Калмухамбет Касымов сообщил общественности, что этот гуманный акт прощения государством своих оступившихся граждан, предусмотренный Конституцией страны и приурочиваемый обычно к неким особо торжественным датам в общественной жизни, не будет проводиться. В частности, в нынешнем году по случаю 25-летия независимости РК ничего не предвидится. Да и вообще, массовых амнистий в Республике больше не будет. Дескать, Казахстан станет отходить от этой устаревшей практики и переходить на более современные методы, практикуемые в мировом сообществе: к примеру, помилование, распространяющееся лишь на тех, кто подаёт соответствующее прошение.
Неконституционность этого пассажа очевидна. Ни один чиновник, хоть даже и генерал в полицейских лампасах, не наделён правом отменять или ставить под сомнение то или иное действующее положение главного закона страны. А ссылка на международную правовую практику, будто бы отказывающуюся от массовых актов помилования за их старомодностью, вообще не опирается на сколько-нибудь достоверную статистику. Так что за заявлением главного копа страны стоят, скорее всего, иные резоны. Например, ведомственное желание постоянно рулить процессом прощения граждан, каковых возможностей массовые амнистии, увы, не предоставляют. Ну и, конечно, расхожий тезис тюремщиков, что амнистия никого не исправляет, зато тюрьма будто бы перевоспитывает.
Между тем, великий Абай как-то сказал: "Будь моя власть, я бы отрезал язык тому, кто утверждает, что человек неисправим". Резать языки противникам амнистий мы не станем. Но чтобы напомнить тюремщикам о судьбах тысяч людей, ждущих за колючей проволокой этого гуманного акта государства как манны небесной, расскажем, как проходила амнистия к 10-летию независимости РК в одной из колоний в Мангистауской области.
Прощание с кумом
В не столь отдалённых местах Мангистау началась амнистия по случаю Дня независимости страны. Из учреждения ГМ 172/11, в просторечии именуемого 23-й колонией, в первый день вышло на свободу четыре человека – на одного меньше, чем планировалось.
Пятому кандидату на волю Александру Кытманову пока не довелось сказать последнее "прости" куму, как называют в зоне начальника колонии. Причиной задержки уже подготовленного к досрочному освобождению сидельца стало его плохое поведение: незадолго до начала амнистии он ухитрился совершить некое серьёзное нарушение режима.
Впрочем, если учесть, что амнистия будет проходить в течение полугода, а до снятия наказания с провинившегося заключённого должно пройти менее трех месяцев, то у него ещё был реальный шанс получить отпущение грехов и выйти из-за колючки.
Всего же из исправительных учреждений области будет отпущено на свободу свыше 600 прощённых преступников. Конкретно из 23-й колонии – 100. Амнистии подлежали беременные женщины и матери-одиночки, многодетные матери, инвалиды, несовершеннолетние граждане и лица пенсионного возраста, отбывающие наказание за преступления средней и лёгкой тяжести, а также представители вышеперечисленных категорий заключённых, осуждённые за тяжкие преступления, но отбывшие к этому времени не менее одной трети срока. Вышли на свободу также все сидельцы, которым осталось отбывать меньше года.
Освободившимся гражданам оплачивался проезд до дома за счёт казны. Те из амнистированных, у кого не было постоянного места жительства, были определены в дома престарелых и инвалидов, детские дома, нуждающихся в стационарном лечении поместили в соответствующие медицинские учреждения.
Кто у нас теперь в авторитете
У Александра Кытманова с некоторых пор в числе самых больших авторитетов были великий просветитель Абай Кунанбаев, тогдашний областной прокурор Асет Адильхан и рецидивист Виталик по кличке Франц. А также реальный шанс попасть в этот список обрёл и автор этих строк.
С великим казахским поэтом и просветителем Саша впервые познакомился на зоне, в свою третью ходку, когда увидел на стене тамошнего клуба выписанные огромными буквами слова про то, как следовало бы наказывать некоторых граждан с погонами за неконтролируемый базар.
