Один из самых известных в России секс-коучей Елена Рыдкина выступила на неделе гендерного равенства FemAgoraCA в Алматы. 27-летняя Елена была секс-евангелистом анонимного приложения для поиска сексуальных партнёров Pure в России. Также она известна как теоретик и практик БДСМ и полиамории. В последнее время девушка также борется за сердце Егора Крида на шоу "Холостяк" на ТНТ.
В интервью Infоrmburo.kz Елена Рыдкина рассказала, почему она больше не проводит тренинги по женскому доминированию, о сложностях секспросвета в России, что она думает о казахском уяте и национальной идентичности и о том, почему девственность – это миф.
– Вы были в Казахстане три года назад, что изменилось за это время?
– Мой друг казах, и он долгое время переживал из-за своей "казашности". Он учился со мной в Москве, мы вместе работали в лаборатории в сфере когнитивной психофизиологии. Мы приехали с ним сюда (в Алматы. – Авт.) и столкнулись с тем, что в городе у него не было какой-то своей среды. И мы довольно быстро перебрались за город, природу смотреть. И когда я оказалась здесь, спустя три года, я увидела, что произошли сильные изменения в его среде. Он был организатором выставки Sexuality waiting upload. Также меня пригласили выступить на мероприятии FemAgora. Здесь я пообщалась с местными художниками, которых волнуют вопросы идентичности, во многом через национальную идентичность. Определённое количество молодёжи начинает работать с собственной нацфобией и вырабатывать новые смыслы. Сейчас есть новая волна людей, которые переосмысливают свою национальную идентичность, начинают работать над тем, чтобы создавать сообщества людей, которые находят в своей национальной идентичности не слабость, а силу. И это безумно интересный процесс. С другой стороны, здесь я много сталкиваюсь с темой стыда или уята. И мне она безумно интересна как человеку, который работает над темой стыда на протяжении трёх лет своей профессиональной жизни, хоть и исключительно в приложении к сексуальности, но тем не менее. И когда я посетила спектакль "Уят", для меня это, конечно, была целая феерия новых идей, смыслов, ощущений. Это помогает мне отвечать на какие-то собственные вопросы про идентичность.
– Как вы думаете, в чём причины проблемы с национальной идентичностью, о которой вы упомянули?
– В советское время была довольно жёсткая политика касаемо национальных вопросов. Уят распространялся на эту сферу, был достаточно жёсткий отказ от всего казахского. На моего друга повлиял этот процесс. Его семья принадлежит к местной интеллигенции, он сам учился в Москве, это продвинутые, образованные люди. И он рассказывал, что раньше это было частью нормы. Он рос, и его отец призывал его отказываться от всего казахского. Сейчас же во многих странах всё меняется очень быстро, прежние нормы устаревают, не совсем понятно, на что именно опираться. В традиционности, в поиске новых смыслов в старых корнях и зарождается этот другой путь. Потому что сложно создавать новое, ты всё равно всегда на что-то опираешься. И, наверное, это ровно то, на что можно сегодня опереться в казахской культуре.
– В казахстанском обществе сегодня сильны консервативные тенденции, которые возлагают большое социальное давление, в частности на женщин. Причём это исходит не только от мужчин, но и от самих женщин. Как вы думаете, почему это происходит?
– Я говорила ещё вчера на круглом столе, что женщины, в общем-то, вносят очень большой вклад в поддержание таких систем, потому что, если ты живёшь в определённой парадигме, чтобы чувствовать себя хорошим и правильным, тебе очень важно показывать, что представители других взглядов плохие. Это важно для целостности. Кажется, что то, что происходит в Казахстане, очень похоже на то, что происходит и в Америке. Ситуация с Трампом, например, такой совершенно внезапный откат в плане ценностей. Это происходит и в России с ростом тенденции возврата к традиционным семейным ценностям. Старые модели устаревают гораздо быстрее, чем появляются новые. И так как неясно, на что опереться, этот страх выливается в такие радикальные формы. Потому что существует иллюзия, что если схватиться очень крепко за какие-то нормы, то обязательно будет безопасно. Но это иллюзия, это так не работает. Эти модели уже не работают и приводят к разрушению. Но людям хочется продолжать это делать.
