Некуда проснуться. Почему и как активисты путают свободу и право?

Такими вопросами задавался Николай Александрович Бердяев, известный русский религиозный и политический философ. Свобода, по Бердяеву, не имеет основы, она тождественна понятию Ungrund (буквально – "без почвы"), введённому немецким христианским мистиком Якобом Бёме. Ungrund – бездна. Это изначальное, неоформленное нечто. Оно было всегда и не поддаётся влиянию ни человека, ни Бога (с большой буквы, в теософском смысле). То есть высказывание вроде "моя свобода ограничивается чужими правами" обречено на провал. Свободу нельзя ограничить.

Но как укротил бурю, как покорил небо, так человек не оставляет попыток обуздать, как бы громко это ни прозвучало, стихию свободы. Для этого с успехом используются философские конструкции (чтобы понять), но на практике (чтобы пользоваться) важнее оказываются социальные договоры.

Что такое свобода?

Бердяев предлагает рассматривать понятие “свобода” с трёх сторон: во-первых, есть свободы “от” и “для”. “Свобода от” – отсутствие рамок (в т. ч. и от законов, гражданских обязанностей) и ограничений, свобода произвола, анархия. “Свобода для” – состояние, используемое человеком для реализации каких-то целей, задач. Цель – это обязательство. Из этого следует, что “свобода для” – это ответственность. Как минимум перед самим собой. То есть в широком смысле созидательную свободу нельзя называть свободой, так как анархия не подразумевает ответственности, ценностей. Свобода без цели – разрушительна.

"Грех" (ἁμαρτία – "ошибка" по-гречески) в философском смысле – это принуждение. Принуждение – попытка посягнуть на свободу. Например, требуя проснуться. Грех автоматичен, и, только освободившись от автоматизма – этического ли, или автоматизма мысли, человек обретает третий вид свободы по Бердяеву – свободу от принуждения, высшую её форму.

Напрашивается вот что: "А кто и почему должен и будет определять мои границы и цели? Что я должен и чего не могу в этом мире “ответственной свободы?". Приоритеты каждый расставляет сам. Можно долго обвинять "власть элит", сексизм и гендерное неравенство, но проблема не в клозетах. И никогда её там не было. Люди, называющие себя гражданскими активистами, рисующие "портреты поколения", в какой-то момент обязательно оказываются в когнитивной ловушке между анархией (то есть бесцельной свободой) и социальным договором.

С одной стороны, условно говоря, "подайте мне честные выборы!", с другой – давайте озадачимся тем, как найти лазейку в Налоговом кодексе. Как не пойти в армию (обязательный призыв – абсолютное зло, но избегать исполнения текущих гражданских обязанностей – глупость), как платить зарплату в "конверте", сколько "принести" врачу, сколько заплатить "менту", который (безусловно, мерзавец!) остановил вас при развороте на двойной сплошной в состоянии алкогольного опьянения. И так далее.

И ведь никто не принуждает человека нарушать закон, принуждают, напротив, не нарушать. "А вот я плачу налоги, и в армии служил, и хочу изменить всё". А сколько таких, как вы? И сколько из них готовы перейти от деклараций к монотонной рутинной работе?

Ведь если мы возьмём за аксиому, что все законы плохие, на то, чтобы разобраться, какой должна быть реформа МВД или налоговая реформа, нужно куда больше интеллектуальных усилий, нежели чем для того, чтобы с грустным лицом декламировать грустные цифры, демонстрирующие, что страна на дне "из-за них". Зрелое общество никого не обвиняет и "ждёт перемен". Оно ищет и исправляет ошибки.

Что такое совершеннолетие общества?

Одно из важных условий гражданского совершеннолетия общества – понимание различия между тем, что зависит от послушания, и тем, что зависит от использования разума. По Канту, несовершеннолетнее общество – это общество диктатуры, военной дисциплины, автократии, если угодно (повинуйтесь и не рассуждайте), однако общество станет совершеннолетним не тогда, когда не будет больше повиноваться, но тогда, когда скажут: "Повинуйтесь, и можете рассуждать, сколько угодно". При этом Фуко, например, отмечает, что слово rлzonieren, которое в этой фразе использует Кант, значит "рассуждать, чтобы рассуждать".

То есть получать возможность высказаться по любому поводу, не нарушая социальных протоколов и не призывая к их нарушению. Кант приводит простые примеры: положим, платить налоги и иметь возможность рассуждать о налоговой системе.

