Когда развалился Советский Союз, высвободилась огромная армия управленцев, руководивших десятки лет этой могучей страной Советов. А куда ей, всей этой партийной "совково-обкомовской" номенклатуре было деваться? Никуда. Эти чиновники-управленцы даже с мест своих рабочих не вставали, а так и продолжали управлять, только теперь уже не одной большой страной, а десятком поменьше. Они ими и сейчас руководят, уже четверть века. Об этом мы говорили с таджикским политологом Парвизом Муллоджановым.
– А можно сказать, что правящие партии – не только в Таджикистане, а в республиках всего постсоветского периода – это, по сути дела, наследники КПСС?
– Я бы сказал, что это преемники советского истеблишмента, который фактически под конец жизни Союза называли новым классом. То есть говорили, что в Советском Союзе есть рабочий класс, крестьянство, интеллигенция, а ещё есть бюрократия – так называемая советская бюрократия, которая к 1980-м годам сформировалась уже как отдельный класс со своими интересами. И когда экономика Союза начала рушиться, из-за того что в конце 70-х упали цены на нефть, этот класс просто видоизменил экономическую составляющую своего правления. Они очень быстро сообразили, что, в принципе, новая система для них более выгодна. Да, раньше была система льгот, но даже если ты имел деньги, ты не мог их тратить.
Есть известная история про одного высокопоставленного чиновника, об этом ещё в 80-х годах много говорили, которого когда поймали, выяснили, что у него тогда – в конце восьмидесятых годов – был "Мерседес" последней марки. Но он не мог этот "Мерседес" использовать, потому что он был при должности. Тогда он вывез его далеко на пастбище, где паслось его припрятанное стадо, поставил его у юрты, и раз в месяц приезжал и вокруг юрты той ездил...
– Это был таджикский чиновник?
– Нет, это был среднеазиатский чиновник из другой республики. Тогда всё это расследовала группа Центральной советской прокуратуры, и она потом об этом вспоминала. Очень типичный случай. Он показывает, как видоизменялась позиция этих людей. Сначала они были против Горбачёва, но потом, в конце перестройки, поняли, что новая система даёт им очень много, она даёт возможность легализовать теневую экономику, которой они уже и так руководили. То есть в конце 80-х годов экономика Советского Союза на 60% была теневой, при том что она контролировалась полностью партийным аппаратом. Но люди, которые её контролировали, не могли использовать в полной мере то, что та теневая экономика им давала. Соответственно, они поняли, что новая система даёт им огромные возможности, и они реализовали её по всему постсоветскому пространству.
– Вы хотите сказать, что территориально, политически Союз распался, а армия советских управленцев уцелела и разбрелась по независимым уже республикам, чтобы ими править?
– Все, что идёт – от Украины и до Таджикистана – это косметический ремонт той постсоветской модели, которая неправомерно долго удерживается и сегодня. Соответственно, везде на постсоветском пространстве мы наблюдаем симуляцию реформ. Тупые, пустые отчёты перед донорами. Это то, что неестественно у нас в бывшем Советском Союзе: тот инкубационный период, который должен был привести к чему-то новому, не привёл ни к чему. Ничего не произошло.
А не произошло никакого перехода, потому что переход этот не выгоден той номенклатуре, которая сидит сейчас в каждой республике. Им не выгодно, потому что они себя очень хорошо и комфортно чувствуют. Они создали модель, которая работает на экспорте, например, сырья. Им не нужно развивать микроэкономику, им не нужно развивать малый и средний бизнес, потому что малый и средний бизнес являются основой среднего класса, а сформированный средний класс – это могильщик любой диктатуры. И соответственно, раз нет среднего класса – значит, нет ни "хорошей оппозиции", ни политических партий, которые бы защищали его, среднего класса, интересы.
– Когда в стране нет оппозиции, то политическую систему сложно назвать здоровой, потому как, это же очевидно, она, оппозиция, держит в тонусе правящую партию, правильно?