– В Казахстане есть некоторые сложности с просветительской деятельностью в области сексуальности, а сложно ли работать в этой сфере в России?
– Важно разделять секс-просвещение людей до 18 и после 18. Здесь такая прямо чёткая граница лежит. Я, например, занимаюсь секс-просвещением людей 18+. Дети и подростки – это та категория, которую общественная нравственность оберегает пуще всего. У меня есть друзья-просветители, которые пытаются туда лезть, и я просто ими восхищаюсь, потому что это очень сложно. Это действительно требует анонимности, очень сложных манипуляций, чтобы себя обезопасить. Потому что страшное дело просто. Особенно тяжело просветителям, которые работают в ЛГБТ-тематике. В России сейчас просто страшная волна гомофобии. И просвещение в этой области – это действительно сложно, особенно применительно к детям и подросткам. В своих лекциях я часто выражала абсолютно дружественное отношение. Более того, какое-то время я сама была бисексуальна. Но тем не менее я никогда не позиционировала себя как ЛГБТ-активистка. Подозреваю, что если бы я это делала, то ко мне было бы более пристальное внимание. Да, когда выходили какие-то большие материалы с моим участием, в которых я могла признаваться в своих полиаморных взглядах, например, то, конечно, я получала тонну комментариев, очень много слатшейминга. Но я очень быстро начала делить то, что высказывается в личном, анонимном, поле, и то, что непосредственно со мной взаимодействует. И, кажется, что для людей это несёт какую-то психотерапевтическую функцию. Им стыдно и плохо, и они проецируют это на меня. А в непосредственном контакте, в каких-то личных сообщениях и взаимодействиях я всегда получала гораздо больше положительного отклика. Но, конечно, всё же сложно. Скорее не из-за реакции общественности, потому что от этого можно абстрагироваться. Гораздо сложнее сталкиваться с чужим стыдом относительно моей деятельности в личном контакте. У меня был этап, когда мне пришлось сказать родителям, чем я занимаюсь. И сейчас мы пришли к тому, что они мной гордятся и уважают мой выбор. Это здорово, но это было непросто. У моих друзей или кого-то из моих партнёров возникает стыд вокруг моей тематики. Я стараюсь выбирать людей, которые более открытые, чем другие. Желание вести эту деятельность у меня не пропало. Мне кажется, эта тема слишком важна.
– Вы некоторое время жили в США. Чему вы там научились и как вам помог этот опыт?
– Я какое-то время провела в Америке, скорее, чтобы учиться. Около трёх лет назад я познакомилась с калифорнийской сексгик-средой, меня познакомили с большим количеством секс-эдьюкейтеров, я стала своей в определённой степени. И мне это помогло продвинуться в понимании новых смыслов и их переработке для российской среды. Я много училась. Там я дважды вступала в близкие отношения с молодыми людьми: один был не совсем из этой среды, он делал PhD по искусствоведению, но у него была интересная, дружественная среда, в которой много занимались gender studies. Через это я тоже могла больше узнать. Потом у меня был мужчина, который в Лос-Анджелесе занимался профессиональным БДСМ, проводил мастер-классы, и он познакомил меня со всем цветом секс-эдьюкейтерской сцены. Там были свои трудности, всё не идеально. Нахождение между двумя разными мирами позволяло мне критически осмыслить то, что есть в России, и то, что есть в Америке, и попытаться искать свой путь как эдьюкейтеру.
– Вы всё ещё позиционируете себя как полиаморку? И состоите ли сейчас в подобных отношениях?
