Пациент Поднебесной

Я стою у окна в гостиничном номере с непроизносимым названием «Сииуюи» и смотрю, как восходит в тяжёлой смого-туманной взвеси ноябрьское китайское солнце. В городе Урумчи я обитаю уже скоро месяц, и мне порядком надоели местная кухня, язык, вернее, его непонимание, и до чёртиков – местная медицина. Скоро уезжаю домой в Алматы. Но здесь, в Поднебесной, навсегда остаётся частичка меня – моя многострадальная правая почка. 15 ноября недрогнувшая рука китайского хирурга доктора Чэнга безжалостно отсекла её во спасение всего организма.

АЙБОЛИТ-2010

Первое моё китайское открытие – медицина в Китае платная. Нет, я понимал, что мне, как иностранцу, придётся раскошелиться. Но не думал, что для аборигенов лечение тоже обходится недёшево. Есть там у трудящихся, конечно, страховка, кое-какие льготы, но доплачивать официально в кассу всё равно приходится. Не то что у нас…

Очереди в кассы с оплатой за лечение змеятся по всему огромному фойе онкологического госпиталя. Моему переводчику и помощнику Максу пришлось выстоять две. В одном окошке девушка долго разглядывала мой паспорт, держа его «вверх ногами», потом она отправила Макса в соседнюю очередь. Тут, как в гостинице, я заплатил за койку в двухместной палате за несколько дней вперёд. И за обследования. Надолго задерживаться в госпитале я не собирался.

Да, о переводчике. Мне его порекомендовали в гостинице земляки, когда я с отчаянием понял, что приставленный ко мне от турагентства «переводчик» почти не говорит по-русски. Я отправил его в отставку, позвонил на номер, который мне дали сердобольные соотечественники, и вскоре уже знакомился с молодым энергичным парнем, не очень похожим на китайца.

– Макс, – представился он, – я монгол, родился в Кульдже. Сейчас живу в Урумчи с подругой Наташей.

– Русская? – оживился я.

– Не… Монголка. По-нашему её зовут Серджима.

Оказалось, что подруга тоже переводчица, и для удобства называется Наташей. А у Макса настоящее имя – Максырджаф. Вот и попробуй, выговори…

 Ёще дома по Интернету я высмотрел новый чудо-метод удаления опухолей. Называется он HIFU. Суть метода такова, что кровожадные хирурги, как атавизмы прошлого века, курят в сторонке, а рулит ультразвук, без следа удаляющий опухоли – будь они хоть злокачественные, хоть доброкачественные. Это чудо есть и у нас, в Астане. Врачи прошли учёбу в Китае и ждут теперь клиентов за 75 тыс. отечественных долларов за сеанс. Здраво рассудив, что лучше обратиться к «учителям», а не «ученикам», я поехал в Урумчи.

Первое что узнал: Хайфу не панацея, применяется нечасто и на маленьких опухолях. Я долго не мог поверить, что надежды на чудесное исцеление рухнули и все-таки придётся лечь под нож. Объездив несколько больниц, а их в Урумчи превеликое множество, я остановился на крупнейшем специализирующемся на опухолях «Tumor hospital». Госпиталь занимает ансамбль из нескольких зданий, самое высокое из которых поднялось на 16 этажей.

Так вот о ценах. Пусть никого не вводит в заблуждение, что в стране правят коммунисты и в названии имеется прилагательное «народная». Тут царит самый откровенный капитализм. Есть деньги – будут лечить. Нет – цай-тсен, до свидания, по-нашему. Фиговый листочек демократии с медицины слетел ещё во времена Дэн Сяопина. Своими глазами видел лежащего в сторонке у главного входа человека укрытого (надо полагать временно) казённым одеялом. В фойе в уголочке, огороженном стульями, сидела целая семейка, а по цементному полу ползали двое малышей. На мой вопрос: «Кто эти люди?», Макс меланхолично пожал плечами: «Уйгурцы, деньги нет на лечение» (именно так и сказал!). Через какое-то время, когда я возвращался в госпиталь, «уйгурцев» уже не было…

Счёт в палату приносит медсестра – ху-ше. Каждый вечер. И, слава богу, в стройном ряду иероглифов стоят всем нам понятные арабские цифры. Вроде и немного: 81 юань за палату, за скляночки-баночки-капельницы – около 500. За что-то ещё по 10–14 «тугриков». Итого: около 1000 – с портретом вождя Мао. Умножаем на 22 по курсу и… нда-а-а… А ещё операция 10 000, реанимация 13 000… Тут ещё забыл, что под мышкой градусник. Встал – он и выпал из пижамы. Вдребезги. Любезная ху-ше аккуратно на бумажке рисует, во сколько мне обошлась эта халатность – 2,5 юаня. Сущие пустяки! Ртутные шарики, что интересно, убирать пришлось моей жене Татьяне. В унитаз. Как указала ху-ше. Сколько мы ни смывали, ртуть не уходила в недра канализации и холодно поблёскивала на дне фарфоровой чаши. Блестит, наверное, до сих пор… 

