Анатолий КИМ: «Единственный в мире роман»

На одном из интернетовских сайтов прочла: Анатолий Ким – тот редкий писатель, о котором позволительно говорить высоким слогом. И действительно о нем в превосходной степени продолжают говорить не только в связи с известными произведениями советского периода – повестями «Лотос», «Луковое поле», романами «Белка» (получившим в 2005 году премию «Ясная Поляна») и «Отец-Лес», но и нового времени – повестью «Стена», метароманом «Остров Ионы». «Мистик, верный реализму», – характеризует суть его творчества Тимур Зульфикаров и называет «скалолазом, который упорно карабкается ввысь».

За последние пятнадцать лет, ознаменовавшихся утратой общего культурного, литературного пространства, Анатолий Андреевич Ким продолжал бывать в Казахстане, с которым все эти годы его связывали творческие интересы. Он переводил прозу Оралхана Бокеева, «Балладу забытых лет» Абиша Кекилбаева, повести и рассказы Толена Абдикова, роман «Последний долг» Абдижамила Нурпеисова. В связи с последней работой Павел Басинский писал в «Литературной газете»: «Хорошо, что Анатолий Ким перевел на русский язык итоговый роман Нурпеисова «Последний долг». Если бы он не сделал это, я бы не имел возможности прочитать превосходную вещь, которая возвращает тебя к лучшим традициям русской – да-да! – классики».

Анатолий Ким родился под Шымкентом, в селе Сергиевке, до девяти лет рос в Уштобе. Собравшись переезжать на родину, он посетил свои родные места, где по его признанию, «знает в лицо каждого жука и муравья», ведь он их видел с высоты дет-ского роста. Он вдохнул памятный запах Степи, прежде чем засесть за перевод романа Мухтара Ауэзова, вобравший в себя ее широкое эпическое дыхание. Он работает по десять часов в сутки, ведь в этом году исполняется 110 лет со дня рождения великого писателя-эпика, и переводчик хочет, чтобы первая книга «Пути Абая» вышла уже к 28 сентября. И на это интервью Анатолий Андреевич Ким согласился только потому, что захотел поделиться открытиями, которые сделал для себя в известном нам всем романе. С этого и началась наша беседа.

Почему казахи счет не любят

– Роман Мухтара Ауэзова «Путь Абая» в мировой критике принято считать социальным, на худой конец – биографическим, историческим. Советское литературоведение вообще сводило его к классовой борьбе, – говорит А. А. Ким. – Но по сути – это единственный в мире роман о кочевой цивилизации. Тысячелетиями длилась она на земле и вот, можно сказать, на излете, нашла свое воплощение в великом романе. Признаки кочевой цивилизации, ставшие частью казахской ментальности, мы и открываем в романе. И первое – особый тип творческого человека, создателя культурных ценностей, выработанных ею. Кочевники были вынуждены подчиняться циклам природы, они круглый год ходили за Солнцем – с летнего жайляу на осеннее, затем – на зимовку. Поэтому у них не оказалось ни музеев, ни театров, ни библиотек. Но все это в их культуре рождалось непосредственно в глубине жизни, все культурные ценности – будь то музыка, поэзия, прикладное искусство – рождались внутри народа. Каждый человек был библиотекой, каждый человек был музейщиком.

– В каждой юрте создавались произведения прикладного искусства…

– Выработался тип творческого человека, чьей основой была импровизация, кто постоянно был в состоянии создания произведений. Мы видим это на примере того, как стихи приходили к Абаю. А когда в импровизации рождается сразу и мелодия, и исполнение – это вообще уникальное явление в мировом искусстве. Выработался особый тип народа, в котором творчество живо в каждом человеке. Сначала я удивлялся, читая в романе, как на выступление акынов, жырау стекались со всей округи пастухи, скотники, табунщики. Есть ли тут художественная правда, думал я, когда усталая бабушка с внуком на спине прямо летит на этот айтыс, будто без него жизни для нее нет?

– Но ведь и сейчас посмотрите, какие залы собирает айтыс, на него тоже съезжаются со всей округи.