– У меня сложная история с самоопределением в этой теме. Я однозначно придерживаюсь этично немоногамных взглядов. Для меня моногамные отношения не работают, я это проверила опытным путём и я к ним возвращаться не хочу. Но если ещё год назад я могла так стукнуть по столу и сказать: "Я полиаморка! И мне необходимы сразу несколько полноценных романтических отношений с несколькими партнёрами", – то сейчас у меня другая позиция. Я понимаю, что мне безусловно нужен более открытый формат, чем традиционный. Мне необходимо флиртовать с людьми независимо от того, нахожусь ли я сейчас в постоянных отношениях или нет, мне необходимо иметь возможность заняться сексом с новыми людьми. Но при этом я не пытаюсь целенаправленно построить какую-то сетку отношений, я ориентируюсь на текущие потребности. Я недавно вышла из очень близких отношений, в которых на протяжении трёх месяцев мы были моногамны, но при этом много флиртовали с другими людьми абсолютно открыто. Я где-то на спектре от тотальной моногамии до тотальной полиаморности.
– Какая модель семьи, на ваш взгляд, будет актуальна в будущем? Будет ли это консервативная модель из двух родителей и детей или, может быть, это будет полиаморная семья или будут ещё какие-либо новые формы отношений?
– Есть ощущение, что все эти разнообразные формы уже существуют. Просто они спрятаны от людских глаз. Я думаю, что многие удивятся, узнав, что у них есть знакомые, которые практикуют свинг. Обычно люди не афишируют то, что у них есть какие-то полиотношения. Я думаю, что всё равно скорее всего будет какая-то центральная модель семьи. И скорее всего ею станет моногамистость (Monogamish). Это преимущественно моногамная форма отношений, в которой могут быть или не быть дети, но в них остаётся простор в отношениях для флирта, обсуждения своих сексуальных фантазий, заигрываний с немоногамностью. Хотя, безусловно, эта модель требует большого уровня осознанности, способности говорить, обсуждать. Совсем немоногамные отношения будут тяжелы для большинства людей, потому что это требует ещё большей осознанности, это постоянная работа над собой, работа с ревностью, да и просто кому-то может элементарно не хватать времени для построения отношений больше чем с одним человеком, это эмоционально затратно. В любом случае, эта революция может произойти, если будет параллельно развиваться психологическая революция осознанности. Потому что хоть психотерапия, хоть какие-то практики типа медитации, все они работают на осознание своих эмоций, на принятие и на способность понимать эмоции другого человека и эффективно с ним взаимодействовать. А это ровно то, что нужно, чтобы строить более сложные модели отношений. Мне кажется, что моногамия – это может быть классным путём, только если он осознанно выбран. Сейчас, например, начинают признаваться в том, что сексуальная идентичность человека может меняться, направленность его желания. Точно так же направленность желания строить те или иные виды отношений может меняться. Когда у тебя увеличивается мобильность, например, многие люди часто путешествуют, это влияет на контакт с теми или иными партнёрами. Ограничиваться одним было бы довольно сложно. Когда человеку приходится много чего-то осваивать в работе, то он может и в отношениях строить такую же модель. Когда человек фокусируется на чём-то одном, ему может хотеться, чтобы и в отношениях всё было понятно, спокойно и предсказуемо. Я думаю, что эта вариабильность будет актуальна.
– Как вы думаете, какие механизмы срабатывают в голове у человека, когда он выбирает БДСМ, это связано с какими-то инфантильными представлениями о наказании?