– Нет оппозиции – значит, нет движения вперёд! А есть та система, которая везде и сложилась – система той самой номенклатуры, которой выгодно всё это контролировать и которая не хочет реформ, не хочет, чтобы эта система изменилась, а хочет, чтобы этот постсоветский период был вечным. И это мы на всём постсоветском пространстве наблюдаем...
– Но какая-то своя специфичность есть у республик всё-таки?
– Специфика своя есть, например, в Таджикистане. Она заключается в том, что де-факто сложилась монопартийная система.
– Хотя партий семь, но они, так или иначе, движутся одним курсом, да?
– Если в других странах формирование элиты строится по принципу больше идеологическому, то в Таджикистане сформирована региональная система. Есть четыре основных региона, и сегодня у нас у власти фактически один регион. Соответственно, те партии, которые сегодня существуют, зарегистрированы и вошли в Парламент, фактически являются частью этой однопартийной системы. Кроме разве одной партии, которая называется "Социал-демократическая" и которая может считаться оппозиционной.
– Ну, насколько это вообще возможно – партии считаться в Таджикистане оппозиционной.
– Да. Она существует только на бумаге, потому что с 2005 года она фактически разрушена. И, соответственно, Коммунистическая партия вообще находится вне правительственной партийной системы. А остальные партии даже обижаются, когда их называешь оппозицией, для них это предмет спора. Поэтому у нас как таковой легальной оппозиции не существует. И такая политика потенциально опасна для любой страны, а не только для Таджикистана, который уже имел в своей истории период гражданской войны.
– То есть, грубо говоря, из феодализма в своё время сразу пытались перепрыгнуть в социализм, а потом из социализма, толком не успев еще выстроить рыночную экономику, хотели скакнуть прямо в капитализм, а оказались снова в феодализме, так? Судя по тому, как складывалось, и как складывается управление страной…
– Это не феодализм, а постсоветская система, постсоветская модель, и это де-факто пирамида. Очень чёткая иерархия, которая сложилась за 25 лет. То есть административно-командная система управления – старая, но с политтехнологиями, которые были отработаны по всем республикам. И везде на 150%! Мы это видим! Это и советская психология в области экономики, и уничтожение оппозиции, и полный контроль над обществом, правоохранительными органами, масс-медиа и так далее. Это всё очень отработанная методология.
– Если говорить о верховной власти, я правильно понимаю, что ради нынешнего президента даже Конституцию поменяют ещё раз и ещё раз, если ему будет надо, и просидит человек ровно столько, сколько ему будет нужно?
– Это и есть та самая, чисто постсоветская модель, когда мы видим одно и то же: человек сел и сидит, и сидеть будет до тех пор, пока это будет возможно. А так как на постсоветском пространстве том однопартийная система существует фактически везде, то сидит он вполне легально, в рамках Конституции, в которой периодически подводит фундамент именно вот такого – долгого и фактически неограниченного правления. Однако в то же время надо сказать, что и для населения нынешнего неважно, кто будет сидеть у власти. А важно, чтобы была стабильность!
– Я вот очень много, пока по стране вашей ездили, слышал про семейно-клановый уклад управления страной. А вы бы как систему нынешнюю назвали?
– То, что мы видим в каждой республике, – это всё та же советская номенклатура, но которая теперь исповедует как бы другую идеологию. Однако с мировоззренческой точки зрения, с точки зрения того, как они рассматривают жизнь, ментальность, систему управления, даже видение экономики, – всё это фактически не изменилось. Единственное, что стало другим, изменилось, – это распределение доходов. Но под это дело, конечно, сейчас каждая из республик, чтобы оправдать свою верховную власть, формирует свою национальную идеологию. А фактически это та же самая номенклатура. Да, в каких-то республиках старая элита отошла, пришли новые люди, но по факту и эти люди пришли из той же системы. Это пирамида! И во главе этой пирамиды стоят достаточно узкие группы элиты, которые состоят не только из родственников, было бы неправильно говорить, что там лишь одни родственники. То есть это не клан, как часто говорят. Это группы элиты, которая формируется по родственному принципу и по принципу личной преданности.
