Детство особого режима

В это режимное учреждение несложно попасть. Сложнее выйти отсюда. В Интернете можно найти статьи «Как жить с ребёнком-инвалидом», но не «Как живут дети-инвалиды». Поисковик выдаёт только восторженные рекламно-благотворительные заметки о том, как какая-нибудь крупная компания на этот раз помогла детям с нарушениями в развитии…

Детский психоневрологический дом-интернат на улице Лебедева. Найти его мне удалось путём проб и ошибок и только с помощью навигатора. Невысокое розовое здание скрыто от любопытных глаз высоким серым забором. Сделав глубокий вдох, открываю железную дверь.

Ко мне подходит пожилой мужчина-охранник. Предвосхищая его вопросы, выпаливаю: «Здрасте, я волонтёр, пришла поработать с детьми, к кому можно обратиться?» Мужчина в серой форме флегматично кивает на главный вход. Я благодарю его и наконец делаю следующий вдох.

Войдя внутрь, отмечаю: вкусно пахнет супом и булочками. На розовых стенах стенды с государственной символикой и улыбающимися детьми. Как и положено. На полу огромный ковёр. Шаги становятся тихими, а стук сердца раздражающе громким. Пухлощёкая девушка в приёмной. Повторяю свой вопрос. Она отправляет меня куда-то в глубь коридора. Там царит оживление. Вдоль стенки сидят и стоят ребята. Кто-то пытается обуться, один мальчик о чём-то размышляет, прижавшись щекой к стене. Все начинают с любопытством меня разглядывать. Для них я пришелец.

В кабинете врача старательно рассказываю свою легенду: у меня был друг, болел ДЦП, уехал в Россию и я скучаю по нему. Поэтому и хочу работать волонтёром, абсолютно бесплатно. Уверяю, что здорова и есть флюорография. Когда спрашивают об образовании, туманно упоминаю специальность «public relations». Вряд ли им стоит знать о моём обучении на журфаке. Пусть даже на первом курсе. Суровая на вид женщина в очках спрашивает, зачем я сюда пришла? Человек с улицы всегда подозрителен. Что-то несу про гражданский долг, и меня отправляют к социальному работнику. На выходе – главврач. Узнав о моём намерении работать волонтёром, она упирает руки в бока и выносит «приговор»:

– В группы работать не пущу. Сейчас инфекции, ветрянка.

Я заверяю её, что могу работать во время прогулки. После небольшой паузы и моего смиренного взгляда со мной соглашаются. С виду вроде всё уютно, но это не тот уют, к которому мы привыкли дома. Хочется плакать. Я человек не сентиментальный, но сегодня не тот случай...

Через два дня я воспряла духом и вновь пошла к детям. За воротами слышны детские крики и смех. Сегодня я попросилась понаблюдать за детьми – попривыкнуть. Двор интерната небольшой, но ухоженный. Много деревьев и цветов. В углу горки и яркая детская площадка. На стене одинокий улыбающийся жираф. С краю стоят столы для настольного тенниса и две беседки. В одной из них я и расположилась. Это мой наблюдательный пункт. Отсюда видны и дети, и воспитатели. Их недоверчивые взгляды я ощущаю даже затылком.

Не прошло и пяти минут, как ко мне потянулись маленькие дети. Они спрашивают моё имя и важно усаживаются рядом. Черноглазая девочка Алина лет четырёх умудрилась поцеловать мою руку. Я чуть не упала в обморок. Следом за ней руку попытался поцеловать парнишка, на вид мой ровесник. Возникла пауза. Я не знала, как реагировать. У меня защипало в глазах. Малыши, еле выговаривая слова, пытались рассказать о себе неестественным для детей монотонным голосом. В их речи отсутствовали ударения и интонации.

– Мееняя зовут Ооляя, – тихо промычала хрупкая светловолосая девочка.

Были и те, кто отнёсся ко мне с недоверием. Они настороженно наблюдали за мной с безопасного расстояния. В основном это были ребята постарше.

Ко мне подкатила маленькая, но взрослая девушка на роликовых коньках. На шее наушники. Я удивилась её манере разговора. Зарина говорила грамотно и видимых отклонений у неё не наблюдалось. Да что там – она была адекватнее многих моих знакомых из университета! Именно благодаря Зарине я смогла узнать, как живётся в интернате. На всё происходящее у неё есть своя точка зрения.