– Всё наше взаимодействие соткано из власти. Мы всё время либо подчиняемся, либо подчиняем себе. Это можно наблюдать в рабочих отношениях, когда мы следуем за кем-то, либо кого-то контролируем. В романтических, дружеских отношениях. Это нормальная динамика отношений. Второй важный момент: есть теневые эмоции, которые мы не позволяем себе проявлять в жизни. У всех они немного разные. И БДСМ как раз-таки переработка через эротическую игру этих самых эмоций. Мы позволяем себе проживать те эмоции, которые обычно не позволяем. Мы компенсируем что-то из наших жизней, наших эмоций. Плюс, в БДСМ мы можем восполнять баланс в динамике власти. Часто в БДСМ человек, который в обычной жизни контролирует всё, хочет быть суперсабмиссивным. Эмоции могут быть разными. Человек может работать со стыдом. Человек испытывает стыд, он эротически наполнен, ему хочется испытать его снова. Это желание наказать или быть наказанным. Желания ощущения утробной безопасности, которые дают практики шибари, мумификации и любых других сенсорных деприваций. Многие связывают это по ощущениям, которые человек испытывает, с очень безопасным состоянием, можно раствориться, можно почувствовать себя будто в утробе. В БДСМ много аспектов, также завязанных на полной отдаче власти, такой любящей, безопасной власти, либо наоборот: в растворении другого человека в тебе. БДСМ многоаспектный: есть люди, которые не приходят за подчинением и властью. Чистые садомазохисты просто любят причинять боль. Кто-то приходит за интенсивными ощущениями: человеку может быть сложно что-то почувствовать, если он не испытывает боль. Это необходимость чуть-чуть выйти за грань. Плохо это или нет? Зависит от того, насколько человек хорошо себя в этом чувствует. Я знаю жёстких мазохистов, которые любят испытывать очень интенсивные ощущения. Ну, и пожалуйста, и пусть будут здоровы, как говорится. Нельзя забывать, что есть определённый механизм, когда при испытывании боли вырабатывается огромное количество эндорфинов. Сабспейс или боттомспэйс, все эти аспекты, связанные с изменёнными состояниями сознания, приносят очень много удовлетворения, и понятно, почему люди на это подсаживаются. Или мазохисты, которые чувствуют, что могут быть контролёрами снизу, они могут провоцировать. Это очень глубокие, психологичные процессы, которые имеют очень важный потенциал для развития людей. Но чаще всего, конечно, люди ведут эти процессы неадекватно. Очень велик риск прикрыть БДСМ насилие. Я с 18 лет экспериментировала и в роли верхней, и в роли нижней. Мои желания меняются от сабмиссивных к доминантным. Одно время я профессионально выступала в доминирующей роли, потому что проводила фемдом-сессии, унижая и наказывая мужчин, и проводила тренинги, где учила этим аспектам. Это очень влияло на мою сексуальность. Мне хотелось абсолютно сабмиссивного секса, это было очень забавно. Я буквально сегодня написала пост в своём Facebook, что я отказываюсь вести практические тренинги на эту тему, потому что для меня это размывание сферы личного. Это круто, но это мне больше не подходит.
– В Казахстане всё ещё актуальна тема девственности для девушек, особенно если они титульной нации. При вступлении в брак учитывается факт невинности невесты. Я слышала, что вы упоминали о том, что женская девственность – это миф. Можете рассказать об этом подробнее?
– Девственность – это вещь, которая сгубила не один миллион девушек. Девственность – это миф, который анатомически абсолютно не оправдан. Дело в том, что плева, за которой все гонятся, не должна рваться, при этом самом разрыве не должно выделяться крови. Плева достаточно эластична, имеет разные формы и растягивается. Во время первого полового акта может ничего такого сверхъестественного не происходить. А если мы вспомним, что во многих культурах есть необходимость каких-то кровавых последствий первой брачной ночи, то это кажется совершенно зловещим. Ни одна душа погибла, девушки переживали как минимум позор, а как максимум их могли закидать камнями, их семьи от них отказывалась, и всё что угодно. А вообще-то, наличие крови означает, что девушка была недостаточно возбуждена, ей было некомфортно. Если бы всё было сделано правильно, ничего такого не происходило бы. Плева, собственно, сама атрофируется к 25 годам. На самом деле это просто защитная мембрана, которая актуальна для женщины до одного года, чтобы защищать её от механических повреждений. Но это точно не что-то, что должно определять её достоинство.