"Умный мужик этот Абай", – резюмировал Директор (такую вальяжную кличку носил наш герой) и тут же попросил в лагерной библиотеке какую-нибудь его книжку.
С прокурором области жизнь свела Александра там же, за колючкой, вскоре после того, как администрация 23-й колонии притормозила его амнистию. "За нарушение режима, выразившееся в том, что распивал водку на территории учреждения…" Так это же – на радостях, по случаю скорого досрочного выхода на волю! Но разве "им" это понятно? Правильно сказал про "них" Абай. Однако прокурор, рассмотрев дело Саши Кытманова, пришел к выводу, что нарушение режима, совершённое им, не является тяжким и злостным, а значит, не может препятствовать его амнистированию.
Ну а Франц – вообще лучший друг в этой жизни. Второй раз выходит на волю раньше и встречает подзадержавшегося за периметром братана у входа… Вернее, в данном случае – у выхода из ИТУ. И работу кенту заранее подбирает. Даже родной старший Сашин братишка, в доме у которого за неимением собственного жилья он переталкивается между сроками, не так радуется его возвращению, как Виталик Францев. Хотя можно и понять. У брата своя семья, и вышедший на свободу родственничек отнюдь не озонирует воздуха в его тесноватой "двушке" и не улучшает в ней психологического микроклимата.
Диалог в пампасах
Что до меня, то я попал кандидатом в кондуит авторитетных для домушника Кытманова граждан за то, что, не чинясь, ссудил ему на месяц тысячу тенге для организации торжественной встречи его с собственным сынишкой и не истребовал денег с первой же, на днях полученной им на воле, зарплаты. Впрочем, тут есть один нюанс, который откроется чуть позже.
Процедура амнистирования группы заключённых в 23-й ничем таким особенным не отличалась от прежних подобных мероприятий, что мне случалось не раз видеть и прежде в различных не столь отдалённых местах. Казённо-улыбчивые поздравления персонала с пожеланиями никогда больше не попадать сюда, взволнованно-напряжённые лица освобождаемого контингента, скупые их ответы на дежурные вопросы репортёров. Не здесь надо разговаривать с этими ребятами, а на воле. В пампасах! И я спросил у Саши Кытманова, для которого нынешнее событие было особенно радостным, из-за того что чуть не сорвалось, номер его домашнего телефона на воле.
По запарке хлопец согласился, но видно было, что такой пристальный интерес к его персоне не вызывает у него особого воодушевления.
Неделю я обрывал телефон, беседуя то с братом, то с племянником, то со снохой Александра. Сам он или "только что вышел" или "ещё не приходил". Наконец, поняв, что от меня не отвязаться, он позвонил сам. Извинился: мол, некогда было – всё с друзьями встречался. И я уговорил его зайти ко мне в гости: потолковать за жизнь. На воле и вообще.
Он пришел. Но не один, а с Францем – "лучшим друганом", как отрекомендовал мне его сам визитёр.
Поначалу беседа не клеилась. Парни все уверяли, что назад, в зону они больше не вернутся, жевали дежурную мякину про заботливую администрацию, которая помогла им перековаться, про несчастное стечение обстоятельств, прежде раз за разом (Директора – три, а Франца – четыре) приводившее их за колючку. Спасибо хоть не пытались вешать дежурную зэковскую лапшу про то, что "не виноватые они, а всё это менты позорные на них дела стряпали".
Пытаясь затянуть гостей в разговор, я поинтересовался: почему это вдруг Кытманов – Директор? Что, на зоне в авторитетах ходил, что ли? Беседа чуть оживилась. Оказывается, это Франц прилепил Саше такую кликуху в первую их встречу на зоне, и она прижилась.
