Литература в эпоху цифровых технологий: Графоманов не стало больше. Графоманы получили голос

В ряду казахстанских литературных новинок – пополнение. В свет вышел роман-хоррор "Жакоша" казахстанского писателя и журналиста Саши Левина. Действие романа происходит в Алматы, который выглядит достаточно жестоким и жёстким по отношению к героям. Самих персонажей можно с полным основанием назвать современными отверженными, которым приходится в непростых условиях искать и находить ответы на самые важные вопросы.

Писатель относит свой дебютный роман к ряду литературы травмы. Травмы, которая, безусловно, беспокоит самого автора истории.

Пересказывать любое литературное произведение – дело неблагодарное. Чтобы узнать, о чём хотел сказать автор, нужно взять книгу и прочитать. Поэтому корреспондент Informburo.kz обсуждала с писателем, как меняется литература в эпоху цифровых технологий, и узнавала секреты ремесла литератора.

– Саша, как становятся писателем? Это призвание, миссия, ремесло? Каким образом ваша профессия – журналист – повлияла на выбор нового амплуа?

– Писателями становятся люди с определённой предрасположенностью. Люди, которые хотят быть услышанными. Хотелось бы сказать, что более тонко чувствующие и наблюдательные, но чаще всего речь идёт о какой-нибудь детской травме. При этом предрасположенность может так ею и остаться, если ничего с этим не делать. Миссия, призвание или ремесло? Каждый выбирает сам.

Чтобы писательство стало ремеслом, нужно работать. Писать каждый день, как говорил Кинг в On writing. Писать и читать, набивать руку, развивать навыки, аккуратно (или не совсем) воровать образы или отмечать удачные обороты, метафоры, сравнения, детали, благодаря которым чётче прорисовываются характеры персонажей.

В моём случае не писательство новое амплуа, а наоборот – журналистика. Пишу столько, сколько помню, что умею писать. Пишу в смысле: рассказываю истории. Началось всё лет в восемь с безумного мэшапа "Пиноккио" и "Эйс Вентура 2". Подробностей не помню – к счастью или к сожалению. Рассказывание историй, работа с текстом, упаковка и переупаковка смыслов и привели меня в стройные ряды (бездушных стервятников, борцов за правду и справедливость, продажных бумагомарак, казахстанских журналистов – нужное подчеркнуть).

– Каким образом, на ваш взгляд, интернет влияет на выстраивание коммуникаций между писателем и читателями?

– Интернет изменил всё. Скорость доставки контента, скорость реакции. Качество реакции и качество контента. Литература изменилась не только как продукт, но и как процесс. Акты создания и потребления литературного произведения утратили автономность. После бартовской смерти автора читатель стал не просто собеседником или соавтором – он забрал себе функцию создания смысла текста.

А после появления электронных самиздат-площадок "автор-исходный-производитель-конкретного-текста" пишет книгу как бы в режиме реального времени, отзываясь на запрос "автора-читателя". И этот процесс настолько ускорился, что за ним уже несколько лет как перестал успевать даже великий и ужасный Виктор Олегович Пелевин. Хотя до "Снафф" включительно переварить общие ощущения года у него получалось блестяще.

Данияр Сугралинов, самый продуктивный из известных мне писателей-фантастов, в последней беседе про "Жакошу" сказал: "Не расслабляйся, пиши следующую, не то забудут".

Это очень хорошо отражает положение, в котором сейчас находятся люди, планирующие зарабатывать написанием художественной литературы. Два, а то и три романа в год – тогда не забудут. Прошляпил – вылетел из обоймы.

– Как огромные возможности, которые открыли цифровые технологии, повлияли на качество литературы, на ваш взгляд? Стало ли больше графоманов, которые уверены, что умеют писать?

– Графоманов не стало больше. Графоманы получили голос. Но тут стоит определиться с тем, что такое графоман. Достоевский был графоманом. Графоман – это человек, который не может не писать, он всё время пишет и ищет для своего письма свидетеля, читателя. А насколько графоман талантливый, начитанный и так далее – это уже другой вопрос.

