангильдин впал в отчаяние. В послании руководству, написанном в эти дни, он с горечью отмечал: "Я с такими огромными полномочиями, оказывается, работал для бывшего сотрудника, к которому попал в управление только потому, что не остался в Центре на виду у всех заниматься канцелярщиной, а пробился в свою область, где и удерживаю население на платформе советской власти". Кроме того, Джангильдин предупреждал, что в случае передачи всех казахских военных отрядов под власть Тунганчина он уже не сможет работать в Казахстане, поскольку престиж будет окончательно потерян.
Ещё одним ударом по самолюбию комиссара Степного края стало повышенное внимание Сталина и Ленина, проявленное к Байтурсынову. Вот каким образом это описывал сам Джангильдин:
"По приезде я прежде всего направился к товарищу И.В. Сталину. Они принял меня в своём кабинете, где состоялась беседа. Он знал уже о сдаче алаш-ордынцев.
– Вы привезли Байтурсунова? – спросил Сталин.
На мой утвердительный ответ товарищ Сталин велел привести его к нему...
Владимир Ильич встретил меня очень приветливо. Он тоже спросил меня о работе. Я его информировал об алаш-ордынцах. Он пожелал увидеть Байтурсунова... Коснувшись вопроса о дальнейшей судьбе Казахстана, В.И. Ленин говорил о том, что Казахстану должна быть предоставлена полная самостоятельность, вплоть до самоопределения"[Джангильдин Ч.А. Алиби Джангильдин. Он выбрал свой путь. Алматы, 2014. С. 95-96.44].
Следует заметить, что черепаший темп поездки Джангильдина и Байтурсынова в Москву отразился также и на событиях в Казахстане. В ожидании вестей находившиеся в Тургае большевики и алашевцы рассорились между собой. Ход событий довольно сложно реконструировать, показания свидетелей существенно разнятся. Но сам по себе подобный исход был вполне ожидаемым в условиях, когда целый месяц в маленьком населённом пункте сосуществовали две группы, сражавшиеся между собой последние месяцы, имевшие давние, в том числе кровные счёты.
20 апреля 1919 г. алашевцы, полагая, что Иманов собирается их арестовать, решили сыграть на опережение и заточили в тюрьму самого уездного комиссара. Ещё почти через месяц Иманов был расстрелян. Джангильдин узнал о потере своего верного соратника позже, только летом, но впоследствии это был очень серьёзный козырь против алашевцев.
Нейтрализовать Тунганчина Джангильдину помогло чрезвычайно выгодное стечение обстоятельств. В мае 1919 г. вспыхнул мятеж в сформированном Тунганчиным в Ханской ставке Первом советском образцовом казахском конном полку. Это был серьёзный удар по репутации военного комиссара, чем, естественно, не преминул воспользоваться Джангильдин. "До меня дошли сведения о том, что в Центре циркулируют слухи об измене всего полка и о переходе его на сторону казаков. Самым энергичным образом протестую против этой гнусной лжи, и все лица, распускающие подобные слухи, будут привлекаться мною за клевету к суду военно-революционного трибунала. За измену нескольких негодяев, перешедших на сторону казаков, нельзя клеймить целый полк и целый народ"[Там же. С. 219.45], – с негодованием писал Тунганчин в своём донесении Главному штабу.
Но всё было тщетно. Отмыться Тунганчин уже не мог. По всей видимости, сыграл свою роль и Сталин, продолжавший симпатизировать Джангильдину. Центр решил упразднить Казахский отдел Наркомнаца и Комиссию по Учредительному собранию. Все их функции были переданы созданному 10 июля 1919 г новому органу – Революционному комитету по управлению Киргизским (Казахским) краем, сокращённо именуемому Кирревкомом. Казахский военкомат становился отделом Кирревкома.
Состав Кирревкома
Ставшие членами Кирревкома Джангильдин и Тунганчин сделали все, чтобы помешать друг другу возглавить новый орган. В результате председателем Ревкома стал заместитель Сталина в Наркомнаце, его "правая рука" – Станислав Пестковский.
"Председателем Киргизского военно-революционного комитета было предложено выбрать меня. Ввиду разногласия среди делегатов-казахов, которые заявляли, что правильно дать нейтрального человека, товарищ Сталин согласился на избрание председателем товарища Пестковского"[Джангильдин Ч.А. Указ соч. Алматы, 2014. С. 96.46], – вспоминал об этом моменте Джангильдин.