– Детям нельзя много радоваться и музыку слушать, это на психику влияет. Вон там, за забором, детям можно всё. А нам ничего нельзя,– она произносит эти слова с такой горечью, что мне становится стыдно. – Я знаю таких людей, походят, походят и пропадают. Уж таких мы много повидали.

А вот и я, ещё одна такая же. Соберу информацию, напитаюсь впечатлениями и исчезну. Отсюда и недоверие. Стало стыдно. А смогла бы я работать настоящим волонтёром?

Бегающих детей не видно. Одни сидят в беседке, другие, взявшись за руки, гуляют по своей маленькой территории, больше напоминающей клетку. Не спасает даже жираф. Мальчик, присев на бордюр, негромко разговаривает со своим ботинком. Слов не разобрать. Он кладёт стопу на колено и целует подошву. Зарина усмехается: «У них свой мир, для них нас нет, они сами по себе».

К нам подходит девочка в розовой курточке и что-то бубнит. Понять её сложно. Девочку зовут Оля. Она притрагивается к моим волосам и просит подарить наушники. Другие дети одёргивают её: «Зачем тебе наушники? У тебя телефона нет, у тебя ничего нет». Я говорю, что постараюсь найти. Оля радуется, словно я уже сделала ей подарок.

Моя новая знакомая (Зарина) интересуется, почему я хочу здесь работать. У детей на лицах любопытство и недоумение: что я забыла в их маленьком закрытом мирке?

– Ты одна будешь приходить?

– Да, я хочу поработать для себя. Посмотреть.

– Да, вам хорошо, – мечтательно произносит она. – Вам всё можно, даже кино посмотреть с друзьями. У меня есть друзья, но только там (показывает на забор). А здесь нет, ни друзей, ни подруг.

– А после интерната куда?

– После 18-ти нас переводят на Каблукова. (Алматинский психоневрологический диспансер. Он, кстати, неподалёку. – Прим. авт.) Если родители согласятся – домой забирают.

– А у тебя как?

– А у меня никого нет. Сейчас мне ищут опекуна. А я даже умею кушать готовить. Если всё будет нормально, отправят в «Ковчег» в Талгаре. Документы уже собирают...

– Тебе 18?

– Нет, больше. А я до сих пор здесь сижу, – сетует Зарина. – В моём возрасте все уже замуж повыходили, женились. А я, как ненормальная (смеётся). А оно ведь так и есть.

Интересуюсь, чем болеют здешние обитатели. Зарина объясняет: здесь шизофреники, дауны и эпилептики. Тут в разговор вступает Карлыгаш – бойкая девчонка в спортивном костюме с короткой стрижкой. Поначалу я думала, что это мальчик. У них завязывается спор – считать ли эпилептиков больными? Зарина, устав спорить, снова обращается ко мне.

– Вот мы дружим и доверяем нашим няням и воспитателям. А они нас потом и подставляют.

Я, подливая масла в огонь, высказываюсь о том, что воспитатели смотрят на меня подозрительно.

– Они общаются с волонтёрами только ради того, чтобы те что-нибудь принесли. Памперсы или ещё что-то, – говорит Зарина. – Нет памперсов или денег – до свидания!

В интернате у некоторых детей есть телефоны. Зарине баланс пополняют друзья, живущие в городе. Она хочет вырваться из своего мирка и её раздражает собственная беспомощность.

 – Я просила: отдайте меня на курсы повара. Я хочу получить какое-нибудь образование. Кусочек образования. Не хочу сидеть в четырёх стенах и смотреть на всё это. Насмотрелась, – вздыхает она. – У меня много желаний, но почему-то они не сбываются. Увы...

– Я сюда попала, потому что поздно начала ходить, – сокрушается Зарина.– А со здоровьем и мозгами у меня всё в порядке. Практиканты приходили, спрашивали: вы здесь практикуете? – Ну да, с 95-го года, никак не могу напрактиковаться (смеётся).

Вокруг нас шумят дети. Но это не шум детского сада или школы. Здесь слышны мычание, стоны и шёпот. От таких звуков по телу время от времени пробегают мурашки. В поисках методиста спускаюсь по лестнице и слышу монотонный глухой звук. То ли плач, то ли разговор. На втором этаже в тёмной комнате с раковиной и какими-то тряпками сидит маленький мальчик и раскачивается из стороны в сторону. Его вид настолько испугал меня, что я выбежала во двор. Можете ругать меня за трусость, но мне стало страшно.

На улице мы снова расположились в беседке. На этот раз гуляли дети из других групп. Возле нас присел крупный спокойный парень по имени Аман. Через несколько мгновений он начал медленно биться головой о решётку беседки. После неторопливо встал и начал расстегивать ширинку. Я оторопела. Воспитатели вскочили, бойко оттолкнули его от беседки и усадили на место.