КАПЛИ РТУТИ НА РУКАВЕ

Да, о ртути! Здесь к ней, мне показалось, довольно-таки спокойное отношение. Артериальное давление в госпитале измеряют почему-то громоздкими раскладывающимися аппаратами, где не стрелка указывает на циферки, а ртутный столбик поднимается по шкале. В первый же день моего пребывания молоденькая ху-ше принялась мне мерить давление. Я сижу на кровати, тут же расположился аппарат, а в ногах на скамеечке сестричка. Тут я с ужасом замечаю, что из металлической коробки амперметра (или как там его, чёрт, называют) аккуратненько на свежепостеленную простыню выкатываются блестящие шарики. Один, другой, третий. «Хренова ртуть!» – возвысил я голос и пальцем стал указывать на отливающую сталью жидкость. Ху-ше встряхнула «вольтметр», и, к моему ужасу, из него тяжело, неспешно высыпалась ещё дюжина шариков. Ну, думаю, всё: всеобщая эвакуация, дезактивация с дегазацией, карантин и мужики в противогазах. Ошибся! Ху-ше в один миг – я и вякнуть не успел – смахнула рукой шарики с простыни на пол, как крошки со стола. Похоже, что не-осознанно. Я потратил немало времени, собирая с пола кусочками бумаги ртуть в кулёчек, а постельное бельё настоятельно потребовал заменить.

Хотел было задарить кулёчек с собранной ртутью главврачу, да Макс отговорил: мол, местные порядки ты не исправишь, а вот девчонка пострадает, только недавно на работу устроилась, старикам зар-платой помогать стала. Уволят – горе семье будет. Пожалел её, не пожаловался. Да и то, думаю, я здесь не надолго, не успею отравиться ядовитыми парами. Да и никто после меня не успеет, если и закатился, куда в щёлку коварный шарик – в палате долго больные не лежат. Отдал ей кулёчек с ртутью и наказал через переводчика отвезти куда подалее и закопать. Выполнила ли она мой наказ – не знаю. Но относилась она ко мне с тех пор благоговейно и однажды, когда шли под дождём в соседнее здание на УЗИ, она вымокла до нитки, держа надо мной зонт. Я, естественно, вздумал проявить джентльменство: пытался забрать зонт и укрыть её от непогоды. Она умоляюще, но твердо говорила please – и зонт так и не отдала. 

НЕ РИСОМ ЕДИНЫМ…

Как в больничной палате со мной оказалась жена? Тут дело не только в сострадании и желании быть рядом с родным человеком (в наших больничках этот номер не проходит). А в том дело, что тут не… кормят. Не предусмотрена эта функция, понимаешь. Совсем её нет, кормёжки! В Китае забудьте про голосистое зазывание, чуть не сказал завывание, «Ааабеееед…мочекаменная, аббееееед!!!» Здесь в час обеденный тянутся по коридорам бесчисленные родственники больных с «тормозками», чашками-плошками и стальными термосами. По коридорам и палатам плывёт кисло-сладкий запах ненашей пищи. Вот тут-то и нужна жена, чтобы ложку рисового отвара, пока ты не транспортабелен, к твоим губам поднести. Ни ху-ше, ни тем паче врачи этим заниматься не будут. На сей счёт, у них никакой инструкции! Вот перед операцией и «выписал» жену для помощи, а не для баловства или скуки ради.

Народу в палатах – тьма. Даром что ли китайцев в стране почти полтора миллиарда! В шестиместной палате (она тут одна на этаже, остальные двухместные и одинарные) на каждого больного приходится по родственнику, а то и по два. Многие, кто издалека, остаются ночевать. Берут под залог и небольшую арендную плату раскладушку, одеяло и живут неделями. В наших больницах такие порядки представить трудно. Зато всё предельно откровенно и без подарков. Стоит операция столько-то – выложи. Сунешься, как у нас принято, с «благодарностью» – не понимают и не принимают. Хотя…

Познакомился я тут с землячкой, женщиной лет шестидесяти. У неё дочь проходит очередной курс химиотерапии.

– Все берут, – учила она меня жизни, – нужно уметь давать, – наставляла она.  – Твой врач китаец? – спрашивает. Отвечаю: да, доктор Чэнг, а лечащий доктор Шы. – Плохо дело, – говорит. – Вот если бы был уйгур, было бы проще. Но всё равно попробуй, водки купи в коробочке. В дьюти-фри желательно. Ну я после операции и подарил. Альбомы своих рисунков. Так ведь не хотели брать, пока Макс не втолковал, что перед ними лежит собственной персоной, с трубками из пуза автор этого альбома.