– В последнее время было много скандалов, связанных с харассментом, с тем же Вайнштейном. С учётом того, что и на территории Казахстана, и на территории России в этой сфере на законодательном уровне всё зыбко, как вы думаете, как стоит проработать эти вопросы, чтобы всё-таки знать, когда секс абсолютно добровольный?
– Тема согласия – это самая сложная тема во всей сфере сексуальности. Чтобы проиллюстрировать, расскажу одну интересную байку: дело в том, что есть у меня в Америке друг, довольно статусный, он как раз сам учит вопросам согласия. И он недавно оказался в центре скандала. Девушка заявила, что он её принуждал к ручному сексу, то есть чтобы она ему помастурбировала. Нашлось ещё несколько женщин, которые смогли в этом признаться. Даже я, когда вспоминала наше взаимодействие, поняла, что мне было недостаточно безопасно, потому что сексуальное взаимодействие – это необходимая часть общения. Но из-за того что он был очень статусным, из-за того что вокруг него был флёр, что он весь такой про согласие, такой замечательный и ми-ми-ми, и он сам в это верил, то мне сложно было доверять своим чувствам. И когда эта ситуация произошла, я с одной стороны испытала много эмпатии к этим девушкам, с другой – для меня это стало большим потрясением, потому что я знаю, что этот человек искренне хотел быть хорошим. Но есть что-то очень глубоко в социализации, что мешает даже таким замечательным мужчинам вести себя соответственно своей идеологии. И это действительно большой вопрос и в Америке, хотя в секспозитивных сообществах прилагается очень много усилий в этой сфере, проводятся мастер-классы, пишутся книги. Но этого недостаточно, чего-то не хватает. И это меня сейчас очень волнует, я исследую эту тему, и у меня сейчас нет готовых ответов. Ладно, всё ещё более-менее просто в той среде, где женщины уже привыкли сами инициировать согласие, чётко говорить нет и так далее. Но ведь мы знаем, что в России да и, я думаю, в Казахстане совершенно актуальна история, в которой даже если мужчина выучится новой модели, в которой ни в коем случае нельзя продавливать, где важно реагировать на невербальные проявления согласия, что женщина явно хочет чего-то, всё равно возникают сложности. Тут есть проблема того, что люди вообще часто не понимают, чего они хотят. Это целая внутренняя работа, я сама с этим сталкиваюсь. Второе – это неумение чётко выражать какие-то свои мысли и желания. Многие женщины всё ещё живут в мире, где им нужно играть в игру, в которой им требуется продавливание для того, чтобы вообще разрешить себе сексуальность. И, с другой стороны, многие женщины, которые уже готовы говорить "нет", могут быть не услышаны. Мужчины часто не знают, как себя вести. Я в таких ситуациях обычно советую мужчинам: "Если ты видишь, что женщина чётко говорит, что она не хочет, лучше не лезь в эту ситуацию, чтобы не прослыть насильником". Но кажется, что это очень непросто, кажется, потребуется ещё очень большая работа на уровне школ и университетов, чтобы научить большое количество людей распознавать свои желания и чётко их артикулировать. Требуется очень много работы в этой сфере. Это история не на одно десятилетие.
– Вы некоторое время проработали в качестве секс-евангелиста в Pure. Сложно ли развивать такие приложения в России, где депутат Госдумы призывает закрыть все приложения для знакомств, так как они рассадники похоти и разврата?
