Барсакельмес, на который уже никогда не вернуться

Для тех, кто в разгар своей юности побывал на этом былом аральском острове с грозным названием Барсакельмес, визит туда на всю оставшуюся жизнь стал эталоном бесшабашной радости. В моём родном Ленинградском пединституте им. Герцена, даже несмотря на то, что и он с тех пор успел стать университетом, до сих пор не утерян интерес к заповеднику, над которым вуз осуществлял научное шефство. Прошлые контакты практически прервались (заграница!), но "барсачата" – те, кому когда-то выпало счастье побывать в студенческих экспедициях на Барсаке, – нет-нет, да собираются поностальгировать друг с другом. Или, на худой конец, возбуждают друг друга воспоминаниями и бередят незаживающие раны в сетях интернета.

С начала 1960-х годов каждое лето на чудо-остров прибывала шумная и восторженная толпа питерских студентов (точнее, в основном студенток – педвуз как-никак), тут же наполнявшая скучноватую обыденность заповедника несказанным шумом бытия. Эти десанты с невских берегов не состояли из праздно-отдыхающих – каждый ехал сюда со своей конкретной задачей, поставленной руководителями по практикам и работе в СНО (студенческое научное общество) и утверждённой "шефом", профессором Львом Александровичем Кузнецовым, который и патронировал всю деятельность института на Барсакельмесе.

Так что главным моментом пребывания на Барсаке было не купание в упоительно чистых и прохладных водах Арала, не вольный откорм голодных студентов и студенток на казённых харчах, не вечерние песни и игры у костра. Главным всё же была работа, настоящая научная, ставшая для многих "барсачат" прологом дальнейшей учёной деятельности. Не секрет, что многие, поступавшие в пединституты в те годы, когда конкурсы в университеты зашкаливали, вовсе не мечтали о лаврах Макаренко в средней школе. И у многих эта "немечта" сбывалась. Ведь ЛГПИ им. Герцена был вполне сравним со многими университетами по качеству образования, традициям и учебной базе.

Так что купание – купанием, ужин - по расписанию, песни-пляски – никто не отменял, но… Выгрызание шурфов, определение биомассы, сбор растений и насекомых, наблюдение за животными, работа в лаборатории – это было первично. Я, к примеру, занимался "питанием сайгаков", что на практике означало не только долгие наблюдения за сотенными стадами этих степных антилоп, но и такое неаппетитное занятие, как "разбор желудков" экземпляров, отстреливаемых ради науки (мясом этих исследованных и промеренных жертв науки мы и питались всё лето).

Что ещё вызывало неизменный восторг в юных душах (кроме моря, столовой и костра), так это ощущение своей полноценности и значимости, впервые испытанных на острове вчерашними школьниками. У каждого была своя задача, но никто никого не контролировал. Так что можно было в любой момент собраться и отправиться в поход, на несколько дней, в необитаемые части заповедника, на "дальние кордоны". Мыс Бутакова, Петькин-Куль, Сегизсай, Кебирсай, впечатляющий чинк южного берега.

По результатам экспедиции студенты писали свои отчёты, делали доклады в СНО, отчитывались по практике, собирали материалы на дипломы.

Уже позже, когда информационное пространство сильно видоизменилось и переполнилось иными смыслами, Барсакельмес вдруг попал в поле зрения задорной братии "тарелочников" и с тех пор кочует по просторам всяческих аномальных досье. Так что каждый первый вопрос продвинутого пользователя, каждому мало-мальски бывалому "барсачатнику", звучит предсказуемо:

– А вы там ничего такого не наблюдали?

Наблюдали! Ещё как наблюдали. Однажды, например, я целый день не мог отойти от берега моря. Утром, пока ещё солнце выползало из-за горизонта, я бегал от усадьбы заповедника до моря (пару километров), плавал и возвращался обратно к завтраку. Бронза мускулов и свежесть кожи, надо сказать, были главной студенческой одеждой на свободной территории Барсакельмеса (такую же свободу я много лет спустя наблюдал в Рио-де-Жанейро). Девочки целыми днями ходили в шортах и бикини (одеваясь только к прилёту очередного АН-2 из Аральска), а мальчики (в моём лице) – щеголяли в плавках. Бегал я босиком, дорога шла по глине, а потом по песку.