Также в состав Ревкома вошёл Ахмет Байтурсынов, через некоторое время избранный заместителем председателя. То есть второй (после Алихана Букейханова) по значению и авторитету человек в национальном движении, теперь стал вторым человеком в казахском правительстве, созданном большевиками.
Советские историки не слишком любили вспоминать об этом факте, в большей части трудов по истории при освещении деятельности Кирревкома фамилия Байтурсынова вообще не упоминалась, "компромиссная фигура" казалась проявлением слабости большевиков. На самом же деле, исходя из интересов политической борьбы, это был блестящий ход Ленина. Вся национальная интеллигенция теперь наглядно могла убедиться, чем отличаются "белые" и "красные", стало понятно, что с большевиками всё-таки можно иметь дело. В результате Алихан Букейханов примкнул к антиколчаковскому заговору эсеров в Семипалатинске[Ахметова Л.С., Григорьев В.К., Шойкин Г.Н. Алихан Букейханов. Поиск ориентиров. Астана, 2008. С. 63-64.47]. Это было именно то, чего добивалось большевистское руководство. "Я его не считал и не считаю революционером-коммунистом или сочувствующим, тем не менее, его присутствие в ревкоме необходимо"[Аманжолова Д.А. Указ соч. С. 352.48], – так объяснял Сталин решение включить Байтурсынова в Кирревком.
Членом Ревкома также стал чингизид и бывший кадет Бахытжан Каратаев. В 1917 г. он остался за бортом сформировавшегося национального движения вследствие кардинальных противоречий во взглядах с Алиханом Букейхановым и другими лидерами "Алаша". В результате весной 1918 г. он примкнул к Уральскому Совету, был избран областным комиссаром юстиции, за что был арестован местными казаками и провёл в заключении несколько месяцев. В 1919 г. он вступил в партию. Таким образом, для большевиков Каратаев был таким же временным "попутчиком", как и Тунганчин.
Пожалуй, самым безупречным национальным членом Кирревкома с точки зрения большевиков являлся Сейткали Мендешев, простой сельский учитель, происходивший из непрестижного и, соответственно, "угнетённого" рода туленгут (потомки военнопленных, преимущественно калмыцкого происхождения). "…Мендешев – человек лично честный, но мало интеллигентный и слабо разбирающийся в этой сложной обстановке… В будущем может выйти из него хороший работник, если среда не засосёт его. Искренний сторонник советской власти"[Россия и Центральная Азия… С. 273.49], – так охарактеризовал его Ленину Пестковский.
Оказывать поддержку Пестковскому и отстаивать интересы большевиков должен был Вадим Лукашев, классический представитель "боевого крыла" партии, чей образ прочно связан с кожаной тужуркой и наганом. В дореволюционный период он годами скитался по тюрьмам и каторгам и обладал тяжёлым, конфликтным характером. Будучи уроженцем Семиречья, он владел казахским языком, хотя и скрывал это от казахских членов Ревкома.
Весной 1919 г. Лукашев являлся представителем центрального руководства в Букеевской Орде, как раз в то время, когда произошёл резонансный мятеж в казахском полку. Тунганчин, отсутствовавший в это время в Ханской ставке, впоследствии пытался переложить ответственность на Лукашева, а тот, в свою очередь, в долгу не остался, в докладе на имя Калинина дав уничтожительную оценку всей деятельности заведующего казахским отделом Наркомнаца. В этом крайне эмоциональном докладе, направленном на дискредитацию соперника помимо прочего содержались факты, однозначно не соответствовавшие действительности, но тем не менее некоторые современные историки пересказывают их без какого-либо критического осмысления.