– Да, и я с восторгом смотрю по телевизору на лица людей, приходящих послушать айтыс. Искусство импровизации высоко ценится самим народом, понимается всеми людьми. Происходит момент самый важный в любом творческом процессе – ведь без обратной отдачи художник не может считать свое произведение завершенным. Через этот роман я понял совершенно уникальную природу поэтическо-музыкального творчества кочевой цивилизации. Конкретно казахов.

Много есть в романе замечательных признаков особенности этой цивилизации. Например, я заметил, что казахи не замечали различий дня и ночи. И западное, и восточное сознание ассоциирует ночь с призраками, разной нечистой силой, поэтому нам, кроме того, что спать хочется, еще и страшновато. У казахов оживление жизни к вечеру, к ночи. Казах, например, ночью встает и отправляется в путь. Ночью совершались перекочевки. Днем они ставили юрты и кормили скот. То есть, у них, как в самой природе, нет никакого предвзятого отношения к ночи.

– Получается два равноценных светила – Солнце и Луна?

– Я удивляюсь – как это так – половина всего действия происходит ночью? Это было для меня большим открытием. Я понял всю эту космогоническую философию их жизни, она для меня стала естественной. Но ведь надо еще донести, сделать ее понятной на русском языке представителям иных цивилизаций, художественно оправдать.

Еще меня удивляет приблизительность счета в романе. Вот у Абая родился ребенок, а ему было всего 17 лет, он растерян, ничего не понимает, он убежал из дому. И – пишет Ауэзов – его дома не было два-три дня. Так два или три? Потом приехал бай в гости в сопровождении нукеров. Группа 10-15 человек. В дороге они были 5-7 часов. Или: бедный кочевник должен иметь 30-40 овец, чтобы прокормить семью. Почему такая приблизительность в счете? И я сделал открытие – кочевники не рационалистичны, они исходят не от счета, а от общего впечатления, представления того, что должно быть у человека. У них общее представление о течении времени, а не конкретное, то есть бухгалтерия, цифирь для кочевника была неактуальна.

– А вспомним красочное описание в романе калыма – все эти верблюды, лошади, овцы, штуки ткани, слитки серебра…

– Я все время пытался определить, сколько же лошадей, верблюдов положено платить в калым. И сам Ауэзов сбивался. Сначала сообщает: в 6 лет просватал Кунанбай Абая. Сказано: много отправлено скота. Приближается время поездки за невестой – отправляется новая партия скота. Потом Кунанбай тоже получает ответный дар. Самый важный элемент в калыме – слиток серебра с копыто стригунка. Сват присылает слиток с овечье копыто, плюс заказывает той на 1000 человек. Пытаться на чистоган перевести – невозможно. Все это оценивается импрессионистски, в общем ощущении – достаточно или недостаточно. А не бухгалтерией. Это опять-таки их жизнь в природе, где тоже нет строгой ясности, всякий раз все по-другому. Если в один год весна теплая, дружная, то в другой, в марте – джут и все гибнет. Все ценности реальные исчислялись эмпирически. И этого вы не найдете ни в одной из литератур мира. Мухтар Аэзов был единственным и последним писателем, отразившим жизнь и культуру кочевой цивилизации. Это уникальное явление в мировой литературе.

– Мурат Мухтарович Ауэзов, видимо, не случайно занимается философией и культурологией кочевой цивилизации, это продолжение пути?

– Господи, когда я ему сказал, что я сделал для себя такие открытия, он меня просто расцеловал. Да, Мурат Ауэзов продолжает и мировую миссию, и творческий путь своего великого отца. Философия и культурология кочевой, «конной» цивилизации у Мурата Мухтаровича – не конек, но мощный аргын, унаследованный от отца.

– А он сам видел это в романе?

– Не знаю, мы раньше об этом не говорили. Я слышал несколько его выступлений, где он говорил о цивилизации конников. Но когда я ему стал говорить, почему я считаю, что прежде всего – это роман о кочевой цивилизации, он пришел в большой восторг. Ведь таких подоплек романных ни у одного писателя во всем мире нет. Представьте, прошли эти эпохи саков, скифов, татаро-монголов. Ни одна не оставила своих отражений. И только Ауэзов… И это не история, не этно-графия, это живая работа. Его персонажи – они все живые.

– Знаете, вот эту сцену – казнь Кодара и его невестки я не могу читать без слез. Это одна из самых трагических сцен в мировой литературе.

