Мэр Москвы в начале года объявил о новом проекте по сносу ветхого жилья. Сносить будут хрущёвки и брежневки. Речь о 8000 зданий, 25 миллионах квадратных метров и бюджете в несколько миллиардов рублей.
Такой проект, разумеется, вызвал множество текстов, недовольства, подозрений и даже митинг, собравший, по словам организаторов, что-то около 30 тысяч человек.
Голос Григория Ревзина в этом гуле всегда трезвее и обстоятельнее всех: он предупреждает нас о том, что в свете существующих градостроительных практик на месте снесённого жилья построить город не получится.
Города не получится.
А получатся полянки с домами-высотками и как придётся разбросанными улицами, потому что, кажется, уже никто не хочет разбираться в морфологии города, разбираться в том, что, например, сквер на отшибе города – это никакой не сквер, а, по сути, натуральный пустырь, а тротуар, от которого здания отступают на добрых 10 метров, утопающий в парковках – конечно, насмешка и пощёчина здравому смыслу.
В то время как это событие породило множество тем для рассуждений и даже рефлексии, мне бы хотелось здесь предложить выполнить своеобразный мыслительный pirouette и переоценить наше коллективное эстетические видение этих самых хрущёвок.
Спросите мнение соседа, друга или коллеги об этих домах, и с большой долей вероятности вы получите один и тот же ответ: это убожество.
Это неверное отношение, конечно. Хрущёвки – это невероятный эксперимент, венец модернистской архитектуры, проект про гуманность и сама сущность красоты.
Чтобы это осмыслить, нужно растянуть временную перспективу, в которой мы рассматриваем их, на 100-150 лет и преодолеть идеологическую предвзятость, связанную с неудачами СССР и вообще кризисом идеологий о всемирном спасении модернизма. Словом, рассматривать их нужно как направление мысли, доминировавшей почти весь XX век, зародившейся в конце XIX века, адептами которой была целая плеяда гениев – от Сезанна и Малевича до Татлина и Аалто.
Это даст нам возможность понять, что хрущёвки есть не что иное, как продолжение или, лучше сказать, логическое завершение модернизма как эдакого метанарратива.
Вот и попробуем нащупать эту самую мысль, к которой восходит замысел хрущёвок. Мысль, которая стёрла с фасадов зданий всякий орнамент, стала едва ли не физическим воплощением абстракций Кандинского или кубизма Пикассо, как будет угодно, возвела на постамент лаконичность, сдержанность, геометризм и функцию.
Мысль, которая решила своей целью дать крышу над головой каждому, дать каждому условия жизни, не оскорбляющие достоинство человека.
Для этого попробуем пройтись не по всей стреле времени, а по самым ярким её участкам, иначе мы перепишем здесь историю искусств прошлого века.
Итак, наверное, все началось в тот день, когда Гинзбург построил в конце 20-х прекрасный дом-коммуну в Москве, в стране недавно победившего коммунизма, так называемый Дом Наркомфина, ныне место паломничества архитекторов со всего мира. Это было время, когда искусство было призвано властью на службу новому дивному будущему, а оно откликнулось домами-коммунами, плакатами, вывесками и неслыханным творческим поиском.
Хотя нет, скорее всего, всё началось несколькими годами раньше, в 1913 году, когда Малевич написал свой первый квадрат как декорацию для авангардной постановки, захлопнув навсегда дверь в фигуративное искусство. Приблизительно в то же время трудился ещё один буревестник – Татлин, и готовил свою революцию в формотворчестве. Совсем скоро эти двое окончательно порвут с традицией, ностальгией и возвестят о новом времени...
Впрочем, если быть совсем уж последовательными, то началось всё приблизительно тогда, когда задышал на ладан модерн – в начале прошлого века. Окончательно толкнул его в небытие австрийский архитектор и теоретик архитектуры Адольф Лоос в 1903 году, написав своё знаменитое эссе "Орнамент и преступление".
"С развитием культуры орнамент на предметах обихода постепенно исчезает", – пишет Лоос и порывает с орнаментом, украшательством и несмелостью модерна захлопнуть дверь в прошлое громко.
В это же время Поль "как отец всем нам" Сезанн приоткрывает занавес в новые пространства, где геометрия, где простота и лаконизм. Всё это совсем скоро отзовётся беспредметностью и автоматическим письмом будет созвучно интернациональному стилю в архитектуре.
Ну а потом одновременно в нескольких странах происходит то, что в голове не укладывается. На сцену выходят патриархи мировой архитектуры от модернизма Ле Корбюзье, Мис ван дер Роэ, Вальтер Гропиус, Татлин, Лисицкий, Гинзбург и сотни других. Тренируют они свой гений не только в, что называется, коммерческих проектах, но и в социальном жилье, разрабатывая прототипы.
В Германии складывается Баухаус, в СССР – ВХУТЕМАС, в стенах которых гении времени пускаются во всё новые поиски форм и с каждой новой всё дальше отдаляются от опостылевшего прошлого в унисон духу времени. А в 1928-м складывается Международный конгресс современной архитектуры, постулировавший и насадивший основные принципы архитектуры модернизма.
Стандартизация, аскетизм, индустриализация, технологичность, рациональность и унификация – вот они, новые, сначала смутные, а потом совсем явные маяки.
Небольшой справки про Вайсенхоф в Штутгарте или марсельскую жилую единицу во Франции, о знаковых для эпохи постройках, таких как вилла Савой или здание Баухауз в Дессау, будет достаточно, чтобы удостовериться в том, что, когда послевоенным Германии, Нидерландам, Великобритании и СССР понадобилось решать жилищный вопрос, единственным возможным решением было синтезировать находки предыдущих десятилетий. Вот мы и получили Черёмушки, Прюитт-Айгоу, жилой район Бейлмер и так далее.
В общем, если подумать, как говорит Ревзин, что Москва сейчас будет проецировать хрущёвки ещё на 100 лет вперёд в новых домах, то и правда – vita brevis, ars longa (жизнь коротка, искусство вечно), а хрущёвки в определённом смысле и есть произведение этого искусства.