Лукашев, вероятно, с самого начала работы Кирревкома не особо понимал, для чего центральное руководство любезничает с казахскими "буржуями" и зачем нужна такая автономия, в которой будут заправлять "классово чуждые элементы". В упомянутом докладе он, в частности, писал: "И если сейчас киргизская масса кричит об автономии, абсолютно не зная, что такое автономия и не зная, что она с собою несёт, но ожидая чего-то лучшего, лучше того, что было и что есть сейчас, она всё же как один человек восклицает "автономия-автономия", то это ещё не значит, что эта масса нас поняла, что эта масса за советскую власть, а тем более за коммунизм… Пока эту "автономную" авантюру подсказала ей кучка ханских бандитов-богачей, которую мы "вынуждены" временно гладить по головке, всякими способами привлекая их к себе, на "помощь", как элемент, имеющий громадное влияние на тёмный народ, влияние, основанное на жалких остатках прежнего деспотического величия". К этому пассажу Лукашев сделал также примечания, что "кричат об "автономии только "Тунгачины", а не масса…" и что казахские члены Кирревкома на самом деле никаким влиянием среди казахского населения не обладают, а получают его, наоборот, посредством большевиков.
Таким образом, в первоначальном составе Ревкома были собраны личности совершенно различных политических убеждений, к тому же состоящие между собой в неприязненных отношениях. Ревкому также было предоставлено право кооптации, т.е. избрания новых членов.
Начало работы Кирревкома
3 августа 1919 г. члены Кирревкома прибыли в Оренбург и приступили к деятельности. На территории Казахстана ещё полным ходом шла Гражданская война, обе стороны, уже ожесточённые до предела, готовы были использовать в этой борьбе любые средства, имели место массовые расстрелы пленных, перед казнью людей подвергали страшнейшим пыткам. И "красные", и "белые" терроризировали гражданское население, особенно тяжело приходилось казахам, поскольку войскам постоянно требовались лошади.
Всюду также орудовали вооружённые преступные банды, промышлявшие разбоями и грабежами. Человеческая жизнь не представляла никакой ценности, людей убивали даже за булку хлеба. Большинство людей, обнищав, влачило в лучшем случае полуголодную жизнь. Вследствие голода и эпидемий резко возросла смертность.
Созданный в Москве Кирревком крайне негативно или в лучшем случае скептически воспринимался областными органами власти. Привыкшие к высокомерному отношению к "инородцам", местные большевистские начальники не принимали идею казахской национальной республики и всячески саботировали процесс её реализации.
"Со стороны местных работников усилия создать автономную Киргизскую республику встречали только ироничное отношение. Политика советской власти в вопросах национального самоопределения не была воспринята местными работниками, и с этим пришлось вести тяжёлую борьбу… Оренбург не шёл навстречу ни в чём, не давал даже помещений, вследствие чего пришлось ютиться в частных квартирах, ни людей для работы. Последних приходилось брать с улицы, и естественно, что с такими работниками строить большое дело не было возможности"[Учредительный съезд Советов Киргизской (Казакской) АССР. 4-12 октября 1920 г. Протоколы. Под редакцией и со вступительной статьёй Е.Г. Федорова. Алма-Ата – Москва: Казакстанское краевое издательство, 1936. С. 27.50], – отвечал критикам деятельности Кирревкома Алимхан Ермеков год спустя.
Помимо военного комиссариата, со временем были созданы различные отделы: внутренних дел, финансово-хозяйственный, народного просвещения, продовольствия и социального обеспечения, юстиции, земледелия и др. К концу 1919 г. в системе Кирревкома работали 138 человек.
Естественно, осложняли работу нового органа весьма неприязненные личные взаимоотношения его членов. Совместные заседания часто проходили чрезвычайно эмоционально, на повышенных тонах, с перепалками и прямыми оскорблениями.
Несмотря на прошлые трения, Байтурсынов и Тунганчин сумели найти общий язык и заключили между собой союз. Это позволило им с самого начала захватить лидерство в Кирревкоме. "Пользуясь тем, что утверждённый Совнаркомом устав разрешает ревкому кооптировать новых членов с правом решающего голоса, они (Байтурсынов и Тунганчин) пихают в ревком своих людей, которые при всяком голосовании решают вопрос по-ихнему. С большим трудом удаётся мне проводить иногда такие компромиссные решения, которые, по крайней мере, не вредны"[Россия и Центральная Азия… С. 272.51], – признавался Ленину в своей беспомощности Пестковский.
Поскольку у Джангильдина союзников не было, в коллективном органе, где шла хитроумная политическая игра, он оказался совсем бессилен оказывать какое-либо влияние на принятие решений. Не в силах лицезреть успехи своих противников, он решил податься в зону военных действий, в привычную, ясную стихию, где винтовка рождала власть. "Джангильдин, человек амбиций, не чувствовал себя в силах бороться с ними здесь и уехал в Кустанайский уезд, чтобы огородить его от байтурсуновско-тунганчинского влияния"[Там же. С. 273.52], – свидетельствовал Пестковский.