– Да, Абай подъезжает, когда могучего Кодара не смогли повесить на живой виселице, сооруженной из верблюда, и стали сбрасывать по приказанию Кунанбая со скалы. Он летит, и Абай видит, как развеваются полы его чапана, словно крылья… Это страшно – и прекрасно. Как в подлинной античной трагедии.

– Прямо мистика…

– Нет, я заметил, что в романе Ауэзова нет мистики, в отличие от западной, славянской или даже современной латиноамериканской литературы. Даже в реалистическом романе Толстого «Война и мир», который я читаю параллельно с переводом, чтобы набраться эпического дыхания, мы встречаем ее элементы, например, сон Андрея. Или сон Анны в романе «Анна Каренина». В «Севастопольских рассказах» – предсмертный поток сознания. Здесь читаю – только одно место, где Абай, уже женатый, вспоминает свою первую любовь, когда к нему во сне пришла Тогжан, как живая, и поет песню. Он просыпается и слышит эту песню.

– Ее поет Айгерим…

– Он выскакивает с другом из юрты: «Ты слышишь, она поет?.. А я только что видел ее во сне». Единственный момент сверхъестественного. В остальном реализм, где все объясняется, все причинно-следственные связи прослеживаются. Удивительно. Очень реалистическая энциклопедия народной жизни. И такой художественной силы! И больше всего меня поражает интерес к искусству, к айтысам, жырау, я не думал, что интерес такой вот – всеохватный. И эта особенность природы и атмосферы искусства, в которую втянуты все – тоже особенность кочевой цивилизации.

Эта цивилизация ушла, а потомки остались. И они все несут в себе. Я бываю часто на всяких застольях и вижу: кто-то начинает говорить тост. Плохо понимаю, но смотрю на лица и по лицам знаю, о чем говорит этот человек – такое внимательное слушание. Искусство слова – оно касается всего народа.

Я переводил другие романы известных казахских писателей, но они привязаны к своему времени. А такое универсальное отражение кочевой цивилизации я нашел только у Ауэзова. Для меня это поучительная работа и очень трудная. Я же не эпик, я философский лирик. И я всерьез думал: надорвусь. Но сейчас дело остается только за временем. Самое тяжелое было набрать, определить словесную стихию, лексический уровень, словарный запас на русском языке. Но все равно иногда думаю: как я могу с этим справиться?

Позвала любовь

– Анатолий Андреевич, а как все получилось – сначала вы появились в Казахстане, и возникла идея перевода, или сначала идея, а потом приехали вы?

– Как все получилось? Переводя раньше хороших писателей – Кекилбаева, Нурпеисова, я думал про «Путь Абая» Мухтара Ауэзова. Но я никогда не думал, чтобы переводить. Ведь уже существует перевод, я его читал – в детстве, потом не раз заглядывал. И даже как-то подумал: я бы мог переводить эту вещь, наверное. Наверное! Я еще не знал, что это такое. Ну, подумал – и все. Потом приехал сюда. Встретился с Муратом Мухтаровичем, обрадовались. Мы давно уже дружили, виделись редко. Потом получилось так, что заказали книгу о Мухтаре Ауэзове серии ЖЗЛ Анастасьеву. Николай Аркадьевич, прочитав роман, первым вслух сказал то, о чем другие думали: перевод желал лучшего. А кто бы мог перевести? И он назвал меня. А я уже здесь. Так все и получилось. Наверное – судьба!

– Вы обрадовались такому совпадению?

– Очень серьезный был препятствующий момент, я уже говорил, – природа творческая у нас разная – он эпик, а я лирик-философ. Мистик. С частым хождением в потусторонний мир. Последняя моя вещь – мистический роман «Остров Ионы». Сначала я писал о жизни. Потом задумался: непонятно, зачем жить, если существует смерть. Стал думать о смерти и писать. Потом понял: смерти нет. Есть безсмертие. Я стал писать о безсмертии. Именно через «з», здесь несколько иной смысл, если подумать.

– Вы полагаете, у людей сейчас есть время задумываться о таких вещах?

– О таких вещах не просто задумываются в свободное время. От них, из-за этих проклятых вечных вопросов, – люди живут и умирают.