На втором этаже госпитального комплекса расположилась уйгурская столовая. Почему не китайская – не знаю. Весь персонал до посудомойки – уйгуры. Готовят очень вкусный лагман четырёх видов, плов с куриными ножищами, уйгури (это вроде нашей домашней лапши, но без соли и без мяса). Там предлагалось много ещё чего – видимо, китайские блюда, некоторые из них я, раз попробовав, зарёкся больше брать. Никогда. Ну, может быть, только под страхом жутких пыток. О вилках и ложках народ здешний не в курсе. Все пользуются дешёвыми одноразовыми деревянными палочками. Зато в ресторанах популярны многоразовые, из пластика палочки, выкрашенные под красное дерево. Они длиннее и выглядят солиднее. Цены в столовке очень даже приемлемые, а порции ну просто огромные. Лагман на наши деньги стоит примерно 200 тенге, столько же плов, всё остальное – около 100 тенге за блюдо.

Как-то с Татьяной мы взяли порцию плова (одну) в целлофановый пакет и ели её почти два дня. Столовая – не самое чистое помещение в больнице, у нас такие враз закрывает санэпидемстанция. А ещё я на 15-м этаже, в коридоре, видел крысу. Она скрылась от меня в щели возле лифта. Зато тут работают приветливые люди. Две девчонки, завидя меня, всегда махали в приветствии руками, а одна из них – Гульбану – помогала выбрать еду, показывала на калькуляторе, сколько это стоит, и тогда я без очереди оплачивал блюдо в кассе.

Вот возле кассы по большей части народ собирался странный какой-то, не очень дружественный. Натуральный толпизм. Вместо того, чтобы спокойно занять место за мной, все лезут с зажатыми в руках купюрами через голову, тесня друг дружку, пыхтя и произнося непонятные мне слова. Поскольку я стоял в очереди один, хотя вокруг кассы и роились человек десять, очередь в моем лице никак не двигалась. Я понял, что так можно стоять до ужина, а время было обеденное. Пришлось малость гаркнуть, чуток рыкнуть на великом русском, народ понятливо заулыбался, подобрел, пропустил меня вперёд. 

ПАЛАТЫ КАМЕННЫЕ

Во всех палатах, кроме «народной» шестиместной, есть вполне приличная туалетная комната. В отдельной нише душ, рядом горшок. Перед умывальником зеркало на всю стену – как в гостинице. Горячую воду подают после восьми вечера, и продолжается эта лафа до восьми утра. На этаже есть комната, где в большой ёмкости всегда есть кипяченая вода. На тумбочке у каждой койки стоит двухлитровый термос. Можно набрать в него кипяток, чай можно попить и лапшу из пакета заварить. Две микроволновые печи общего пользования стоят у ресепшн. В одиночных палатах предусмотрены индивидуальные микроволновки. Во всех палатах телевизоры с 20 телеканалами. Там я с удовольствием смотрел летнюю Азиаду. Но это отдельная история.

Кровати тут заправляют не по-нашему. У нас утром накрывают одеялом постель, да ещё и покрывало из дома принесут – сверху набросить. Чтобы в одежде можно было лечь. Тут не так. Каждому выдают «арестантку» – полосатую пижаму и штаны. Каждое утро две девушки заученными движениями ловко сворачивают одеяло, и располагают его рулетом в ногах. Одна из девиц щёткой, обтянутой влажной материей, проводит по простыне, расправляет подушки. А подушек тут две. Небольшие. Одна с твердой начинкой, вроде как с какими-то шариками внутри, другая мягкая. Попробовал я посвоевольничать, заправил одеяло поверх простыни и ушёл. Когда вернулся, как вы уже догадались, постель была заправлена по китайским канонам. Ну да и ладно. Как говорил мой сосед из 49-й палаты Валера из Уральска: с волками жить – по-волчьи плыть.

Я понимаю, что со своим уставом в чужой монастырь не суются, но мне очень не понравилось то, что стены и в палатах, и в коридорах очень грязные. Похоже, что их не мыли со дня сдачи объекта в экс-плуатацию (пардон за канцелярит). К приезду жены, желая навести марафет, я попытался помыть панели, но только размазал грязь.