Каким образом Джангильдин решил оградить Кустанайский уезд от влияния своих противников в Кирревкоме, не совсем ясно. Согласно официальной биографии, Джангильдин осенью 1919 г. принял участие в освобождении Кустаная, затем приступил к формированию нового национального полка и провёл собрание местного казахского населения.
Кирревком не владел достоверной информацией о кустанайской эпопее своего члена, поскольку комиссар не отчитывался "правительству" о своей деятельности. По всей видимости, Джангильдин не собирался новую созданную им национальную военную часть подчинять кирвоенкомату и в целом вёл себя как глава Степного края. "Уехал Джангельдин из г. Оренбург и совершенно исчез с горизонта. А с мест поползли тёмные, зловещие слухи и отголоски. "Где-то кто-то стреляет". "Замечается скопление вооружённых банд". "В Кустанайском у. образовался другой Кирвоенком под главенством Джангильдина"[Алаш козғалысы. Құжаттар мен материалдар жинағы. Сәуір 1920-1928 жж. Движение Алаш. Сборник документов и материалов. Апрель 1920-1928 гг. Т. 3. Кн. 1. Алматы: "Ел-шежіре", 2007. С. 43.53], – сообщал Ленину Тимофей Седельников.
По стечению обстоятельств, бурная деятельность Джангильдина совпала по времени с попыткой передачи центральным руководством Кустанайского уезда из состава Степного края в Челябинскую губернию. Байтурсынову пришлось готовить обстоятельный доклад для Совнаркома РСФСР с разъяснением значения кустанайских степей для хозяйственной деятельности казахских скотоводов. В результате уезд удалось отстоять.
Следует заметить, что вряд ли Джангильдин был причастен к этой попытке отторжения Кустанайского уезда. Проведённый под его председательством съезд казахского населения в числе прочего постановил: "Просить Центр через управление Степного края об оставлении названного уезда в территории управления Степного края"[Иностранная военная интервенция и гражданская война в Средней Азии и Казахстане. Том второй. Сентябрь 1919 г. – декабрь 1920 г. Алма-Ата: Наука, 1964. С. 206.54]. Тем не менее наверняка недоброжелатели Джангильдина проводили связь между его самостийной деятельностью и едва предотвращённой потерей Кустаная. Но даже без учёта различных подозрений и слухов ясно, что члены Кирревкома, сотрудники формирующегося аппарата, вряд ли положительно оценивали продолжавшееся несколько месяцев отсутствие Джангильдина в самый тяжёлый период становления нового органа власти.
Амнистия для алашевцев
Одной из главных целей Байтурсынова стало спасение соратников по национальному движению. В течение 1919 г. большевики праздновали одну победу за другой, зона их контроля в Казахстане стремительно увеличивалась. Жизнь находившихся в "контрреволюционном" лагере алашевцев висела на тонком волоске. Самый мелкий "красный командир" мог, не утруждая себя лишними запросами к вышестоящему начальству, поставить их "к стенке".
В начале сентября 1919 г. Байтурсынов выступил с инициативой проведения переговоров с Западным отделением "Алаш-Орды" для склонения их на сторону советской власти и получил официальное полномочие вместе с Тунганчиным начать переговоры от своего имени.[Алаш козғалысы… Т. 2… С. 34955]
Не удовлетворяясь этим, 27 октября 1919 г. на совместном заседании Кирревкома и Турккомиссии Байтурсынов выдвинул предложение: "Объявить всем киргизам, в том числе тургайским и уральским группам алашордынцев, борющимся против советской власти на стороне белых, амнистию на случай перехода их на сторону советской власти"[Там же. С. 354.56].
Это предложение переполнило чашу терпения Лукашева. Взяв слово, он стал приводить сведения о тесных связях руководства Западного отделения Алаш-Орды с уральским атаманом Толстовым. Не остановившись на этом, Лукашев также высказал определённые подозрения в отношении самого Байтурсынова. Зампред Кирревкома в ответ назвал оппонента лжецом. По окончании заседания Лукашев извлёк из кобуры револьвер и приставил его к голове Байтурсынова, потребовав извинений.