– А личная преданность в чём выражается?
– Ты часть системы! Если ты являешься частью системы, ты принял правила игры. Ты служишь той элите, которая существует, и являешься её частью. И вот когда ты демонстрируешь это своим поведением, тем, что ты делаешь, тогда ты можешь считаться достаточно преданным власти человеком. Это означает также, что ты должен официально исповедовать ту идеологию, которая сегодня является руководящей, и верить в то видение по части развития страны, которое сегодня является общепринятым. И вот если ты находишься в этом организационно-идеологическом русле, то ты, в общем-то, признаёшься лояльным человеком.
– Скажите, ну невозможно же было из советского строя сразу переметнуться в какой-то а-ля капиталистический. То есть переходный период в любом случае должен был быть. И, наверное, оправданно, что случилось всё так, как случилось. Или вы так не считаете? Или, может быть, 25 лет – это слишком много, и можно было бы покороче отмерить на этот период? Как вы считаете?
– Все реформы во всех странах, в которых их проводили, – это было делом трёх-четырех лет. То есть ты через год уже можешь сказать, реформистское это правительство или нет. Для этого не нужны годы, 10-20-30 лет. Проблема со всей той номенклатурой, которая сейчас сидит и жирует на всём постсоветском пространстве, в том, что среди них нет реформистов. Реформистов они к себе не пускают. И все эти стратегии развития тысячелетия, где из пустого в порожнее льётся вода... А на самом деле эта система не реформируется абсолютно!
Единственный, если говорить о Средней Азии, кто находится в более-менее лучшем состоянии, это Казахстан. Потому что в Казахстане во власти есть относительно небольшая прослойка молодых технократов, которые, это моё впечатление, видят, что эта система не работает, и они пытаются продвинуть реформы. Та же Программа "100 шагов" – она, в принципе, является этой самой попыткой продвинуть эти реформы. Я внимательно читал эту программу, и, на мой взгляд, в ней очень много было задумано изначально, но то, что было задумано, потом было выхолощено во время обсуждения и утверждения, и очень многое из программы было потеряно. Однако это в любом случае, в сравнении с тем, что происходит в соседних республиках, гораздо больший шаг вперёд.
– И вы с этим шагом согласны?
– Да, но всё зависит от того, каким будет переход, потому что переход всё равно будет. И это будет или эволюция, или революция. Мы, люди, живущие в этих странах, заинтересованы, чтобы это была эволюция.
– Тем более что вы, таджики, что такое война, знаете как никто.
– Да. И правительство тоже заинтересовано, чтобы это была эволюция. Но эволюция самой этой системы невозможна без реформ. Это как беременность. То есть когда развалился Советский Союз, должна была появиться новая система, но "беременность" эта затянулась на 25 лет. И это неестественно!
– С вынашиванием затянули, да?
– Вынашивание новой системы, да, затянулось.
– Там уже поди такой "мальчик" вырос, уже взрослый почти?
– Перезрелый плод, да.
– А акушеров не подпускают…
– Вот поэтому эта система исторически обречена!
– И рожать всё равно придётся?
– Да! И фактически для того, чтобы разрушить эту систему, понадобится такой танк, которым, например, был Саакашвили в Грузии. Потому что чем дальше, тем сложнее будет приступить к настоящим реформам. Мне, например, всё равно, кто у власти у нас в Таджикистане, из какого они региона и что конкретно эти люди делают. Для меня главное, чтобы они сделали вот этот шаг и перевели страну из переходного периода во что-то более-менее устойчивое. Потому что, чтобы они ни создавали, и чтобы ни говорили, всё это – до первого серьёзного коллапса. Да оно уже шатается…