Полы в палатах моет китаянка совершенно неопределённого возраста. Всегда в одном и том же синем пиджаке и коричневых штанах. Моет она все палаты одной шваброй типа морской щётки с верёвками на конце. На все палаты ведро с водой одно. Воду меняла только на следующий день. После её «мытья» на полу оставались пряди женских волос, занесенныё ко мне «морской шваброй». Известно, что пациенты, проходящие курсы химиотерапии, активно теряют волосы. Лысые женщины в онкогоспитале не редкость. Но мне совсем не улыбалось наблюдать волосы страдалиц у себя на полу. Поручил Максу смотаться в магазин и составил список необходимых вещей. И через полтора часа стал обладателем швабры с поролоновой насадкой, с системой отжима воды и полотенца подешевле, которому предстояло стать пылевой тряпкой.

Оба кресла с облезлым дерматином украсили квадратные корпешки. А ещё у меня появился столовый набор на двоих: кисюшки, бокалы-термосы, ложки, вилки, нож. Рядом с телевизором красовался букет цветов в корзинке. На следующее утро я принялся за воспитание уборщицы-мойдодыра (как её называл Валера из 49-й) и Белоснежки (как назвал её я). Через неделю усилий Белоснежка уже без моего вмешательства отодвигала тумбочки и кресла с кроватями, чтобы вымыть под ними пол. А ещё через неделю, как бонус, она принесла палку и вымыла спецполотенцем окно не только внутри, но и снаружи. Нужно ли говорить, что чужие волосы из моей палаты исчезли. Изредка только какая-нибудь ху-ше могла занести отдельные волоски на обуви. 

МЯСОЕДОВСКАЯ УЛИЦА

Напротив госпиталя, через двухъярусную дорогу, всегда полную машин, на целый квартал протянулась нескончаемая череда магазинчиков, лавочек-забегаловок, кафешек и ресторанчиков. Яркие вывески пульсируют в сумерках красным и синим неоном, зазывая посетителей и освещая полную народа улицу. С наступлением темноты тротуары заполняются лотками на велосипедных колёсах. Тут недорого продают виноград, яблоки, киви и какие-то незнакомые фрукты. Яблоки подобраны как на выставку – крупные без червоточин, каждое укутано поролоновой сеточкой, предохраняющей от механических повреждений. Очень вкусные. Рядом большая печь на колёсах. На крышке парится какой-то овощ, не то репа, не то белая свекла. А может, это картофель у них такой? Вон целый кухонный комбайн: кипит вода в ванночках, на деревянных шпажках дозревают ломтики сосисок и сарделек, кусочки неопознанного продукта, нарезанного кружочками и кубиками. Тут же миниатюрный мангальчик, сверху греются на палочках мясные цилиндрики…

В этих рядах через две недели моего пребывания в госпитале я впервые обнаружил ХЛЕБ! Не классическую буханку (здесь их отродясь не было), а лепёшку. Простую, без сливочно-яичных изысков, пшеничную лепёшку! Горячая, только с печи, какая же она вкусная после пресного несолёного риса! В один присест, тут же на улице, я её и «зарубал». Местный народ кормится на улицах охотно. За шашлычками даже стоят в очереди. Интересно, что в пяти шагах такая же походная кухня предлагает с виду такие же. Наверное, в первой вкуснее. Купил несколько для пробы. Вроде и мясо с виду, но вкус непонятный – травяной. Много перца и вкусовых добавок. Не понравилось. Пару «шашлычков» отнёс Белоснежке. Приняла с благодарностью. А ещё я купил носки, три пары в одной упаковке! С лотка за три юаня (66 тенге).

В одном ресторанчике долго просил принести меню. Официантки не понимали, что я прошу, и вскоре возле меня собрался почти весь коллектив. Последней пришла самая главная – по нашей аналогии завзалом. И, как я понял, самая мудрая из всех. Она ткнула пальцем в стол, где под прозрачной скатертью на большом листе красовалось меню, ровные ряды иероглифов которого я принял за календарь. На её лице за маской услужливости я успел прочитать: «Понаехали тут, морды некитайские. Им чистым китайским языком говоришь, а они…»

В этом заведении я поглотил вкуснейшую рыбу за 48 юаней и шестисотграммовую бутылку пива за 10. Здесь же я узнал, что пиво на китайском звучит как пи-чу. В соседней уйгурской кафешке с любопытным названием «Малина» такая же бутылка пива стоила уже шесть юаней. И я, естественно, не мог пройти мимо такой дешевизны. Здесь пи-чу произносили как пьи-сю. Через тридцать шагов по улице я набрёл на чудо-забегаловку, где подавали пьи-сю всего за три юаня! Звучало здесь пиво вот так: пьиё-цьию…

До операции оставалось ещё несколько дней, и я позволил себе узнать, как пьиё-цьию называется в других заведениях. В тот памятный вечер это слово долго переливалось на все лады исполненной оптимизма птичьей трелью.

(Продолжение следует)