Вся эта безобразная сцена происходила на глазах представительной делегации из Центра в лице Элиавы, Куйбышева, Фрунзе, Рудзутака и Голощёкина. Время, конечно, было военное, но одно дело было трясти револьверами на фронте, а другое, когда, такие выходки позволяли себе члены, по сути, национального правительства. В итоге члены Туркомиссии убедительно рекомендовали Лукашеву немедленно выехать в Москву и поставили вопрос перед руководством о выведении его из состава Кирревкома с возможным преданием суду.
Естественно, что работу Кирревкома члены комиссии оценили крайне негативно. В телеграмме, направленной 30 октября 1919 г. Ленину, сообщалось: "Полная бездеятельность ревкома объясняется создавшимся внутри него положением. Единого ревкома не существует, есть русская и киргизская части ревкома, между собой враждующие и действующие в особицу"[Россия и Центральная Азия… С. 276.57].
"Когда в 1919 г. после очищения киргизских областей от казаков и белогвардейцев, от Колчака был организован Военно-Революционный комитет по управлению Киргизским краем, то туда были посланы лица, которые совершенно не знакомы с условиями жизни киргизского народа, которые совершенно не имели никакого приспособления для правильного подхода к работе среди киргизского народа, и благодаря деятельности главным образом этих руководителей из центра постановка работы задержалась, можно сказать, на целый год"[Россия и Центральная Азия… С. 419.58], – некоторое время спустя говорил Сейткали Мендешев.
После устранения Лукашева Байтурсынов сумел добиться своей цели. 31 октября 1919 г. Кирревком обратился к руководству Туркестанского фронта с просьбой объявить амнистию всем казахам, в том числе уральской и тургайской группам алашордынцев, борющимся против советской власти на стороне белых на случай перехода их на сторону советской власти[Алаш козғалысы… Т. 2… С. 355.59]. 4 ноября 1919 г. РВС Туркестанского фронта объявил амнистию всему киргизскому населению, прямо или косвенно принимающему участие в борьбе против советской власти[Россия и Центральная Азия… С. 278.60].
Ахмет Байтурсынов выслал копию данного постановления в "шифрованном виде", вероятно, вместе со своими доводами руководителям Западного отделения Алаш-Орды[Алаш-Орда… С. 177.61]. Получив данное послание, а также официальное письмо от командования Туркестанского фронта, в котором также гарантировалось применение амнистии ко всем участникам алашского движения, Западное отделение Алаш-Орды провело 10 декабря 1919 г. совещание для обсуждения данного предложения.
На этом совещании было утверждено официальное постановление о переходе на сторону советской власти и начале военных действий против казачества. Несмотря на то что Фрунзе требовал от Западного отделения Алаш-Орды немедленной и безусловной капитуляции со сдачей оружия и не собирался вести с ними никаких совместных военных действий, алашевцы решили напоследок "хлопнуть дверью".
27 декабря 1919 г. алашские отряды атаковали своих недавних союзников из Уральского казачьего войска в Кызыл-куге, взяв в плен штаб Илекского корпуса и свыше 800 казаков и офицеров. С одной стороны, это была возможность поквитаться за открытый грабёж казахского населения, происходивший в последние месяцы, когда казаки, теснимые большевиками, лишились всех иных источников пополнения провизии. С другой стороны, это, безусловно, была демонстрация своей силы для большевиков. Проигнорировав чёткие и неоднократные указания Фрунзе, порывистые представители Западного Казахстана, первыми приступившие к реальному строительству автономии, не спасовавшие в своё время перед Колчаком, вновь показали свой характер, что, впрочем, сыграло им дурную службу.
Если на стадии переговоров вполне допустимым рассматривалось последующее привлечение руководителей Западного отделения Алаш-Орды на службу в Кирревком и другие советские организации, то после нападения на казаков мнение резко изменилось. Люди, организовавшие подобную операцию, могли впоследствии преподнести крайне неприятный сюрприз и советской власти. 5 марта 1920 г. Кирревком постановил: "Ответственных лиц Западного отдела национального правительства Алаш-Орды впредь до более прочного устройства советской власти в Киркрае изолировать от киргизских трудовых масс"[Там же. С. 189.62]. Жаханша Досмухамедов, Халел Досмухамедов и другие лидеры Западного отделения Алаш-Орды были высланы за пределы Казахстана.