– А не страшно было оторваться от привычной литературной среды? Уехать в провинцию?

– От русской литературы никогда не оторвешься, если ты однажды пришел в нее. От литературной среды – она здесь есть. Вот я пять лет прожил в Корее – там было очень тяжело. Те русские писатели, которые уезжали в эмиграцию, они прожили мучительную несчастную жизнь. Сейчас их прах возвращают в Россию, но что толку. А я из России не уехал, – приехал в Казахстан, чтобы пожить в отцовском доме. Ведь для меня Казахстан – это отечество, здесь я родился. А Россия – это мать, вскормившая своим культурным молоком мой дух, все мое творчество. И здесь мне пока единственно чего не хватает – моей Мещеры. Нигде нет такого глубокого языка, который я нашел в Мещере.

– Говорят, что свой дом на Мещере вы построили сами?

– Это я только с виду писатель, белоручка, а на самом деле все могу делать своими руками. Приехав в Москву с Сахалина, я, помимо того, что окончил художественное училище, работал строителем, три года служил в армии. И литературный институт окончил заочно.

– Имеет ли какое-то отношение к вашему решению переехать в Казахстан Ассоциация корейцев Казахстана? Я слышала, что вы хлопочете о создании школы-студии при корейском театре?

– Вообще-то я в Алматы приехал к своей невесте, а второе – причина была. Я, может быть, и не приехал бы, может, невесту туда бы забрал. Но меня пригласила Ассоциация реформировать работу театра, предложить новые идеи для дальнейшей его деятельности. Театр вместе со всеми пережил тяжелые времена, большинство актеров ушли – в бизнес, луковые дела – во что угодно. На нищенскую актерскую зарплату невозможно было жить. От обиды невозможно. А корейцы – народ прагматичный, предприимчивый, неунывающий. Везде могут найти себя. Остались самые преданные, самые старые. А молодежи нет. И я предложил конкретную программу. Надо для себя готовить актеров. Для этого создать школу-студию по аналогии российских театров: МХАТа, Малого, Вахтанговского. Тем более, корейским актерам надо еще выучить язык, никакой театральный институт не будет этим заниматься. Второе – надо поправить реальное положение театра, чтобы он мало зависел от субсидирования государства. И выход есть. Сейчас везде в мире, и в России увлекаются мюзиклами для больших площадок. И я написал либретто мюзикла, чтобы показывать его на гастролях. Наша казахстанская ассоциация имеет очень хорошие связи с корей-ской ассоциацией в США, где проживают 2 миллиона корейцев, с японской, китайской. Ну и сама Южная Корея, а, может, и Северная. Если мы музыку сделаем качественную, да повезем туда, да покажем только нашим диаспорам, понимаете, мы заработаем. Это будет двуязычный спектакль. Учебные репетиции будут идти на материале мюзикла. То есть одновременно будет идти учеба и готовиться спектакль. Мы уже набрали студентов.

– Об объединении двух Корей есть у вас чисто человеческая мечта?

– Зачем мечта? Это произойдет. Разве вечно так будет? Это фатально.

– Вы рассказывали мне, что когда были в Корее, вам нашли вашу родословную, и вы оказались из монархической династии?

– Я просто из королевского рода в эпоху Силла… Эпоха закончилась ровно тысячу лет назад и продолжалась ровно тысячу лет.

– Вот что значит древняя цивилизация, где время измеряется тысячелетиями. Теперь понятны ваши мотивы безсмертия… А Кимы всегда были властителями?

– У Кимов очень много родов. Фамилия одна – родов много.

– А вы владеете корейским языком?

– Наречием «корё мари».

– У нас, в Казахстане, в научный обиход введено понятие маргинальности – для писателей, пишущих не на своем родном языке. В эту категорию попал, например, Олжас Сулейменов. Но если писатель в своих произведениях несет национальный дух, разве он маргинал? И о ваших книгах критики пишут, что вы открыли миру корейцев. Вы ощущаете себя маргиналом?

– Это неправильное представление. Маргинал – человек без корней. А я очень надеюсь, что в моих произведениях живут тысячелетия, о которых вы говорили. Писатель принадлежит литературе, литература принадлежит языку, язык принадлежит общечеловеческому духу. Настоящий писатель стоит на этих трех началах, и он не маргинал – не изгой и не человек окраины, на каком бы языке он ни писал.