Зарина предупредила, чтобы я ничему не удивлялась. Сказать легко. Я была не удивлена. Я была в шоке. Чуть позже Аман с поразительной ловкостью схватил сидящую рядом маленькую, худенькую девочку за шею и с силой начал биться лбом об её голову. Я оказалась ближе всех и успела просунуть руку между их головами. Ощущение было не из приятных. Казалось, кто-то бьёт меня по ладони дубиной. Нянечки еле усадили разбушевавшегося парня. Он захныкал, а позже завыл. Кто-то сказал, что Аман скучает по дому.

Бережёного Бог бережёт, и я пересела в беседку, поближе к малышам. Теперь возле меня сидел светловолосый мальчик лет пяти. Чуть позже я заметила, что он привязан широкой черной верёвкой к решётке. На лице ребёнка застыло отрешённое выражение. Казалось, только эта верёвка и связывает его с миром.

Для Зарины я стала отдушиной. Несколько дней я выслушивала исповедь девушки из необыкновенного дома для необычных детей.

– Я знаю, что такое любовь – нам про это рассказывали. У нас и лекции, и семинары были. У меня есть парень, но я не лезу к нему целоваться, на колени. Что я – дура? Здесь даже поделиться не с кем, – делится со мной самым сокровенным Зарина. – С балкона что ли выброситься?

Зарина не похожа на нытика, наоборот, она улыбчивая и общительная. Мне интересно разговаривать с человеком, чей разум ещё не испорчен «внешним миром». Она наивна для своих лет и всё ещё верит в то, что девушка не должна делать первый шаг. Что отношения из-за денег невозможны. Она говорит о своём избраннике с восторженно-влюблённой интонацией. Но сомневается, стоит ли общаться с ним дальше. Ведь у них нет будущего, как, впрочем, и настоящего.

Учитывая, что дети не могут всего рассказать, да и правда у всех своя, договариваюсь об интервью. На этот раз уже представляюсь журналистом. Меня встречают уже не как волонтёра. Все здороваются и улыбаются. Методист Эльмира Букина – энергичная и жизнерадостная женщина, уточняет, что наличие родителей не означает, что те навещают детей.

В каждой группе – плазменные телевизоры. В игровых комнатах даже есть «сухой бассейн», наполненный шариками. Для каждого ребёнка в начале года составляется индивидуальный план ухода и лечения. Несмотря на хлопоты персонала, рабочих рук всё же недостаточно.

 – Не хватает специалистов, – говорит Эльмира Сансызбаевна. – А когда приходят студенты и видят детей, то говорят: «Нет, спасибо, нас не устраивают ни зарплата, ни условия».

Это и понятно. С такими детьми морально тяжело работать. Это особые дети, те – кто рос без родительской любви. Воспитатели им и за маму, и за папу, и за бабушку.

– Многие дети называют нас мамами. Чтобы с ними работать, их нужно очень любить. Случайных людей у нас нет. Вот остался костяк, коллектив, у которого действительно призвание работать с такими детьми (месячная заработная плата воспитателя – 37000 тенге.– Прим. авт.) Но люди работают здесь подолгу. Я, например, здесь уже больше двадцати лет.

О каждом ребёнке педагоги говорят как о своих собственных. Знают, у кого какой характер и привычки.

– Есть, конечно, и хулиганы. Например, Кайрат. Может окно разбить или убежать. Ловим потом всем коллективом, – делится Эльмира Букина. – Однажды кабель перерезал, весь интернат остался без мультиков. Но наказывать мы не можем. Поругаем немного, и всё.

Каждую пятницу дети ездят в англо-казахскую школу «Хэйлибэри». Там они играют в спортзале, плавают в бассейне, воспитанники школы придумывают для них развлекательную программу, готовят угощение. Неудивительно, что в интернате особо расшумевшихся хулиганов можно успокоить фразой «В Хэйлибэри не пойдёшь!»

Рассказали мне и о Зарине. У неё лёгкая степень умственной отсталости. Педагоги отзываются о ней тепло: умница, красавица, отзывчивая и добрая девушка. Американский волонтёр Пэйтон даже приглашал Зарину на свадьбу дочери. Торжество проходило в Алматы, Зарина была там подружкой невесты.

Меня ведут в глубь двора: небольшая постройка возле интерната – кабинет бытовой адаптации. Здесь дети учатся готовить, стирать, гладить вещи. Те, кто в состоянии. В кабинете настоящая плита и стиральная машина.