Больше всего, конечно, Байтурсынова беспокоила участь его самых близких друзей и соратников – Алихана Букейханова и Миржакыпа Дулатова, скрывавшихся вместе с другими участниками движения в Семипалатинском уезде. Байтурсынов неоднократно направлял обращения в Сибревком и Ревком Семипалатинска, информируя об объявленной амнистии бывшим лидерам Алаш-Орды.
Необходимо также отметить, что защитой бывших участников алашского движения занимался не только Байтурсынов. По крайней мере, когда в начале февраля 1920 г. в Семипалатинске были арестованы несколько участников алашского движения, в числе которых, вероятно, был и Алихан Букейханов, Кирревком отреагировал специальной телеграммой за подписями Пестковского, Джангильдина и Айтиева, в которой, помимо прочего говорилось: "Предлагаем проводить линию, чтобы репрессии по отношению к отдельным личностям не могли толковаться как репрессии против киргизского народа, пресекать насилия и бесчинства, допускаемые казаками и местной властью по отношению к киргизским массам, так как привыкли смотреть на киргиз, как рабов, отдельные агенты власти склонны прижимать киргизское население"[Россия и Центральная Азия… С. 338.63].
Благодаря этому арестованные члены алашского движения вышли на свободу и те, кто скрывался, также смогли вернуться к обычной жизни. Понемногу они стали трудоустраиваться в советских учреждениях.
Падение Тунганчина
К концу 1919 г. Пестковский сумел нейтрализовать неформальный дуумвират Байтурсынова и Тунганчина. Здесь существенную роль сыграл авторитет Михаила Фрунзе, который подготовил специальный доклад о деятельности Кирревкома для руководства партии от 9 декабря 1919 г. В этом документе была дана крайне негативная оценка Кирревкому как организации, где "руководящая роль остаётся за теми же верхушками киргизского народа, которые правили им и при царском режиме". "Совершенно необходимо немедленно выработать определённую стройную экономическую программу деятельности Кирревкома, не ограничиваться при этом политической платформой "Киргизской автономии", объединяющей воедино под главенством богачей весь народ. Существующий состав Кирревкома на это не годится"[Там же. С. 281-282.64], – отмечал также Фрунзе.
Поддержка Фрунзе позволила Пестковскому избавиться хотя бы от Тунганчина. Человек, весной 1919 г. являвшийся военным комиссаром Киргизского края, руководителем казахского отдела Наркомнаца и председателем важнейшей комиссии по проведению Учредительного собрания, в конце этого же года был обвинён в контрреволюционной деятельности, исключён из партии, выведен из состава Кирревкома и арестован. Потерявший Лукашева Пестковский был вполне удовлетворён состоявшимся разменом "фигур". "Один Байтурсунов без Тунганчина гораздо менее опасен"[Там же. С. 272.65], – писал он Ленину.
Седельников
Байтурсынов, потеряв союзника, даже не думал сдаваться. В ноябре-декабре 1919 г. он вместе с Пестковским побывал в Москве, принял участие во Всероссийском съезде Советов. Он также вновь был принят Лениным. Любопытно, что если официальные биографические хроники деятельности "вождя мирового пролетариата", издаваемые в Москве, содержали информацию о данной встрече, то на страницах трудов, издаваемых в Казахской ССР, об этом предпочитали не упоминать. Согласно официальной советской версии, Ленин порекомендовал представителям Казахстана использовать для агитации среди широких народных масс граммофоны и записи докладов на казахском языке, а также посоветовал Кирревкому не торопиться с перераспределением скота в пользу бедняков.
Естественно, что самые существенные вопросы в таких встречах всегда остаются за рамками протоколов. Возможно, что именно в ходе состоявшейся беседы с Лениным Байтурсынов сумел добиться включения в состав Кирревкома нового члена в лице Тимофея Седельникова.
По крайней мере, Бахытжан Каратаев не сомневался, что Байтурсынов сыграл ключевую роль в этом назначении. "Этот Седельников во второй половине 1919 года по протекции алашординца Ахмета Байтурсунова попал в члены 1-го состава Киргизского краевого военно-революционного комитета и каким-то образом в качестве члена Коммунистической партии!?"[История Западного отделения Алаш-Орды… С. 430-431.66], – писал он в своей работе, посвящённой истории "Алаша".