– Каким вы видите современное развитие Казахстана, его культуры в сравнении с другими постсоветскими странами?

– Я думал о стремительном взлете Казахстана за эти пятнадцать лет… Что такое пятнадцать лет? Ведь это мизерное время. Но смотрите, как он взлетел и в своей экономике, и в глазах мировой общественности, и в культуре. Можно сказать, что после развала Советского Союза он на первом месте, идет даже впереди России по темпу, по масштабности развития. Конечно, тому очень много причин объективных. Но мне одна причина ясна – это политика в области межнациональных отношений. Посмотрите, все, кто отделился, – прибалты, Молдова, Украина, – начали с того, что стали гнать инородцев. И что они получили? Они получили раздрай в обществе. В сопредельных азиатских республиках – Узбекистане, Киргизии, Таджикистане нет стабильности. И только в Казахстане не только никого из «инородцев» не тронули, но всех поддержали как равных. Вот это отношение к национальным конгломератам – одна из главных причин успеха. Ведь успех создается не только материальными ресурсами, которые заложены в земле. Не только удачными бизнес-проектами, инвестициями и т. д. Успех заложен в дружном единении усилий – народной поддержке, отсутствии конфликтов. Казахстан – единственная страна, где политика единения всех религий в общей духовной жизни страны поддерживается властью, стала реальной политикой главы государства. Я человек православный, моя жена католичка, нам эти проблемы близки. Казахстан проводит съезды лидеров мировых религий, построил в своей столице Дворец мира и согласия, собрал Ассамблею народов Казахстана, роль которой все усиливается.

– Анатолий Андреевич, читала, что православие вы приняли в 1976 году, вашим крестным был Иннокентий Смоктуновский. Видимо, он занимает особое место в вашей судьбе?

– Так получилось, что Иннокентий Михайлович стал моим крестным не только в православии, но и в литературе. Благодаря его поддержке я был впервые опубликован в ленинград-ском журнале «Аврора» …

– Вы известны в Казахстане не только своими книгами, переводами казахских писателей, но и культовым фильмом «Сестра моя Люся», снятым молодым Ермеком Шинарбаевым. Видимо, в его основе – реальные события вашего казахстанского детства?

– Я, может, потому и написал этот сценарий, что, действительно, воспоминания детства – это самое дорогое у любого человека, – оставалось еще не реализованным в моем творчестве. Я в детстве болел малерией, гулял вдоль канала. Моя сестра Люся бегала по базару и кричала: «Кому воды со льдом?» Все это вещи реальные, как и деревенский страшила-горшечник, который жил на краю села. Все это было.

– А на какой стадии ваш фильм с Рымбеком Альпиевым по мотивам рассказов Ауэзова?

– В основе сценария рассказ «Сиротская доля» с элементами «Серого Лютого». Я взял характер этого волка. В рассказе упоминается, что Кушикпай, предок одного из главных героев, погиб на дороге. И там, где лежало его тело, обнаружены огромные волчьи следы, а тело пропало. Картина называется «Час волка». Фильм уже отснят, смонтирован, накладывают звук.

– А были у вас со времени приезда в Казахстан какие-то запомнившиеся открытия в казахстанской литературе, искусстве?

– Я думаю, что в Казахстане есть очень интересный русский писатель корейского происхождения – Александр Кан, я с интересом жду каждую его новую книгу. Мне довелось открывать выставку акварелей Станислава Ли. Я знал его как хорошего поэта, переводчика древнекорейской поэзии. И вдруг такие акварели! Я имею профессиональное художественное образование, неплохо рисую, но акварельной живописью, которую люблю, пока еще не овладел в совершенстве. И был буквально потрясен тем, чего он достиг в этой сложнейшей технике. Недавно мне довелось побывать в частной художественной галерее Семена Хана. Он открыл мне замечательного живописца Валтера Никкарева. Это живопись на уровне раннего Кончаловского, колористическая природа ее как у Константина Коровина, Машкова. Поразительно! Ни акварели Стаса, ни живопись Валтера не имеют ничего общего с арт-бизнесом, коньюнктурой, рынком. Это – искусство, которым жива человеческая душа. И этим оно бесценно.