Кажется, что это конформистская позиция, но есть важное уточнение. Право мыслить как хочешь, при условии надлежащего повиновения, регулируется различием частного и публичного применения разума. Разум должен быть свободен в публичном применении и ограничен в частном. Хотите, назовите это самоцензурой (Фуко отмечает, что это определённо противоположно тому, что обычно называют свободой совести).

По словам Канта, "человек применяет разум частным образом тогда, когда он выступает как часть механизма, то есть когда он играет определённую роль в обществе, выполняет определённые функции. Находясь на военной службе, платя налоги, будучи священником или правительственным чиновником, человек становится частным сегментом общества, оказывается в определённой позиции, в которой он должен выполнять правила и преследовать определённые частные цели".

За каждым гражданином стоят общество и государство, конституция и закон, выступающие гарантом смысловой и стилистической независимости высказывания. При первом приближении можно, очевидно, обратить внимание на влияние этих конструкций на качество высказывания. Должны гарантировать, но не гарантируют. Но если подумать, что в природе человека заложено стремление к коллективу, который в любой момент готов превратиться в массу, где стёрты индивидуальные различия. Высказывание индивида оказывается высказыванием толпы, далёким от идей индивида. Закон здесь – репрессивный механизм, очевидно. Если позволите, сдерживающий. Но выходит, что иначе общество просто не будет работать.

Кант между тем не требует от человека слепого повиновения, но отмечает, что разум должен применяться к определённым условиям, подчиняться конкретным целям. И, следовательно, не может быть свободного применения разума. А когда применение разума есть единственная цель рассуждения, "когда человек рассуждает потому, что он разумное существо (а не потому, что он часть механизма), потому, что он принадлежит к разумному человечеству – тогда применение разума становится свободным и публичным".

Право говорить есть у всех. Как и право сомневаться в чужих словах

Но есть важная оговорка: необходима верификация публичного образа и публичного высказывания через социальный риск. Так устроены механизмы социальной эволюции: о лишениях может говорить лишённый. О победах – победитель. По Талебу: прощается тому, кто рискует. Но вот есть образ, условный, не проговорённый и не понятный тем, кто этот образ транслирует, образ такого человека, которому не дают свободы в экономическом смысле ("Мне тридцать, и я не могу купить квартиру", где "я" – вроде бы как все тридцатилетние) и он терпит фиаско, если его невозможно верифицировать социальным или экономическим риском для репродуктора.

Простой пример: "Что значит "у женщины достаточно прав?!", ты не женщина и не имеешь права судить!" (и, действительно, не имею).

Возвращаясь к Канту: сначала нужно “включить” частное самоограничение, то есть проявить ответственность свободы, а затем нести идею в публичное пространство.

Применение свободы, экономической ли, или свободы идей (этической) всегда было и останется политическим вопросом. Здесь Кант формулирует такую мысль: “Свободное публичное применение автономного разума будет наилучшей гарантией повиновения, при том, однако, условии, что политический принцип, которому следует повиноваться, сам будет находиться в согласии со всеобщим разумом”. То есть “свобода” не может быть самоцелью, а ценность получает право применения свободы при условии, что на это согласны все члены общества.

Диктатура свободы в эхо-комнатах

В Казахстане зарождается гражданское общество. И это, на первый взгляд, звучит хорошо. Граждане исправно просыпаются… Наверное. Утверждать этого нельзя, так как одна из главных проблем почти всех движений за “борьбу с несвободой” и “за всё хорошее против всего плохого” заключается в отсутствии подтверждённых статистических данных (для этого нужно собрать репрезентативную статистику) и когнитивном искажении, характеризуемом принятием желаемого за действительное.

“Нас много” – такого рода высказывания оказывается достаточно (популистская риторика – инструмент религии и других фашистских идеологий). Сколько именно, где конкретно? Кто-нибудь был в регионах, разговаривал с людьми, “проблемы” и “интересы” которых иллюстрирует политическими высказываниями в социальных сетях? Но стойте. Ведь в регионах дефицит кадров, в регионах бедность, в регионах упадок. Этого достаточно? И тут за внешними признаками активист упускает важное: а что думают в регионах? Это одна из самых важных характеристик активизма любого толка, не дающая, исключительно на мой взгляд, развиваться гражданским институтам. Неважно, что думает кто бы то ни было, если у меня есть мнение. Но даже если “они” что-то думают, то это, неверное, они или идиоты, или не проснулись.