– На самом деле было непросто из-за отсутствия культуры секса в целом, а тем более секса честного. Приложения для секс-дэйтинга сложно развивать, потому что у людей нет языка, чтобы договориться о сексе, нет какого-то кодекса, нет понимания, как это взять и просто обсудить это. Мужчины начинают продавливать, начинают присылать фото своего члена. Женщины начинают вуалировать свои цели, будто они ищут отношений. Мужчины начинают неадекватно себя вести, он думает, если женщина пришла в это приложение и хочет секса, то она хочет секса именно с ним и немедленно, раз они лайкнули друг друга. Трудностей очень много. Я очень рада, что это приложение хорошо работает в Нью-Йорке, там уже есть среда, где люди могут комфортно общаться в нём, где женщины могут свободно выражать свои желания. Это приложение функционирует в России, но никто не занимается его продвижением. Я думаю, что тут дело в том, что в крупных городах Америки уже достаточно много работы было сделано на эту тему. И началось-то всё, собственно, с катастрофы, с истории ВИЧ и СПИДа, когда стало ясно, что это не просто болезнь геев и наркоманов, а гетеросексуальная публика тоже страдает, вдруг резко начали что-то по этому поводу делать. Феминизм достаточно много дал в этой сфере тоже. В России сейчас эпидемия, более одного процента населения заражено ВИЧ, это более миллиона людей по всей стране. Уже видят, что всё плохо, много усилий делается, чтобы разработать какие-то свои лекарства, потому что выяснилось, что только 25% заражённых имеют доступ к медикаментам. Но что касается профилактики ВИЧ, здесь совершенно какие-то неадекватные вещи происходят. По всей Москве расклеена социальная реклама: "Спи только с тем, кому доверяешь" или "Воздержание – твой путь". Но это совершенно не соответствует действительности. Потому что это опять перекладывание ответственности на женщину. Важно понимать, что проблема состоит в том, что мужчины не используют презервативы. Ну, женщина, конечно, тоже должна следить за этим и уметь надевать презерватив. Это общая ответственность. Нужно раздавать презервативы, а не пытаться призывать к благонравию. Это идиотизм, который никому не может помочь. Есть ощущение, что нужно, чтобы много людей умерло, и это были важные люди, чтобы действительно обратили на эту проблему внимание всерьёз.
– Есть мнение, что излишнее распространение феминизма разрушит традиционную модель отношений между мужчиной и женщиной и это убьёт сексуальное желание. Как вы относитесь к таким высказываниям?
– Этот страх, что секса вообще может не стать, если все женщины вдруг станут самостоятельными и инициирующими секс, происходит из идеи о том, что мужчинам секс нужен больше, чем женщинам. Это совершенно неправда, нет ни одного подтверждения тому, что у женщин какое-то более низкое сексуальное желание. Есть и другой момент: в нашей культуре мужчина сексуализируется больше, чем он может на самом деле иметь желаний. Я проводила опрос у себя в фэйсбуке и обнаружила, что есть такая линия, когда мужчина инициирует секс не потому, что он этого действительно хочет, а потому что ситуация этого требует. Кажется, что есть социальная прошивка. В любой удобной ситуации ты должен показать, что ты молодец, занявшись сексом с женщиной. Это же совершенно удивительно: мужчине, который на самом деле не хочет эту женщину, могут навязывать секс с женщиной, которая тоже его не хочет. И он ещё может продавливать в этой ситуации, тоже не потому что искренне этого хочет, а потому что надо продавливать. Мне признавались многие мужчины в той переписке, что они чувствуют себя обязанными. Если бы мы избавились от этой проблемы – необходимости утверждать своё эго с помощью секса, который на самом деле никому не нужен, секса стало бы меньше, но он стал бы здоровее и лучше.
– На что в области сексуального просвещения стоит обратить внимание сегодня как в России, так и в Казахстане?
– Первое – это вопрос безопасности. Второе – это подготовка к беременности и родам. Мужчинам исторически вменяется ответственность в этой сфере, но они с ней не справляются. Они несут меньше риска в сексе, это надо признать как факт, у них нет риска забеременеть, у них меньше риска заболеть ЗППП. И поэтому женщине необходимо знать, как надевать презерватив, как защищать себя. Об этом очень важно говорить. Хочется, чтобы мужчины тоже больше об этом думали. Но я всегда придерживаюсь позиции, что тот, кому нужнее, должен прикладывать больше усилий. Вся моя сексуальная жизнь строится на взятии на себя ответственности в том, чтобы образовывать своих партнёров в вопросах предохранения, безопасности, в вопросах уважения к границам, осознания своих границ и какой-то сексуальной коммуникации.