Впрочем, Седельникова рекомендовал включить в состав Кирревкома и Фрунзе[Россия и Центральная Азия… С. 282.67]. По всей видимости, Пестковский тоже ничего не имел против этой кандидатуры. В тот момент он ещё не представлял, что его ожидает. Иначе он бы явно предпочёл дальше работать с Тунганчиным.
Будучи оренбургским казаком по происхождению, вступившим в большевистскую партию лишь в декабре 1918 г., Тимофей Седельников слабо разбирался в теоретических вопросах строительства коммунизма. Он был просто неисправимым идеалистом, бескорыстным и убеждённым борцом за справедливость. Ленин называл его "человеком абсолютно добросовестным".
Собственная семья Седельникова жила впроголодь, но ему даже не приходило в голову воспользоваться своим положением, чтобы как-то улучшить свой быт. Более того, его страшно возмущало поведение новой советской элиты. "Живут хорошо", лучше старых буржуев и новых спекулянтов, только верхушки провинциальной советской бюрократии. "Нетрудовой" характер "благополучия" последней не подлежит сомнению… "От трудов праведных", на обычное советское жалованье, семейному абсолютно немыслимо скопить 60 000 руб., чтобы "порадовать душку-жену новеньким костюмом". А уже про лучшие квартиры, лучшую обстановку и шикарные выезды говорить не приходится. И всё это делается грубо, цинично, откровенно на глазах номинально "диктаторствующих" рабочих, которые хиреют и озлобляются от недоедания, губят ребят в холодных и старых квартирах и сами гибнут от эпидемий"[Алаш козғалысы… Т. 3. Кн. 1… С. 36.68], – с возмущением писал он Ленину.
Ещё в 1907 г. возмущённый масштабным изъятием земель у казахского населения Седельников издал публичный доклад "Борьба за землю в киргизской степи". В нём, несмотря на собственное казачье происхождение, он отмечал, что "казачья колонизация "степи" была начата в средине XVIII века и, непрерывно продолжаясь до последней четверти XIX ст., постепенно отняла у киргизов более 10 миллионов десятин лучших земель"[Седельников Т. Борьба за землю в Киргизской степи (Киргизский земельный вопрос и колонизационная политика правительства). Санкт-Петербург, 1907. С. 19.69]. Помимо этого, Седельников открыто заявил, что "в настоящее время, когда ещё совсем даже и не начато ни межевание степи, ни поземельное устройство киргизов, всякие работы по использованию якобы "излишних киргизских земель" лишены совершенно какого бы то ни было юридического основания и потому являются сплошным беззаконием"[Там же. С. 39.70].
Седельников давно и хорошо знал всех лидеров "Алаша" и принимал участие в заседаниях Второго Всеказахского съезда, провозгласившего Алашскую автономию. Короче говоря, он полностью разделял и поддерживал идеи национального движения. Войдя в состав Кирревкома, он в какой-то мере сумел затмить самого Байтурсынова, действовавшего всё-таки достаточно осмотрительно. Седельников же начал открытую борьбу, даже в ходе публичных мероприятий он убеждал всех казахских членов Кирревкома и сотрудников аппарата, что нужно забыть обо всех прежних раздорах и, объединившись, активно отстаивать интересы казахского народа.
Прибывший в апреле в Оренбург новый член Кирревкома старый большевик Авдеев, ознакомившись с ситуацией, пришёл в ужас. "Корень наших разногласий заключается в том, что Седельников стал официальным вождём киргизских националистов и ведёт открытую шовинистическую борьбу против коммунистов, прибегая в этой борьбе к самым нечестным мерам. Отчаянная демагогия, натравливание киргизов на коммунистов стали обычным явлением… В лице Седельникова они нашли вождя, которого у них до сих пор не было. Он основал киргизскую националистическую идеологию, и все это преподносится под высокой маркой марксизма и коммунизма: мало этого, Седельников каждый раз пространно объясняет, что всё это он делает по поручению Ленина, Сталина, ЦК, что он специально послан защищать киргизов от засилья великороссов-коммунистов и т.д."[Алаш козғалысы… Т. 3. Кн. 1… С. 47-48.71], – писал он Пестковскому.