"Он, знаете, такой важный всегда, такой спокойный и солидный. С брюшком. Ну директор – и всё! А в авторитетах мы никогда не ходили. Мы – "мужики", самая распространенная и самая честная на зоне категория, на которой там всё держится. Честно тянем срок, ни на кого не стучим, никого не трогаем, но и себя в обиду не даём. И не считаем западло выйти по "досрочке", если для этого не требуется пойти в "козлы" (то есть сдавать других администрации. – Авт.).
И дали зарок от сумы и тюрьмы
Однако скоро диалог опять увял.
Попробовал я зацепиться за нательную живопись, украшающую друзей. Они тут же охотно продемонстрировали мне свои наспинные, нагрудные и наручные галереи. А Саша не преминул при этом добавить, что большая часть картинок на теле друга – его собственной, кытмановской, кисти. Вернее, иглы. И на зоне много ребят с его живописью ходит.
Но по-настоящему я задел своих гостей, когда выразил сомнение в нерушимости их зарока на предмет возвращения назад, в зону. Мол, там, в колонии, сотрудники администрации уверяли нас, журналистов, что через полгода-год большая часть амнистированных сядет опять. Да и потом, есть же народная мудрость – "от сумы и от тюрьмы не зарекайся".
Тут-то Франц и вскипел.
"Это вы, кто там никогда не был, – заорал он, – не можете зарекаться. А я, если через это уже прошёл столько раз, могу. И даже должен! Я так хочу жить, как все люди! Иметь семью, работу, на свои честно заработанные деньги жить!"
И даже флегматичный Директор разрумянился от волнения как маков цвет, веско кивая головой в поддержку всех яростных пассажей друга.
– Ну, а что ж вам до этого мешало?
– Обстоятельства! – патетически воздел руки Франц.
И чёрт его уже знает как, но с этого момента Александр Кытманов, с тремя его квартирными кражами, ушёл на задний план, а Виталий Францев стал главным героем этих заметок.
Путь на "малолетку"
Первый раз Франц сел в четырнадцать лет. Мать одна без отца тащила его и братишку. Денег не хватало ни на что. Особенно малец умирал по конфетам. А тут один пацан из параллельного класса, сын очень известного в городе человека, постоянно фигуряет перед девчонками в заграничных шмотках да пичкает их импортными сладостями. Одна, кстати, из обхаживаемых им барышень очень нравилась Францу, но что он мог ей предложить, кроме как поход в кино? Да и то ещё и на это надо денег добыть.
Вот они с пареньком одним, одноклассником того "буржуя", тоже имевшим на него зуб, и договорились. Пацан стянул на уроке физкультуры ключи из пальто у намеченной жертвы. Они вдвоём зашли в пустую днём квартиру, выгребли всё, что поценнее, и спустились в подвал соседнего дома – делить добычу. А там кроме денег да золотишка еще и камушки были, в тряпочку завернутые: брильянты да рубины вроде. Но тут третий, что с ними был на стрёме, пока они хату бомбили, обкурился анаши и полез из подвала на воздух. И как раз наткнулся на ментовской патруль. Те сразу – шасть в подвал и взяли их тёпленькими, с поличным. Потом на суде Франц узнал, что барахла было почти на полмиллиона рублей. Еще советских, полноценных.
После отсидки на "малолетке" в Алма-Ате, через полгода, считай, опять туда же попал – снова за квартирную кражу.
Одна рука не догорела
Потом, как вышел, решил: всё, хватит. Нашёл работу денежную: в зоне-то четыре специальности освоил, в том числе мебельщика. Пожил на воле и женился. Жена была на двенадцать лет старше, и Франц величал ее Ириной Анатольевной. Но жили неплохо. И она хорошо зарабатывала – штукатур-маляр на домостроительном комбинате. Только вот детей не могла иметь. А Виталию так хотелось ребёночка. Тут подруга её бывшая, к тому времени совсем спившаяся тетка, оставила им свою дочку, почти младенчика, которую голодом морила. А сама уехала ненадолго в Караганду по каким-то криминальным делам своего мужика, сидевшего тогда в зоне. Да два с лишним года отсутствовала. Уж как они носились с этой девочкой, уже и опеку на неё оформили, и через неделю должны были решить вопрос в суде о лишении той алкашки родительских прав. А тут она и объявись.