Как правовые абстракции (лучше всего это понятие иллюстрирует “Процесс” Кафки) провоцируют ступор в коммуникациях (чтобы дать и получить деньги за работу, нужно пробраться через юридический ад бесполезного канцелярита), так социальные абстракции в Казахстане остаются и останутся в эхо-комнатах. Справедливость подменяется состязательностью (мы заговорили громче, нас должны услышать), а от последовательности предлагается отказаться в пользу силы высказывания.

Например, люди, которые требуют честных выборов или того, чтобы Максата Усенова посадили на 25 лет, на следующий день, как рыбка Дори, вопрошают: “Какого чёрта многодетным матерям квартиры? Я сам заработал!”.

Во-первых, не заработал. Сказано, что в этой стране заработать на квартиру невозможно (физическое существование вашей жилплощади теряет всякое значение). Во-вторых, по какому праву отказывать такому же гражданину, как вы, в проявлении стихийной свободы (на самом деле – анархии, в экономическом смысле) или, больше того, кто вы, чтобы запрещать рожать? И по какому праву требуете абсолютно справедливого отношения к себе, отказывая в этом другим?

Скажут: активисты требуют возможности заработать, а не готовой жилплощади. Причём возможности равной как для тридцатилетнего дизайнера интерьеров, родившегося в Алматы, так и для тридцатилетней женщины из ВКО, у которой шестеро детей. Ключевое сообщение, если я правильно его понимаю, состоит в том, что заработают эти двое на квартиру или нет – их проблемы, но возможности государство должно обеспечить. И государство обеспечивает. Во всяком случае, оно даёт то, что считает возможностями (дармовая квартира – это, конечно, никакая не возможность).

Вот оно, скажут, власть только и делает, что считает! Именно поэтому, скажут, наши требования и возмущения не противоречат друг другу. Мы требуем реформ, а не поблажек. Но если вернуться к базовому определению свободы, то у многодетной матери из ВКО есть свобода (и право) иметь главной целью в жизни продолжение рода и чувствовать себя счастливой. А человек, условно обеспечивающий демографический рост, имеет право (и свободу) получить от государства обеспечение. Что-то не так? У кого-то в этом уравнении неправильная свобода?

Здесь нужно перейти к вопросу о том, насколько политически грамотны "обиженные и оскорблённые" из активистских деклараций и не лучше ли заняться не пропагандой (а это именно пропаганда свободы, причём бесцельной – rлzonieren), но повышением этой грамотности? Не лучше ли учить, а не принуждать учиться? На эти вопросы мне не ответят. Или ответят вроде: "Мы так и делаем! А ты спишь!" (см. “Нас много”). Те, кто поддерживает идеи активистов – активисты, те, кто не поддерживает – фашисты. У женщины нет прав, говорит феминистка, но мне нужны не права, а привилегии, которыми располагают белые цисгендерные узурпаторы. В какой-то момент борьба за права оказывается борьбой за власть, то есть посягательством на чужую свободу.

Ну, а что делать, с другой стороны, если "их свобода" – неправильная?

При этом я нисколько не обесцениваю проблемы с правами женщин, правами и свободами ЛГБТ-сообщества или проблемы многодетных матерей – всё это никуда не девается, но предлагаю активистам обратить внимание на то, что "свободы для всех, даром, и пусть никто не уйдёт обиженным" не существует. Это хаос в широком смысле и фикция в смысле социальных коммуникаций. Так просто-напросто не бывает. Но запрограммированные такой "свободой" либералы, демократы, активисты, религиозные фанатики, феминистки и национал-патриоты безапелляционно отказывают в ней всем остальным. Причём не нужно даже выступать против, достаточно не поддерживать.

Потребность в свободе постоянно сталкивается с контрпродуктивностью усилий. Нельзя сказать, что петрократическое государство (которое, между тем, не рассматривает гражданина как анкора-налогоплательщика и ничем ему не обязано) – это хорошо. Нельзя сказать, что ЛГБТИК-людей не ущемляют в правах. Точно так же, как нельзя утверждать, что у гомофоба нет свободы проявлять гомофобию (а вот права нет).

У хипстеров (прогрессивной молодёжи, неравнодушных граждан – нужное подчеркнуть), безусловно, есть право требовать свобод. А также свободу понимать, что право и свобода – две разные вещи. А пока они, кажется, требуют свободы от ограничений, а не свободы для какой-то просто сформулированной цели. Говорить о демократии и свободе слова – прогрессивно, модно и правильно. А формулировать цели и самостоятельно их достигать – это уже способность разума, которой пока никто (или почти никто) в нашей стране обладать не хочет.