Седельников, пытаясь защищаться, написал письмо Ленину, в котором излагал свою позицию: "…Действительным и заядлым контрреволюционером является тот, кто сейчас подозревает или обвиняет киргизов в контрреволюции. А именно как раз в этом грехе повинны наши местные "бонопартисты" из среды казаков, переселенцев и самих киргизов, а также те более крупные работники, которые подлинной жизни киргизского народа не знают и не понимают, а судят о ней по московским трафаретам или с голоса местных "суфлёров"[Там же. С. 44.72]. Заканчивалось это письмо тем, что Седельников просил принести его в жертву, но не давать больше в обиду казахов и башкир.
В результате на заседании РКП(б) Киркрая, состоявшемся 27 апреля 1920 г., Тимофея Седельникова обвинили в казахской националистической агитации, а также признали в качестве "главаря националистическо-киргизской группы Алаш-Орды". После этого его вывели из состава Кирревкома и отозвали в Центр. Байтурсынова на том же заседании "призвали к порядку".
Вступление в партию
Байтурсынов понимал, что, несмотря на отдельные успехи и поддержку Ленина, пространства для дальнейших манёвров у него остаётся всё меньше. Той же весной 1920 г. он решил вступить в партию большевиков. "Программа РКП в области национальных отношений, а равно взгляд т. Ленина на самоопределение наций… при правильном применении и проведении в жизнь может вполне обеспечить интересы киргизского народа как нации угнетённой"[Там же. С. 33.73], – отмечал он в своём заявлении.
Естественно, это был вынужденный шаг. Большевики уже давно требовали от него этого. "Надо дать ход киргизской неграбительской интеллигенции. Надо перестать приставать к ним с ножом к горлу: "Крестись в коммунисты!" Они сами потихоньку это сделают, но умно, осторожно и целесообразно", – писал Седельников, имея в виду в первую очередь Байтурсынова.
Но для большевиков это уже было делом принципа. Вступление в партию одновременно становилось публичным отречением от прежних убеждений. Опубликовав заявление Байтурсынова, газета "Известия Киргизского края" сопроводила его ликующей публикацией, где прямо говорилось: "Тов. Ахмета Байтурсынова знает вся степь. Каждый киргиз слышал имя этого вождя своего народа, крупного киргизского общественного деятеля и литератора… Это крупная победа нашей партии и лучший пример нашего влияния среди киргизов"[Терновой И.К., Исетова Р.К. Жизнь, озарённая борьбой: Посвящается 125-летию со дня рождения Ахмета Байтурсынова. Костанай, 1998. С. 49.74].
Впрочем, Байтурсынов и сам понимал, что вступление в партию для него будет хотя бы каким-то щитом от нападок в сложнейший период, когда процесс образования казахской автономной советской социалистической республики вышел на финишную прямую. В преддверии этого оставалось добиться решения двух задач: добиться включения в состав новой республики всей этнической территории казахского народа и добиться для алашской интеллигенции права принять активное участие в строительстве новой республики.
Значение Кирревкома
В целом, подводя итог деятельности Кирревкома, следует отметить, что данный орган, начав на "пустом месте", действительно провёл важную предварительную работу для последующего создания казахской автономной республики. Был сформирован аппарат, привлечены кадры, начата работа по всем основным направлениям деятельности. Можно сказать, был заложен фундамент казахской автономной республики.
В течение всего одного года работы, несмотря на колоссальные, объективные сложности, связанные с Гражданской войной, и острые трения между членами комитета, Кирревком сумел добиться взаимодействия с местными администрациями на территории Казахстана, вначале демонстративно игнорировавших новый центр власти. Этим была подготовлена почва для последующего "признания" на местах Казахской АССР.
Важной решённой задачей, исходя из интересов большевиков, стало завоевание доверия казахского населения и национальной интеллигенции. Кирревком довольно быстро стал восприниматься как своё "национальное правительство". В этом, безусловно, главную роль сыграла политика Ленина, несмотря на серьёзное сопротивление в Центре и на местах, последовательно настаивавшего на привлечении к работе в Кирревкоме участников алашского движения. Известные и авторитетные среди казахского населения личности одним только присутствием в новом органе власти работали на авторитет новой власти, тем самым способствуя её укреплению.
В свою очередь, национальная интеллигенция, пойдя на компромисс с большевиками, получила возможность защищать своих соратников по национальному движению от репрессий и предлагать своё видение в важнейших вопросах строительства автономной национальной республики.
Окончание следует