И вот однажды, выкупавшись, я расслабился и неосторожно задремал на пляже под убаюкивающий шелест волн. А когда проснулся, солнце уже жарило вовсю. И все мои попытки преодолеть сотни метров песчаного пляжа (Арал уже усыхал, про это все знали, но особого шума ещё не было) были тщетны. Раскалённый песок через десяток шагов прожигал пятки до костей и мне приходилось сломя голову бросаться обратно к морю, охлаждаться. Ничего не оставалось, как ждать, что кто-то подъедет к берегу на машине, или когда солнце укатится за море. Вот так я и проторчал день на берегу в ожидании погоды.

Однако это всё – шутки. Настоящим магнитом для всяких аномальных случаев на Барсакельмесе был Антоныч. Легендарная личность, затмевавшая в воспоминаниях современников всё и вся. Мало кто помнит тогдашнего директора заповедника, обитавшего в Аральске, и даже зама по науке Владимира Васильевича Жевнерова, автора серьёзной книжки "Джейран острова Барсакельмес", постоянно пребывавшего на острове. Но про Валентина Антоновича Скоруцкого, имевшего весьма неясное место в тамошнем трудовом расписании (то ли егерь, то ли разнорабочий, то ли кто) взахлёб рассказывали все побывавшие на Барсаке.

– А Антоныча ты знаешь?

– Антоныча? Конечно! Однажды, помню…

Это был своего рода пароль, по отзыву на который тут же отсекались все самозванцы.

У Валентина Антоновича было две голубые мечты и две страстные привязанности. Страсти – это нежная любовь к старушке-матери и не менее сильное почтение к зелёному змию. А мечты – увидеть Москву и внушить взаимные чувства хоть одной заезжей студентке. Но студентки не считали Антоныча достойной партией (мало того, что квасил, так ещё был весьма преклонного возраста по сравнению с ними – было ему тогда уже за тридцать) и посмеивались над ним за глаза (а то и прямо). Потерпев очередное фиаско и обиженный в своих лучших чувствах, Антоныч произносил пару своих идиоматических фраз ("Золотой начальник, не губи!" и "Попомните ещё, такие как я, на дорогах не валяются!") и уходил в свою хибарку. А на следующий вечер Михалыч ехал откуда-то на своём тракторе. "Еду, смотрю, что-то лежит на дороге. Ближе подъезжаю – а это Валентин Антоныч!"

Так же отчаянно Антонычу не везло с Москвой. Весь год он трудился в поте лица, безвыездно проводя время на острове. А когда подходило время отпуска, получал кругленькую сумму, собирал чемодан, подходил под благословение к своей тихой матушке, надевал костюм с галстуком и, провожаемый всеми островитянами, на попутном баркасе уходил на Большую землю, чтобы сесть в Аральске на поезд и отправиться на встречу с мечтой. Но дорога в Москву никак не шла у Антоныча дальше ресторана "Арал", стоявшего на берегу красивой и живой Аральской бухты.

Примерно через неделю с какой-нибудь попутной военной баржи, одной из тех, что постоянно курсировали по линии горизонта от Аральска к острову Возрождения, Антоныча выбрасывали за борт, в открытое море. И он вплавь добирался до острова несколько километров, являлся в одних трусах – всё остальное становилось достоянием ресторана.

Плавал Антоныч как бог. И ходил так, что ему завидовали даже самые хорошие пешеходы. И ловил рыбу как никто другой. И с животными у него были свои особые отношения: он приручал неприручаемых сайгаков, осторожных джейранов и прихотливых куланов так, что они, завидев его, издали бежали к нему поздороваться и поластиться.

Было на острове много и другого аномального. Но самым чудесным был сам остров посреди синего моря. Было море и был остров…

О том, что стало с Барсакельмесом и его старожилами Михалычем и Степанычем, можно прочитать в параллельном материале "Остров, навсегда утраченный Казахстаном" (проекта "Глобус Казахстана").