Раньше фигура писателя была едва ли не сакральной, и не все решались заявить о себе в таком качестве. Мол, какой я писатель, это вот Толстой – писатель, у него голова большая. Теперь голос получил каждый. Получил право и техническую и принципиальную возможность рассказать свою историю.

– Всегда интересно было: как появляется замысел книги? Откуда берутся герои и сюжетные линии? Персонажи приходят во сне или встречаются в жизни?

– Замысел книги – это всегда какой-то вопрос, который мучает самого автора. Точнее – поиск ответа на этот вопрос. Ответ при этом не так важен, как его поиск. Герои и сюжеты – из окружения в преломлении "что, если". Что если бы этот человек оказался в ситуации N, как реагировал бы, что делал, говорил, как выбирался? А что было бы, если бы не произошло какого-то исторического события или, наоборот, произошло нечто, чего на самом деле не было?

Сны – котёл бессознательного, способ переварить переживания, тревоги, волнения. Образы, появляющиеся во снах, – это и есть те самые вопросы, ответы на которые автор ищет вместе с читателем по ходу пьесы.

– Вы с самого начала знали, что будете писать "Жакошу" как роман в стиле хоррор? Или шли к этому постепенно?

– Хоррор не стиль, вернее сказать, что жанр. И в "Жакоше" жанр, как, впрочем, и в подавляющем большинстве случаев, удобная конкретно для этой истории обёртка. По сути же речь идёт о так называемой литературе травмы.

Упомянутая мной десакрализация личности писателя ознаменовала новый этап в развитии литературы. Автор перестал быть неприкасаемой фигурой. Это обычный человек, который любит, ненавидит, переживает неудачи, предательство, расставания, депрессию, выходит из неё – и решает написать об этом. Писатель всячески показывает свою уязвимость, тем самым давая понять, что он такой же, как все.

Автор говорит: "Сейчас я расскажу, что со мной произошло…", задавая тем самым произведению тон доверительной беседы, в которой всё достоверно: и чувства, и события. Даже фантастические. А читателю, в свою очередь, по идее не терпится узнать, как писатель пережил депрессию или болезненное расставание.

Такая литература делает акцент на личном травматическом опыте, зачастую рассказывает о хрупких героях, о "невидимках": больные, измождённые и нечестивые – они наделяются голосом. Искусство, по мысли Фуко, пытается "починить" мир, найти инструкции по выживанию и помочь нам чувствовать себя немного лучше в череде повседневных забот и волнений.

– Любопытно, что казахстанский кинематограф в последнее время обратил внимание на хоррор и ваш роман "Жакоша" тоже хоррор. Почему ужасы заинтересовали отечественных мастеров камеры и слова едва ли не одновременно?

– Повторю то, что уже говорил в нескольких беседах о книге. Напугать, если напугать хорошо, тождественно сто процентов привлечь и удержать внимание. Кроме того, ужасы в современном мире – некоторая форма эскапизма. Монстры, сложенные из букв и оживающие в голове, когда мозг читателя эти буквы обрабатывает, куда менее страшны, чем настоящие монстры из новостей.

– Будет ли у книги продолжение? Или ждать новых героев и историй? В каком жанре хотите себя попробовать?

– Прямого продолжения история “Жакоши” не предусматривает. Все ружья выстрелили, все рояли из кустов повыпрыгивали. Другие истории, конечно, будут. Я графоман. Скорее всего, я и дальше буду работать в жанре хоррор, чистый реализм не интересен мне как метод, а до настоящей научной фантастики я не дорос умом (пробовал себя, но, пожалуйста, не открывайте то, что опубликовано на Ridero).

– В силу профессии вы, наверное, отслеживаете новостную повестку Казахстана. Какие реальные истории вы бы отнесли к жанру хоррор и какие из них достойны лечь в основу романа, повести или рассказа?

– Новости из Талгара – напрашивается нуарная криминальная драма вроде недавнего "Степного волка".

Самоубийство детей в Алматы.

Дело Даника Адильбекова – невыносимый кафкианский абсурд.

Конечно, дело Бишимбаева. Там не нужно ничего додумывать, чтобы получился фильм ужасов. Мы с вами все его смотрели, пытаясь понять, как это вообще может происходить в нашей с вами реальности.