– Девчата постарше часто сами хозяйничают на «кухне», а после приходят и говорят: «Мы сегодня кушать не будем! – Что случилось? – Мы уже сами пожарили картошку и поели».

– Они такие довольные, что могут приготовить простую картошку. Часто жарят пирожки, лепёшки. Угощают всех.

В мастерской вместе с педагогом сидят две мастерицы. Одна из них хвастается своей вышивкой. А минутой позже с серьёзным выражением начинает рассказывать мне об истории возникновения мороженого. Было ощущение, будто она читает наизусть книгу. А педагог заговорчески мне подмигивает, чтобы я продолжала слушать. Слушаю...

– Это Маша, у нее шизофрения. Такие дети часто одарены. У Маши хорошая память.

Интернат ежегодно принимает участие в фестивале детского творчества «Мейірім», организованном фондом им. Марата Оспанова. В этом году мюзикл «Волк и семеро козлят» завоевал приз зрительских симпатий. В глазах женщин я заметила лёгкую обиду, чуть позже они рассказали, что детишки рассчитывали занять призовое место.

В кабинет вошёл парень в белой футболке, отложив костыли в сторону, поздоровался. Я обратила внимание на его сильные руки, такие обычно у боксёров или тяжелоатлетов.

– Это Анвар. Недавно с волонтёрами ездил в Италию, там ему сделали операцию на ноги. Даже выучил немножко итальянский.

Парень улыбается:

– Почему немножко, средне так. Могу говорить, понимаю.

– Я сижу и в «Вконтакте», и в «Моём мире».

Эльмира Сансызбаевна просит его рассказать, как живётся в интернате. Анвар смущается, теребит очки: «предупредили бы, я бы хоть оделся нормально».

Но через некоторое время отвечает:

– У нас здесь есть теплота. Родной дом, конечно, не заменит, наверно. Но мне сравнивать не с чем. Я таких ощущений не испытывал.

Некоторые детки даже говорят: пришла бы наша мама, мы бы её простили за всё. Лишь бы пришла и была рядом.

Сейчас я узнавала интернат с другой стороны. Когда меня привели в младшую группу, меня буквально облепили малыши. Каждый хотел обнять и поцеловать. «Они у нас любят ласку», – смеются воспитательницы в белых халатах. Это не просто любовь, это жажда,– подумалось мне. В каждой группе я ловила взгляды десятков глаз, изголодавшихся по простому человеческому теплу. Нянечки и воспитатели при всех своих усилиях не могут утолить этот голод.

В одной из групп было тихо. Несколько кроваток и спящие в них дети.

– Лежачая группа. Детки здесь, как растения. Их кормят из бутылочек.

Смотреть на них действительно больно. Это не жизнь – заточение в собственном теле. «Как растения». Эта фразу я не забуду никогда.

Заканчивалась невеселая экскурсия в столовой. Все дети как раз прибежали на обед, стало шумно. Женщина в белом халате, наклонившись, терпеливо слушает своего воспитанника. Ей не видно меня – молчаливого наблюдателя. Но зато мне было прекрасно слышно, как уходя, она ласково прошептала мальчику: «жаным».

Закончив знакомство с группами, я спросила:

– Есть ли у этих детей возможность жить самостоятельно в будущем?

Методист, погрустнев, тихо отвечает:

– Нет, ни у кого такой возможности нет…

Мы прощаемся. За мной захлопывается тяжёлая железная дверь. Всё закончилось. Я возвращаюсь домой уже другим человеком. Мой путь лежит через студенческую парковку. Блестят новенькие «сороковки», брутальные «крузаки». Студентки, одетые не хуже голливудских актрис, цокая каблуками, идут к своим автомобилям. От них веет дорогими духами, уверенностью и молодостью. Вспоминаю интернатских детишек. И кто сказал, что параллельных миров не существует?

P.S. В интернате живут 145 детей в возрасте от четырёх до восемнадцати лет с различными заболеваниями: ДЦП, синдромом Дауна, глубокой умственной недостаточностью, задержкой психического моторного развития. Количество групп – 10. Среди воспитанников около 35-ти отказников, 20 подкидышей, сирот – 3. У остальных детей есть родители.

СПРАВКА "МЕГАПОЛИСА"

«В Казахстане почти 150 тысяч детей с ограниченными возможностями в развитии. Это 3,2% от всего детского населения страны. Из них 48490 признано инвалидами детства.