Стала деньги требовать – семь тысяч. А не дадите – так, мол, заберу девчонку и утоплю в море. Мой ребёнок – что хочу, то и сделаю. И стала визжать, а Машенька ведь только уснула, больная, с температурой.
Виталик схватил её за горло: чтоб замолчала, да и припугнуть хотел. Но не рассчитал, видно, малость. Ирина Анатольевна увидела – и в слёзы: мол, что ты наделал? Ты теперь и меня убьёшь?
"Зачем? – рассудительно ответил он. – Только если ты настучать захочешь".
Ну что теперь делать? Труп расчленил, унёс на пустырь, где сейчас Актауский госуниверситет, и сжёг. Да только одна рука, самая кисть, оказывается, и не догорела...
А последняя ходка – вообще по полной глупости. Друг один оставил у него вещички свои на временное хранение. А они оказались с квартирной кражи. При обыске их нашли, и хоть всем было ясно, что он на той хате не был, но упаковали Франца опять. Не мог же он друга ментам сдать. Это не по понятиям.
Долг чести по блатным понятиям
Весь этот разговор, хочешь – не хочешь, как-то сблизил нас. И когда на следующий день Саша Кытманов уже на правах знакомца забежал ко мне перехватить тысчонку до первой зарплаты, чтобы побаловать сынишку, которого не видал несколько лет, я даже не удивился такому сюжетному повороту.
А теперь по поводу упоминавшегося выше нюанса, который, возможно, вычеркнет меня из кандидатов в списке авторитетных для Директора граждан. Я таки не преминул стукнуть о наших с ним финансовых взаимоотношениях его дружку – Францу. Нет, не специально, конечно. Просто Виталий позвонил на следующий же день после прихода Александра и сообщил, что тот приступил к работе в мебельном цехе, где уже почти три месяца заколачивает на жизнь Франц. Вот и я поделился с ним новостями. Франц опять распалился: мол, не имел его друг права брать у меня деньги, не по понятиям это. Что, не мог, что ли, у него попросить?
Причём уже к вечеру отдал мне мою тысячу из своих и пригрозил провести с кентом понятийный ликбез по теме.
Впрочем, мне удалось его уговорить: не поднимать пока волны и дать приятелю шанс самому вернуть долг чести.
И Директор принёс-таки со всеми соответствующими расшаркиваниями за задержку мою, лично мне казавшуюся безнадежной ко взысканию, ссуду. А я потихоньку переправил денежки Францу. Таким образом и честь, и понятия были сохранены.
Уволенные на волю
К тому времени, как мне пришла пора возвращаться из командировки в Актау, Директор отгулял на воле уже сорок дней. И первая его зарплата составила 15 000 тенге (по тем временам – выше прожиточного минимума). Да начальство обещало добавить ещё пять. Франц в пампасах был уже четвёртый месяц. У него жалованье – 20 000. Кроме того, он ещё и пристроился подрабатывать вечерами в одном пивбаре – вышибалой. И уж почти три месяца как ухитрился обзавестись новой постоянной и очаровательной подругой, у которой, кстати, хорошенький и очень развитой сынишка лет шести-семи. Конечно, Франц пооборотистее, чем его дружок. Но и на воле ведь находится гораздо дольше.К слову, о понятиях, по которым живут вышедшие на свободу и решившие завязать с преступной жизнью зэки-мужики, я до сих пор не имел ни малейшего понятия. Зато имею среди хороших знакомых кучу гражданских лиц, перехватывавших у меня до получки тысчонку-другую, и так никогда и не вернувших эти мелкие долги.
Так что я решил перестать звать Александра и Виталия по кличкам. Может, они и впрямь никогда больше не вернутся на зону.
